Читаем без скачивания Путешествие вокруг света - Георг Форстер

3 июня несколько шлюпок были посланы на Лонг-Айленд, чтобы доставить оттуда на борт сено. Корабли стояли уже готовые к плаванию, дрова и вода были запасены, команда благодаря здешней здоровой растительной пище хорошо подкрепила силы, так что ничто больше не мешало нам при первой возможности отплыть. Когда одна из наших шлюпок собиралась возвращаться на корабль, с нее заметили большое двойное и одно простое каноэ, в которых находилось около 50 человек! Оба каноэ тотчас погнались за шлюпкой. Поскольку наши люди не были вооружены, они поставили парус и вскоре настолько оторвались от новозеландцев, что те прекратили погоню и вернулись в Ост-Бей, откуда вышли. Трудно сказать, были ли у них враждебные намерения, но все же было бы неблагоразумно подпускать при таком численном превосходстве людей, всегда способных предпринять что-нибудь неожиданное и необъяснимое, следуя лишь своевольному инстинкту.

На следующее утро, 4 июня, мы подняли флаг св. Георга, знамена и вымпелы, дабы с принятой в море торжественностью отметить день рождения его величества короля. Семейство индейцев, имена которых я приводил выше и которые теперь стали нашими знакомыми, поскольку они расположились в бухте неподалеку от нашего корабля, очень вовремя появилось сегодня на борту. Позавтракав вместе с ними в рулевой рубке, офицер доложил капитану, что с севера приближается двойное каноэ со множеством людей. Мы вышли на палубу и увидели, что оно находится от нас на расстоянии примерно ружейного выстрела и в нем 28 человек. Они прошли мимо «Адвенчера» к нашему кораблю, заключив, вероятно, по его величине, что он — главный. Индейцы, гостившие у нас, уверяли, что это враги, и хотели, чтобы мы открыли по ним огонь. Глава этого семейства Товаханга вскочил на ружейный ящик, стоявший на корме, схватил копье и сделал им несколько воинственных и угрожающих жестов. Затем он заговорил с ними весьма оживленно и торжественно, с вызовом размахивая над головой большим топором из зеленого новозеландского камня, которого мы до сих пор еще у него не видели. Тем временем каноэ приблизилось к нам вплотную, не обращая внимания на нашего друга и оратора, так что мы его попросили замолчать.

Двое красиво сложенных мужчин стояли выпрямившись, один на носу, другой в середине каноэ, остальные сидели. На первом был совершенно черный плащ из плотной материи, отороченный четырехугольными кусками собачьей шкуры. Он держал в руке зеленый новозеландский лен и время от времени произносил отдельные слова. Другой же, внятно артикулируя, произнес торжественную речь, то повышая голос, то понижая. По оттенкам его речи и по движениям, сопровождавшим ее, можно было подумать, что он то спрашивает, то хвастает, то грозит, говорит то с вызовом, то доброжелательно. Иногда он долгое время говорил спокойно и вдруг опять начинал кричать так сильно, что потом ему приходилось делать небольшую паузу, чтобы перевести дыхание. Когда он окончил свою речь, капитан предложил ему подняться на борт. Какое-то время он пребывал в нерешительности, но колебание длилось недолго, природная дерзость оказалась сильнее недоверия, и он взошел на корабль. Все его люди скоро последовали его примеру. Поднимаясь на борт, каждый приветствовал индейское семейство, по здешнему обычаю прикасаясь носом к носу; наши матросы называли это «носоваться друг с другом». Ту же честь они оказывали и тем из нас, кто находился на палубе.

