Читаем без скачивания Ветер в лицо - Николай Руденко

А нет ли в природе какого-то вещества, которые одновременно ускоряло бы все процессы, происходящие в мартеновской печи, и стабилизировало бы температуру, облегчало выравнивание ее во время загрузки шихты, когда огромное количество тепла уходит на прогрев?

Ответ на этот вопрос очень прост: кислород!.. Ведь даже ученику начальной школы известно, какую роль играет кислород в процессе горения. И хотя в журнале, который показывал ей Доронин, не сказано, что именно вводили в мартен англичане, Валентина сразу же поняла — это был кислород.

Такие опыты проводились и на наших металлургических заводах, хотя делалось это иначе. У кислорода есть свои сторонники, есть и противники, но он постепенно начинает завоевывать доверие.

Была еще и здесь нерешенная проблема: надо сосредоточить его действие в самом металле, чтобы как можно меньше кислорода попадало на подину печи и на свод. Для этого нужны огнеупоры, способные выдерживать температуру, всего лишь втрое более низкую, чем на поверхности Солнца, надо, чтобы они были не хрупкими, годились для труб. Таких огнеупоров пока не было ни у нас, ни, как это видно из прессы, за рубежом. Правда, ходили слухи, что в одном из наших научно-исследовательских институтов нечто подобное изобретено, но держалось в полном секрете, и металлурги воспользоваться этим изобретения не могли.

Где же логика?.. Ведь такие огнеупоры прежде всего необходимы металлургам.

Валентина знала, что сокращение продолжительности плавки в мартеновских печах Советского Союза только на тридцать минут означает увеличение выплавки металла в стране на несколько миллионов тонн в год. Один только прирост выплавки стали от процесса ускорения плавки на полчаса превышает все производство стали ряда капиталистических стран. Но если ее расчеты подтвердятся на практике, то каждая мартеновская печь сможет ускорить плавку почти вдвое против нормы! Каждый сталевар сможет варить сталь с такой скоростью, с какой сварил недавно Гордый, поставив всесоюзный рекорд в скоростном сталеварении...

Валентина вместе с другими инженерами участвовала в массовых опытах с кислородом и постепенно пришла к выводу, что надо идти несколько иным путем.

Без кислорода, конечно, не обойтись. Но почему он должен подаваться в печь в чистом, первозданном виде? Не лучше ли вдувать его вместе с другими элементами, которые ускоряют остальные сложные процессы плавления, автоматически подавая для каждого сорта стали все необходимые составные части?

Эта комбинация элементов с ее химическими оттенками, пропорциями и вариантами для различных сортов стали и была главной целью поисков Валентины. Исследовательница дала ей простое, общепринятое название — интенсификатор... Пора уже впрыскивать в ванну печи все необходимое для получения скоростной и высококачественной плавки, как врач впрыскивает в человеческие вены глюкозу!

Но врач имеет шприц, имеет надежную иглу. Игла та родилась в пламени мартена. Кто же позаботится о нем — отце всех точных инструментов и гигантских заводов-автоматов?.. Кто даст иглу для впрыскивания ему животворного интенсификатора, чтобы он не задыхался и не отставал на крутых, ускоренных подъемах эпохи?

Как и в опытах с кислородом, основное препятствие возникало перед Валентиной в виде новых огнеупоров. Хотя это препятствие было пока не единственным, но все остальные можно преодолеть только тогда, когда будет преодолено оно. Поиски на бумаге дают очень мало. Надо искать в мартенах...

Но в последнее время ее сомнения выросли до такой степени, что она не решалась продолжать опыты.

И все же через некоторое время Валентина снова и снова садилась за книги, читала, перечитывала, думала...

Вот и сейчас она сидит за письменным столом в кабинете Федора. Правда, он только условно Федоров. Он был у них один на двоих. Только тогда, когда приходилось работать одновременно и Федору, и ей, она уступала место за письменным столом, шла в гостиную и там раскладывала свои книги на широком круглом столе, сняв с него зеленую плюшевую скатерть. А сегодня Валентина пришла домой раньше Федора. Она читала, делала выписки, но вперёд не продвигалась нисколько.

Ей хотелось, очень хотелось разобраться во всем самостоятельно, чтобы не возникла необходимость обращаться за помощью к нему... Сама мысль о том, что он придет к ней в лабораторию, что она вынуждена будет показывать ему чертежи, будет стоять или сидеть при этом рядом с ним, плечом к плечу, вызвала в ней какую-то непонятную для нее тревогу. Что было в этой тревоге?.. Чего больше — любви или возмущения, презрения или ненависти?..

