Читаем без скачивания До чего ж оно все запоздало - Джеймс Келман

Там, на юге, они могли бы начать с чистого листа. Вдвоем, работу бы себе нашли. Она-то наверняка; старушка Элен, какого хрена, она блестяще управлялась в баре. Может, они смогли бы работать на пару, одной командой, муж и жена. Лицензию бы раздобыли; жили бы себе в квартирке прямо над баром. Единственная проблема, анкету пришлось бы заполнить; насчет питейных заведений с этим строго – рекомендации, там, и прочие хренации. Ладно, рекомендациями разжиться ни хрена не стоит, точно тебе говорю, нет проблем. Вот только Элен. Ты с ней даже разговор об этом завести, на хер, не мог. Не только разжиться долбаными рекомендациями, но и заговорить о том, чтобы ими разжиться, ни хрена не мог. Она же все делала по-своему, такая уж женщина. Думала про себя, будто она вся такая прям практичная, а ведь ни хера; никакая она была не практичная, только считала себя такой.

Грезы, грезы. Когда он попадет на юг, придется рассчитывать только на себя. Такие дела; надо смотреть правде в лицо. Элен ушла. И даже записки не оставила. Даже записки. Вот что ни хера непонятно, даже записки. Хотя откуда он знает, что не оставила? Может, они по всей квартире валяются. Почем знать, может, она там все долбаные стены исписала. А, хрен с ним, друг, раньше или позже, раньше или позже. В самом худом случае, фараоны ее сграбастают и все ей расскажут, и она вернется, просто чтобы все увидеть самой, посмотреть, что он поделывает, как справляется. Конечно, справляется, на хер. Об этом он ей и твердил весь последний гребаный месяц – он справляется; стал другим человеком; всей прошлой херне конец, решено и подписано. И на юге к нему тоже относились бы по-другому, заботливо относились бы, с преднамеренной, обдуманной заботой, с предумышленной, предобдуманной распрозаботой, кончай ты с этими мыслями, с преднамеренными, предумышленными, предобдуманными, этот козел так и тащится рядом, друг, визжать хочется, но он не завизжит, доставить им такое удовольствие, ты шутишь, гребаные грязные ублюдки, я ж знаю, кто вы такие.

Сэмми замедляет шаг, потом останавливается. Что-то изменилось. Дождь почти перестал. Нет, не то. Он ощупью добирается до бордюра. Так это он доверху долез, друг, вот в чем дело. До самого верха холма. И тебя в то же место, бормочет он и отходит на несколько метров влево. Ну все, теперь он на финишной прямой.

И на дороге совсем тихо. Такое ощущение, что вокруг знакомые места. Он снова отыскал бордюр, напряженно прислушался. Ничего. Надо переходить, он соступает с бордюра, надо переходить, перейти на другую сторону, и он так и делает, друг, идет туда, идет сюда, ты же мужик, хорошо идешь, медленно, спокойно, руками не размахиваешь, прижал их к бокам, нормальная такая походочка, нормальная, вот только вокруг ни единого звука, ни хрена вообще; ну, полдень же, детишки в школе; он шагает, пока дорога не начинает немного идти под уклон, тут опять какой-то бордюр, не маленький, однако, так сразу не заскочишь, и вроде как знакомый, ну вот, Сэмми и на тротуаре, он шарит перед собой руками, и те натыкаются на что-то железное, на изгородь. Лужайка для боулинга, вот что это такое, лужайка для боулинга. Он стискивает ладонью один из прутьев, позволяя руке обвиснуть, отдохнуть. Потом просовывает сквозь ограду левую руку, касается листьев, это кусты, совсем мокрые, Сэмми встряхивает ветку, чувствуя, как вода льет на запястье, затекает в рукав. Может, этот, который рядом-то шел, был ангел-хранитель; а теперь, когда Сэмми добрался до лужайки, его отозвали, потому как они ж понимают, что дальше Сэмми и сам разберется, где он есть. Исусе, сейчас бы цигарку, вот было бы здорово! Он ее заслужил, точно тебе говорю, еще как заслужил.

Потому как он знает, где он, не заблудился. Вышел из пункта А, добрался до пункта Б. Сэмми одергивает себя, че расхвастался-то; смерть как хочется двинуться дальше, но потерпи минуту, не торопись. Ладно. Он прикидывает маршрут. Куда идти, он знает. Сосредоточься. Мозги у тебя что-то слишком уж расходились. Держи их в рамочках. Значит, так. Сейчас пройдешь немного назад, потом повернешь налево, а потом

отлично, он знает, что делать.

Чувствует он себя хорошо, окрепшим он себя чувствует. У него появилась идея – разжиться парой чистых кассет. Все равно же он песенки в уме сочиняет. Так можно наговорить их в микрофон, а то и напеть. Почему бы и нет? блин, хоть время скоротает. И как знать. Пошлешь парочку хорошему певцу, они там послушают да и раскрутят их. А уж потом, друг, потом…

На плите греется банка с макаронами. Есть еще с рисом под белым соусом. Так что жить можно.

Сэмми подходит к окну, открывает его и чувствует, как ветер старается вырвать створку из руки. Дождь брызжет в лицо. Иногда удивляешься, сколько в них силы, как будто они живут своей жизнью или еще что. Если дождь не утихнет, никуда он не пойдет, дома останется.

