Читаем без скачивания Детородный возраст - Наталья Земскова

– Не может быть! И что, кого-нибудь нашла?

– Не знаю я. Молчит как рыба. Боится сглазить, как и я.

– А ты?

– Знакомлюсь. Результат – ноль. Ты понимаешь, турпоездки, они же все короткие. Люди едут сюда максимум на неделю: какой тут серьезный роман, одни слезы. Да и с английским у меня неважно – пока найдешь общий язык, у них заканчивается виза. Может уж, думаю, плюнуть, не мучиться – ведь целый год коту под хвост.

– Плюнь, Ларка, плюнь. Но – ходи, не бросай. Когда ни на что не рассчитываешь, но делаешь, оно и получается. Правда, мне кажется, с ними так скучно.

К нам деликатно попытались присоединиться два симпатичных парня, но Власова, у которой был жесткий курс и точная цель, так на них зыркнула, что ребята, извинившись, отошли.

– Скучно с кем? – переспросила она.

– С иностранными женихами, конечно. Ну вот он сидит, чего-то говорит, и улыбается, и объясняет – всё одно и то же, и всё это неинтересно, как прошлогодний дождь. Ну разве нет?

– Скучно, не скучно. Не домой же, в Читу, в самом деле? Мать и отец на заводе, брат и сестра еще школьники, бабка три года лежит… Проблема даже не в этом. Я чем там буду заниматься – работать учителем в школе, вести кружок в ДК?

– Ты говорила, что потомки декабристов…

– Потомки вроде, да… И что? Без слез на эту жизнь не взглянешь. Ну, в общем, некуда мне ехать. А в Питер, в коммуналки – не хочу.

Сбросив все свои яркие маски, она говорила так буднично и устало, что мне стало жаль до слез и Ларису, и маски, и даже Лерку в баре «Пулковской» гостиницы. Не зная, что сказать и как ее утешить, я принесла еще по чашке кофе, но погруженная в свое Лариска почти не ела и говорила вслух, будто сама с собой:

– Ты понимаешь, Маша, в этой жизни работает только одно – заданная тобой цель. Что заложил, то и получил – распишись. Плюс-минус варианты. Не мечта, не надежда, а именно цель. Но ее нужно знать обязательно. Вот я с детства не сомневалась, что уеду из дому, из этого города, далеко-далеко, стану жить там, где очень тепло, заведу себе павлинов и назад никогда не вернусь. А способ, он найдется. Наверное, пока еще не время.

– Павлинов-то зачем – для красоты?

– Для красоты, для покоя, не знаю. Вот хочется – и всё. Они медленно ходят по саду, и я вместе с ними, с павлинами. И жизнь течет нужно и правильно, и можно спокойно стареть. Вот, кстати, в тему анекдот. Мужик умер и попал на тот свет. Господь ему показывает, что там есть, и объясняет: ты можешь взять что хочешь – выбирай. Тот подумал и выбрал королеву красоты, дом на море и новый «мерседес». Получил всё это, а потом начал рвать на себе волосы: «Ну почему, почему это мне только сейчас, а всю жизнь на земле я прозябал и страдал?» А Господь говорит: «Потому что ты сам у меня всё время просил „запорожец“ и двухкомнатную хрущевку, чтобы в ней сидела твоя стокилограммовая скандальная жена». Можно смеяться. Всё, на что нас здесь хватает, это хрущевка и «запорожец», Маша! Я так не хочу, не буду, хоть зарежьте. А в этих коммуналках с крысами мне вообще не выжить, я знаю.

Действительно, как сейчас выяснилось, все наши девчонки, повыходившие за ленинградцев, прошли коммуналку по полной программе. Романцова – десять лет вместе с мужем, двумя детьми, свекровью и свекром в двух комнатах трехкомнатной хрущевки плюс подселение в виде безумной пьющей тетки. Десять лет – невероятное, просто сказочное и стопроцентное везение, на которое изначально никто не рассчитывал. Тетка-полубомжиха, чудом получившая это жилье и державшая в страхе всю лестничную площадку, замерзла в алкогольном бреду – освободившуюся комнату заняли подросшие романцовские дети. В этот же год один за другим скончались родители ее мужа, и квартира из коммуналки превратилась в отдельную – чудо. Но десяти лет на то, чтобы все умерли или разъехались, обычно не хватало, как правило, на это тратилось полжизни-жизнь. Савина – двадцать лет с мужем, свекровью и сыном в одной комнате пятикомнатной коммунальной квартиры. Правда, рядом с Петропавловкой. Трушникова – до сих пор вместе с мужем и сыном в квартире на шесть семей. Корбункова всю жизнь прожила вместе со свекровью и свекром и продолжала жить даже тогда, когда в результате длительных военных действий с мужем она развелась и он женился на другой. Соловьева – двадцать лет в общежитии вместе с семьей… Подобных примеров тьма-тьмущая, и питерцев тут не удивишь.

