Читаем без скачивания Палач - Эдуард Лимонов

Белый пиджак Палач снял и несет его, легкий, на руке. Обычно зловещий и насильственный, тоже Палач по профессии, как и Оскар, Нью-Йорк в этот майский день притворился ласковым, залит желтым солнцем там и сям. В местах, куда солнце не достигает, прохладные и глубокие тени мирно я привлекательно лежат, может быть скрывая… ах, все что угодно могут скрывать нью-йоркские тени. Глубокий угол заброшенного паркинга может вполне вместить несколько трупов…

Оскар улыбается. Опасность, риск — неотъемлемая часть жизни этого города. Может быть, именно потому Нью-Йорк и привлекает к себе мазохистов всех стран и народов. А там, где мазохисты, там недалеко обязательно ищите Палача… Оскар осторожно подумал о том, что, будь у него чуть больше честолюбия, может быть, он попытался бы стать Палачом мира… Однако для этого следовало бы поступиться некоторыми удовольствиями… Оскар внезапно задумывается над самым главным: «А покорил ли он город или нет?..»

Джерри Гольдсмит ждет его в «Пи Джей Кларкс». Оскар входит через боковую дверь, не желая проталкиваться через набитый до отказа бар. В самом последнем, обеденном зале ресторана Джерри машет ему рукой, привстав из-за столика в самом дальнем углу: «Оскар!»

— Хэлло, Оскар! Эй, ты где успел так загореть! Багамас, Джамайка? Французская Ривьера?

— Принадлежащий мне кусок крыши в известном тебе лофте. Сохо, Нью-Йорк… — смеется Оскар. И садится, повесив пиджак на спинку стула.

— Ну, приготовься, Оскар. По-моему, — скромностью, правда, я никогда не страдал, — репортаж получился великолепный.

Джерри вынимает из стоящего на полу объемистого растрепанного портфеля коричневой кожи два толстых «сигнальных» номера «Риал Мэн» и протягивает их Оскару. С обложки на Оскара глядит он сам, стоящий во весь рост, затянутый в черную шипастую сбрую, сзади — нечетким желтым пятном — жалкое смазанное тело жертвы Мерилин. Выражение лица у Оскара на обложке очень жестокое, мышцы лица как бы стянуло судорогой, скулы напряжены… Он и Джерри в свое время отобрали эту фотографию как наиболее характерную. Отблески никеля от нескольких пойманных светом металлических частей сбруи лучиками пересекают фотографию в нескольких местах. Палач выглядит как герой научно-фантастического фильма, человек будущего. Может быть, как пришелец с другой планеты. Однако Оскар не ожидал, что его поместят на обложку. В отличие от «Плейбоя» и «Пентхауза», «Риал Мэн» иной раз позволяет себе определять самых заслуженных настоящих мужчин на обложку, но Оскар не думал, что он настолько «риал мэн», что заслуживает быть «ковэр бой».

— Ну как? — заглядывает ему в лицо Джерри. — Доволен, мастэр?

Оскар переворачивает страницы и находит сам репортаж. Через две страницы наибольшим возможным шрифтом набрано: «Я считаю себя сексуальным Мессией». Оскар разглядывает фотографии.

— Получилось чуть больше, чем мы ожидали, — комментирует Джерри, — шесть страниц плюс обложка.

— Здорово! — наконец объявляет Оскар, захлопывая журнал. — Спасибо, Джерри! Все на самом высшем уровне. Пизда Мерилин, правда, получилась темнее, чем она на самом деле, но, надеюсь, она не обидится.

Мерилин была счастлива. Чувстно хулиганства в худосочной дочери бостонских банкиров было развито до степени религиозного экстаза.

— Дай мне один журнал, Оскар, я сегодня же пошлю его родителям…

— Через неделю июньский номер появится в продаже, — заметил Оскар. — Эти два номера отпечатаны впереди основного тиража, Джерри дал нам их на память. Сохрани свой экземпляр. Убьешь родителей через неделю.

— Я хочу сейчас! — упрямо заявила Мерилин.

Наташка засмеялась, Оскар же подумал: что должны были сделать в свое время бостонский банкир и его жена, чтобы заслужить подобную, не терпящую промедления даже в одну неделю, месть.

Оскар, Наташка и Мерилии сидят в Наташкиной ливинг-рум на красном диване, застеленном белой шкурой, и нюхают кокаин. Наташка босиком, тоненькие пальчики, как листики самого нежного в мире растения, пошевеливаются осторожно, когда Наташка втягивает в себя очередную порцию «белого снега». У Оскара в лофте удобнее, и в этот майский день лофт весь залит солнцем, но Оскару должна звонить Габриэл и, может быть, прийти, а ему очень не хочется вздеть Габриэл, тем более заниматься сексом с нею. Оскару хочется сидеть с Наташкой и Мерилин и ничего не делать, болтать, время от времени втягивая в себя очередное количество миллиграммов «белого снега».