Он ставит кассету. Хорошо бы это была одна из любимых. В общем-то, они все ему нравятся, иначе на хер бы он их держал. Просто по временам берешь одну и оказывается, что слушать ее тебе не так уж и хочется, во всяком случае, не сейчас. Плюс пара из них принадлежит Элен. А иногда ты просто не в настроении. Надо бы придумать для этой хреновины систему – пленки, которые тебе по душе, сложить на одном краю каминной полки, а всякую муть на другом.

Как-то, встав воскресным утром

Исусе-христе. Невероятно. Охеренно невероятно, друг, нет, правда, невероятно, ты просто

Сэмми, усевшийся было в кресло, вскакивает. И снова садится. Это серьезное, на хер, дело; ей-богу, не дичь, конечно, но серьезное, друг, серьезное, обалденно серьезное дело. Понимаешь, о чем я? Надо посидеть. Надо просто

на хрен. Какой прок

нет, но

христос всемогущий, он снова вскакивает, хор поет, возвращайся домой, постарайся и все такое, поет протяжно и громко, подчеркивая ритм, под удары гитар

На воскресных тротуараххочется напиться пьяным,потому что в воскресеньеты один на всей земле,и ни в чем, ну разве в смерти,нет такой тоски и грусти,как в воскресных тротуарахеще сонных городов[31]

Слезы текут по щекам, он их чувствует, на хер, это ж про него, мать-перемать, про него написано, друг. Долбаный ад.

Он уходит в спальню. Это уж слишком, это слишком. Сэмми лежит ничком, зарывшись лицом в подушку. Исусе-христе, до чего же ты, на хер, завелся, до чего ты завелся, долбаный ад, друг, долбаный ад; разревелся даже.

А там жратва подгорает. И пусть ее. Вывалилась на долбаную плиту и горит. Он встает, вздыхает всей грудью, вытирает лицо. И идет на кухню.

Дав макаронам остыть, Сэмми съедает их. Ничего, на вкус горелым не отдают.

Он относит в гостиную чашку чая, садится на ковер, прислонясь спиной к кушетке, скручивает сигарету, ноги протянуты к камину. Хватит с него музыки, и радио тоже. Сквозь постоянный гул в ушах время от времени пробиваются шаги наверху, потом шум за стеной, телевизор, у глухой старухи; когда тихо, в этой долбаной дыре слышно просто-напросто все, с какой радостью он уберется отсюда; правда, ну прямо с охеренной. В ванне так и стоит вода. И хрен с ней. Она там с гребаного субботнего вечера стоит, друг, ну и что, на хер, надо будет побросать в нее одежонку, пускай отмокает, пускай, на хер, стирается; он вообще туда все побросает, друг, потому как вода же чистая, на хер, он ее даже не загрязнил, вот же дерьмо долбаное, полное долбаное

ладно, в жопу.

Он бы и сам в нее бросился. Жизнь, понимаешь, о чем я.

Ну и что с того, друг, и что с того, ни хера все это не важно, все это долбаное дерьмо. Попадаются иногда ублюдки, которые пытаются вкрутить тебе, что все как раз наоборот. Ты сегодняшние новости слышал? Да ни хрена я никаких новостей не слушаю, так что вали отсюда, друг, отвали куда подальше и там вставь сам себе. Он наклоняется, чтобы включить радио. Шотландские народные пляски, твидли-ди-ди да твидли-ду-ду.

Ладно. Оставив в пепельнице сигарету, Сэмми ложится ничком на ковер. Так некоторое время и лежит. Боль в спине все еще не унялась, а так вроде полегче становится. Потом несколько раз отжимается, встает, делает пару упражнений, динамические нагрузки. Методы-выживания-которые-я-освоил. Вам-то что. Ну, делает Сэмми упражнения. В последнее время как-то подзабросил, а раньше делал регулярно. Малый один научил, еще при первой отсидке. Хороший был малый. Ладно, забудь.

Тут ведь что важно – режим. Полный комплекс может отнять ровно четверть часа, не так уж и мало, если делать все правильно и регулярно, ты, бывало, делал его по четыре-пять раз на дню; а то и чаще, если желание было. Когда с ними освоишься, то вдруг замечаешь, что выполняешь эти движения, даже разговаривая с каким-нибудь мудаком, даже и не задумываясь; ты это и в других наблюдал. Помимо прочего, ты начинаешь осознавать свое тело, разные его составные части. Опять же и тонус повышается. После того как сделаешь всю зарядку, – а в нее входят разные упражнения, например, есть одно для лодыжек: нет, просто поднимаешь ногу, хватаешься сзади за лодыжку и тянешь, рука тянет вверх, а нога вниз, пока, значит, она уже ни туда ни сюда, потому как ее и вверх, и вниз тянут с одинаковой силой, с равной, ну и, значит, стоишь более-менее в этой позе, – так вот, после того как сделаешь зарядку, все эти упражнения, после того как закончишь их делать, чувствуешь себя до того охрененно хорошо, везде, во всем организме, как будто в тебе все наладилось, каждая составная часть тела, и ходишь потом, точно кошка, точно гребаный тигр – руки свисают, организм весь гудит, шастаешь взад-вперед по камере и иногда даже забываешь, где ты есть. А если тебе напоминают, ты все равно чувствуешь себя отлично, потому как одолел ты этих ублюдков, одолел их, в жопу.