Разница между мной и подругами заключалась в том, что они каким-то образом знали всё про эти коммуналки заранее, хотя никогда в них не жили. Знали и не собирались ставить на себе такие опыты.

Я же, в своей патологической наивности и где-то даже равнодушии, не знала и знать не хотела. И потому тащилась в музеи, а не в гостиницы. В этом, впрочем, тоже был своеобразный кайф – жить как живется и никуда не лететь. Кажется, тогда я переживала свой самый пассивный период: многие вещи происходили и образовывались словно бы сами собой, без моего участия, я послушно шла вслед. Конечно же, он быстро закончился, и потребовались активные срочные действия, но тогда мне казалось: так будет всегда.

Первой познакомилась Лера. Только не в баре Пулковской гостиницы, как ожидалось, а на какой-то вульгарной межвузовской дискотеке, куда отродясь из брезгливости не ходила, но однажды зачем-то пошла. Сириец Арфан Ваххам учился в «Техноложке», но делал это как-то странно – то и дело брал академки, бросал учебу раза два и восстанавливался снова, так что к финалу процесса ему было лет двадцать восемь – двадцать девять. Он запал на белокурую танцующую Вербицкую сразу и скоропостижно сделал предложение. Лерка светилась от счастья.

– Ну правда, правда ведь он совсем не похож на араба? – всё время спрашивала она, и мы честно и быстро кивали: ну конечно, конечно не похож.

Арфан был похож на Вахтанга Кикабидзе, когда тот играл летчика в фильме «Мимино»: та же сдержанность снаружи и страстность внутри, так же неулыбчив, те же усы, только кожа смуглее. Красавец, упасть и не встать. Он был старше Валерии на целых семь лет и, вернувшись домой из Союза, должен был унаследовать небольшое отцовское дело, так что нам полагалось завидовать и вздыхать.

Но отчего-то совсем не завидовалось, и мы были просто рады такому развлечению, как свадьба, пусть и не собственная. В «Пулковской», между прочим. Свадьбы на нашем, сплошь женском, филфаке, тогда сыпались, как горох. Косяком шли женихи из военных училищ – им тоже к выпуску срочно требовались жены, – но это были запасные, не самые лучшие варианты. Они делали свое дело, уводили от распределения в тьмутаракань, но нередко приводили на «точку» или на Байконур, и молодые жены потом бежали уже из этой тьмутаракани, иногда, впрочем, прихватив с собой мужей.

Пока Вербицкая в красках рисовала нам свое будущее, демонстрировала виды Дамаска и пыталась учить арабский, Лариска еще гуще бриолинила волосы, в лавру ездила как на работу, белый плащ поменяла на красный, выбросила очки – жених не клевал, хоть ты тресни. Между тем четвертый курс быстро растаял (гораздо быстрее, чем первые три), оставался последний – пятый. Время требовало решительных действий, но каких именно, было неясно.

Выдав Леру Вербицкую замуж и проводив ее на каникулы в Сирию, мы с Ларисой возвращались домой, в общагу на Новоизмайловском, и она со вздохом сказала:

– Остаюсь на всё лето здесь, устроилась экскурсоводом. Если за лето ничего не решится, буду готовиться в аспирантуру, хотя бы выиграю время.

И летом не решилось ничего. Лариска познакомилась с тремя кавалерами сразу – голландцем, французом и немцем. Но голландец, как она объяснила, годился ей в дедушки, немец зачем-то желал поселиться в Сибири, а француз оказался банальным запущенным алкоголиком. После этого были поляк, испанец, снова немец и француз – и все какие-то убогие. Все, как ни странно, были не против жениться, но Лариска медлила и создавать семью «совсем без чувств» не соглашалась ни в какую. Трагикомическому декамерону с женихами не было видно конца, и я поражалась неиссякаемому упорству Власовой, торившей себе дорогу в светлое будущее с павлинами.

Вернулась Лерка из Дамаска и сразу полетела к маме в Орск – отъедаться и отсыпаться. Мама была известной в Орске номенклатурной шишкой, располагала большими возможностями, дочь любила без памяти, нещадно ее тиранила и согласилась на межнациональный брак с большущим скрипом.

И действительно, с Сирией оказалось непросто. Арфан с родителями и младшими сестрами занимал небольшую квартиру в спальном районе, несколько лет их семья строила дом, который всё не желал достраиваться, и это всех нещадно нервировало. Жара и та же коммуналка – «те же штаны пуговкой назад». По утрам одна из золовок приносила Лере своего годовалого сына и отправлялась на полдня в магазины, затем свекровь загружала ее по дому. Арфан появлялся поздно вечером и не желал слушать жалобы жены. Экономили на всем, в том числе на продуктах, воде, электричестве. Кроме того, Вербицкая там подхватила какую-то местную инфекцию, три недели провалялась в постели, еле-еле поправилась, но долго не могла восстановиться и без конца лечилась.