— Ебаный палочка! — вкрадчиво произносит Мерилин, вглядываясь в свое фото, на котором она, прикованная к железной койке наручниками, извивается под стеком Палача, взвившимся над ее пиздой. — Вот твоя доченька, вот она, видишь, что делает! — В голосе Мерилин звучит гордость за себя и презрение к папочке.

— Мои бы родители получили разрыв сердца. — Наташка двигается в своем углу диванчика, и вместе с Наташкой движется голова Оскара, покоящаяся у нее на плече. Ноги Оскара лежат на коленях Мерилин. — Даже не могу себе представить какую-либо другую реакцию. Папа-полковник в одну сторону, мама — в другую. Брык! Два трупа.

— К сожалению, мои не получат, — бурчит Мерилин. — А жаль!

— Я не совсем понимаю, чего ты достигнешь тем, что пошлешь им журнал со своей пиздой… — осторожно говорит Наташка. — Может быть, не стоит, а, Мерилин? Они люди другого поколения, они нас не понимают, ну и черт с ними! Все-таки они твои родители.

— Бастардс[2] сделали все, чтобы исковеркать мою жизнь, Наташа, — серьезно отвечает Мерилин, упирая на последнее «а» в «Наташе». — Все, что возможно. Выдали меня замуж за кретина и импотента. Но зато «нашего» круга! До этого они успели исковеркать мое детство.

— Оскар, а ты будешь посылать журнал своим родителям? — переходит к Оскару Наташка, понимая, что Мерилин ей не переубедить. — Твой член, правда, не так ярко виден, как половой орган Мерилии, но, может быть, твоим папочке и мамочке будет приятен их грозный сын, философствующий с помощью кнута… Кто там философствовал с помощью молотка?

— Ницше. Удивлен твоими познаниями в области философии. Видны преимущества советской системы образования. Неужели они преподают Ницше детям?

— Нет, — обижается Наташка. — Я сама читала. Какая там школа, ты что, смеешься… Даже Достоевского до недавнего времени скрывали. Не доверяют своему собственному народу…

— Ебаные политиканы все одинаковы. — Мерилин достает из своей валяющейся на диване сумочки джойнт и закуривает его. — Люди типа моего папочки. Бляди! Они хотят контролировать все: наше детство, наши книги, даже наш секс! Чем лучше наш секс, чем интереснее, тем более мы для них опасны. Они хотят, чтобы мы испытывали отвращение к сексу, боялись его и презирали. Тогда мы будем с большим коэффициентом полезного действия выполнять все эти придуманные ими, очень важные для существования их общества бессмысленные работы.

Так и не сумевший сообщить девушкам, что он не пошлет, разумеется, журнал своим родителям, с которыми он уже два года, в любом случае, не переписывается, Оскар думает, что Мерилин, которая моложе и его, и Наташки, права. Он сам сумел избежать закабаления бессмысленностью, помогло секретное оружие. Наташкино секретное оружие скрыто сейчас под джинсами, мягонькое, тихо покоится между ног, может быть, чуть приморозилось кокаином… Большинство же человечества, не обладая никакими особенными талантами, послушно занято «бессмысленными работами»…

Мерилин удалилась, а Оскар и Наташка продолжали лежать на шкуре, покуривая оставленный им Мерилин джойнт. Наташка опять взяла в руки журнал.

— «Палач. Человек будущего. Мужчина XXI века!» — прочла она заголовок на обложке. — Да, Оскарчик, ты станешь очень популярным в ближайшие дни. Однажды я позвоню тебе, а ты высокомерно спросишь: «Наташа? А кто вы такая? Я вас не помню…»

— Забудешь тебя, как же, — бурчит Оскар и, съехав головой далеко под Наташку, пытается лизнуть языком ее ступню.

— Ой, что ты делаешь, О, щекотно! — отдергивает ногу Наташка. — А что, забудешь однажды и Наташку. Все проходит…

— Начинаются русские штучки. Мировая скорбь. Может быть, водки выпьем?

— Вы, поляки, еще большие алкоголики, чем русские… — Наташка высовывает язык смеющемуся, лежа на спине — голова меж Наташкиных ног — Оскару. — Уж я знаю, бывала с тобой на польских парти. Напиваетесь как свиньи. Не могу понять, как такая нация могла дать миру Шопена.

— Я алкоголик, да? Разве я алкоголик?

— Ну, ты нет, другие — да. Ты вообще, если хочешь знать, Оскарчик, выродок из своего народа. Нехарактерный. Интернационаньный Оскар. Выродок, бастард, — смеется Наташка.

— Зато ты русская девушка. Уж в этом сомнения нет. Героиня Достоевского.

— Спасибо! Если хочешь знать, я тоже выродок и далеко не типично русская. Ты что, думаешь, таких, как я, в Москве на каждой углу можно встретить?