Кто его жена? Ведь она где-то есть. Не может не быть. И он ее любит. Не может не любить. Какая она — блондинка, брюнетка, просто симпатичная или красивая?.. Наверное, красивая. И наверное, умная. Иначе он бы ее не мог полюбить, не мог бы ради нее забыть о Валентине. Это очень хорошо, что он не знает о том, что у него есть сын. В городе за это время люди так обновились, что вряд ли встретит он кого-нибудь из своих школьных друзей. И она почти не встречала их, а когда встречала, то не делилась с ними своими печалями, не рассказывала подробностей о своей жизни. Тем более эти подробности не известны старикам-соседям. Она слышала всякие сплетни о себе, но не считала нужным их опровергать.

В кабинет прибежал Олег.

— Мама!.. Можно мне на улицу? Я долго не буду.

— Беги, сынок. Только не долго. Как солнце зайдет, так и домой.

— Так ведь уже заходит... — поморщился парень, неизвестно кем недоволен — солнцем или матерью.

— Беги. Только недалеко. Я тебя позову.

Олег повернулся на одной ноге и выбежал. Вскоре она услышала снаружи его тоненький, милый голосок.

Какая это радость — ее Олег!.. Какой бы холодной, неинтересной была ее жизнь, если бы у нее не было Олега. Она как бы вместе с ним ежедневно открывает мир, каждый день смотрит на обычные, привычные вещи его глазами. Он вдруг останавливается у дуба, замечает серый муравейник, микроскопические, но хорошо вытоптанные дорожки от него до дубового пня, и восклицает:

— Мама! У них движение точно такое, как на наших улицах. И у них, пожалуй, есть свои милиционеры...

Валентина становится на колени, пристально присматривается к движению на узких, как нить, улицах. Она замечает, что Олег прав — муравьи старательно придерживаются правой стороны, разминаются по всем правилам.

Или вдруг Олег поймает бабочку, бежит к матери, спрашивает:

— Правда ли, что из бабочек бывает гусеница?

— Правда, — отвечает Валентина.

— А почему это бабочка такая красивая, а гусеница — отвратительная? — И он сразу же задает другой вопрос: — А правда, что бабочки живут один день?

— Некоторые из них живут даже несколько часов, сынок. А некоторые несколько недель. Та, которого ты поймал, живет сутки.

— А им, видимо, кажется, что они долго живут. Правда, мама?..

Валентина не знает, как ему ответить на этот вопрос. Ответить ему серьезно, что, мол, бабочкам ничего не может казаться или не казаться, потому что они — существа немыслящие, нельзя. Он, видно, спрашивает не о том. А о чем же он спрашивает? Неужели он в своей маленькой головке уже сравнивает возраст бабочки с возрастом человека? Не слишком ли рано?.. И Валентина, не находя ответа, прижимает парня к груди, целует его в лоб.

Валентина открыла окно, выходящее к беседке, оплетенной диким виноградом. Ей хотелось послушать голос Олега, который, наверное, играет со своими ровесниками в партизан. Но Олег, наверное, забежал далеко, она не услышала его голоса. Зато из беседки донеслись другие приглушенные голоса. О чем-то тихо, вполголоса разговаривали Федор с Иваном Николаевичем. Валентину удивило, что они не вошли в комнату. Она прислушалась.

— Я очень недоволен этой историей с фельетоном, — говорил Федор.

— А я недоволен твоим поведением. Для чего тебе нужно было разговаривать с председателем комиссии, выставлять себя свидетелем? Для чего ты сказал неправду? Ты же ничего не видел.

— Но я все знаю.

— Виктор здесь не нужен. Ему здесь нечего делать. Ты сам понимаешь.

— Не таким образом, Иван... Но я, в конце концов, приучил себя к мысли, что они должны встретиться. Возможно, эта встреча пойдет Валентине на пользу.

— А тебе? — язвительно спросил Солод.

— Не знаю. Как будет, так и будет. Я больше не могу.

Солод вышел из беседки и скрылся за деревьями, а Федор еще долго не выходил — наверное, размышлял о своем.

Случайно подслушанный разговор насторожила Валентину. Что означала эта беседа? Какое отношение имеет Солод к фельетону о Викторе? Валентина прочла этот фельетон с некоторым опозданием, но Федор ее сразу же успокоил, — сказал, что это была клевета, что дело выяснено, что Виктор вполне реабилитирован. А теперь Валентина узнала, что Федор сам разговаривал с председателем комиссии, даже выставил себя свидетелем, хотя она хорошо знает, что он все вечера был дома, а это неприятное происшествие случилось вечером. Чем продиктовано такое поведение Федора?..