Обоих ораторов, как главных персон, пригласили в каюту. Второго, того, что держал речь, звали Теирату, жил он, по его словам, на северном острове этой земли, называемом Тира-Вити[226]. Они тоже спросили о Тупайе и, услышав, что его уже нет в живых, очень огорчились, как и упомянутые выше индейцы, и тоже произнесли несколько слов в печальном и жалобном тоне. Вот до какой степени сей человек своими природными достоинствами и своей обходительностью сумел снискать уважение и любовь у этого невежественного и грубого народа! Видимо, ему, более чем кому-либо из нас, удалось способствовать культурному развитию этого народа, ибо он не только обладал основательным знанием здешнего языка, но и был более близок их образу мыслей и представлениям, нежели мы, европейцы. Нам, пожалуй, мешала чрезмерная дистанция между обширностью наших сведений и ограниченными познаниями этих людей, и мы не умели найти звенья для цепи, которая соединила бы их представления с нашими.

Теирату и его спутники были более крупного сложения, нежели все, кого мы до сих пор видели в Новой Зеландии. Среди них не было ни одного малорослого, а многие — выше среднего роста. Их одежда, украшения и оружие также были богаче, нежели у жителей пролива Королевы Шарлотты, что свидетельствовало, видимо, о благосостоянии и изобилии, какого мы здесь еще не знали. Некоторые плащи у них были сплошь подбиты собачьими шкурами. Этих шкур у них, казалось, тоже было особенно много, и они не только придавали им внушительный вид, но и служили им добрую службу в холодную погоду, которая здесь уже чувствовалась. Одежды, изготовленные из волокон новозеландского льна, были нередко совсем новые, с пестрой отделкой по краям. Эта отделка была красная, черная и белая, причем такого одинакового узора, что можно было счесть ее за произведение весьма цивилизованного народа.

Черная краска их тканей столь прочна и долговечна, что заслуживает внимания английских мануфактуристов, которым как раз такой краски до сих пор недостает. Лишь из-за плохого знания языка мы не смогли как следует расспросить их об этом.

Плащ сделан из четырехугольного куска ткани. Оба верхних конца его соединяются спереди на груди либо завязками, либо булавкой из кости, китового уса или зеленого камня. Примерно посередине плаща с внутренней стороны прикреплен пояс, сплетенный из травы, который можно обвязать вокруг тела, так что плащ плотно прилегает к бедрам, а нижний край свисает до колен, нередко и до икр. Хотя внешним видом они превосходят обитателей пролива Королевы Шарлотты, в том, что касается нечистоплотности, они вполне на них похожи, и насекомые во множестве ползают по их одеждам. Волосы они, как принято здесь, завязывают в пучок на затылке, смазывают жиром и втыкают в них белые перья; сзади в пучок вставляются большие гребни из китовой кости, торчащие прямо вверх. У многих на лицах спиралеобразная татуировка, некоторые раскрашивают себя также красной охрой и маслом. Им вообще доставляло большое удовольствие, когда мы красили им щеки чем-либо красным. Они носили при себе маленькие калебасы с маслом, которым намазывались; было ли это масло растительное или животное, мы не могли выяснить.

Все инструменты, которые они при себе имели, снабжены необычайно тонкой резьбой и вообще изготовлены с большим старанием. Они продали нам топор, лезвие которого сделано из тончайшего зеленого нефрита, а рукоятка украшена ажурной, чрезвычайно искусной резьбой. Мы обнаружили у них также некоторые музыкальные инструменты, в том числе трубу, или, вернее, деревянную трубку длиной 4 фута и довольно тонкую. Мундштук имел в поперечнике самое большее 2, а внешний конец примерно 5 дюймов. Они извлекали из нее всегда один и тот же звук, напоминавший грубый рев зверя, хотя у лесного трубача звук наверняка разнообразнее. Другая труба сделана была из большой раковины «рог тритона» (Миrех Tritonis), которая соединялась с деревянной частью, украшенной искусной резьбой; на конце, служившем мундштуком, имелось отверстие. Страшный рев был единственным звуком, который из него извлекался. Третий инструмент, названный нами флейтой, представлял собой полую трубку, расширявшуюся в середине и имевшую здесь, а также на обоих концах отверстия. Как и первый инструмент, он был составлен из двух полых кусков дерева, так точно подогнанных в длину друг к другу, что они образовывали цельную трубу.