Читаем без скачивания Топот бронзового коня - Михаил Казовский

    - За болтливость, чрезвычайно опасную в людях при дворе.

    - Ой, ну перестань. Приск - один из немногих, на которого можно положиться.

    - Нет, нельзя! Видишь - он едва не поссорил нас.

    - Но ведь он сказал правду - Васиана покалечили зря.

    - А кому нужна его правда, если она грозит ладу в царственной семье?

    Самодержец отрезал:

    - Приска я в обиду не дам!

    - Да пожалуйста, разве речь идёт о телесных карах? Просто удали его из дворца. Мы найдём ему хорошую должность в монастыре.

    - Почему в монастыре? Он ведь не монах.

    - Пострижём.

    - Может, он не хочет?

    Феодора закатила глаза к потолку:

    - Кто его об этом спрашивать будет?!

    - Это слишком жестоко, дорогая.

    - Для него в самый раз. Если он останется при дворе, я навеки потеряю покой, и согласия между мной и тобой быть уже не сможет.

    - Ах, ну что ты, право!

    - Неужели трудно выполнить мою просьбу? Или Приск тебе дороже меня?

    Царь признался:

    - Никого на свете не имею дороже, чем ты.

    - Вот и прикажи, как просила.

    - Поступай, как хочется. Я не возражаю. - И поцеловал её с нежностью.

    Так была решена участь евнуха.

    Гелимеру пошёл в то лето тридцать первый год. Рост имел высокий, кость широкую, но пристрастие к мучному и сладкому отнимало у его фигуры моложавую стройность. Чрезвычайно заботясь о своём здоровье, Гелимер ежедневно посещал термы, терпеливо сносил манипуляции массажистов, обожал пахучие притирания, аромат, шедший от курильниц. Увлекался поэзией, знал почти всего Вергилия наизусть, сочинял и сам, а затем исполнял свои стихи под кифару. Разумеется, испытывал слабость к противоположному полу, но любовниц часто не менял, ограничившись двумя-тремя женщинами, не больше. Одевался изысканно, в дорогие материи и кожи, украшал себя перстнями, обручами на шее и носил серьгу в правом ухе. Был военным неважным, и армейскими делами занимались два его брата: средний - Цазон и младший - Аматта. Больше всех в семье Гелимер любил именно Аматту - юного, дерзкого и красивого, точно ангел, с голубыми глазами и копной пшеничных кудрей. Старший брат посвятил ему множество стихотворений и песен.

    5 сентября 533 года предводитель вандалов находился у себя в имении в Гермионе (что примерно в 23 стадиях от Карфагена) и удил рыбу на берегу пруда. Ненавидя охоту и считая её жестокой, с детства обожал сидеть с удочкой и следить за колебаниями поплавка. А улов не ел, отдавал своим любимицам - кошкам, обитавшим у него в доме в грандиозных количествах.

    Был рассветный час, солнце едва вставало, и дышалось ещё легко. Слабый ветерок рябил воду. Поплавок совершенно не дёргался.

    За спиной Гелимера раздался шорох, и взволнованным голосом первый секретарь самодержца произнёс:

    - Ваше величество, ваше величество, умоляю о снисхождении…

    - Тихо, Бонифаций, рыбу распугаешь.

    - Рад бы не тревожить, только обстоятельства не дают.

    - Что ещё такое?

    - Прибыл его сиятельство архонт [19] города Силлекта.

    - Для чего?

    - С важным сообщением. Страшным. Невероятным!

    - Ты смеёшься надо мной, Бонифаций?

    - Не посмел бы, ваше величество.

    - Дэ какое ж невероятное, страшное событие может быть в Силлекте, Богом забытом городке? Твердь земная разверзлась? Появился Антихрист? Я не понимаю…

    - Можно сказать, Антихрист.

    - Ты с ума сошёл!

    - Правду говорю.

    - Погоди - кажется, клюёт. - Предводитель вандалов медленно повёл удочкой, собираясь подсечь пойманную рыбу, дёрнул, но крючок из воды выскочил пустой, даже без насадки. - Сорвалась, проклятая!

    Бонифаций деликатно напомнил о себе:

    - Ваше величество, ваше величество…

    - Ну? Антихрист, говоришь? - самодержец взглянул на него игриво. - Господи, мой Боже! Ты никак трясёшься? Бледный весь и потный. Правда, что ль, Антихрист?

    - В некотором смысле.

    - Объясни же, черт!

    - Велисарий с войском.

    - Велисарий?! - выкатил глаза Гелимер. - Да откуда ж тут взяться Велисарию, да ещё и с войском?!

    - Прибыли по морю. Грандиозный флот. Высадились неделю назад в Капут-Ваде. Закрепились, выгрузили оружие. Заняли Силлект. И теперь собираются идти к Карфагену.

    Тут настал черед побледнеть самому монарху. Бросив удочку, он перекрестился:

    - Господи, мой Боже! Вот не ожидал… А ещё Цазон уплыл расправляться с Годой… - Вытер о тунику взмокшие ладони. Резко встал с кресла, на котором сидел. - Черт! А ты ещё мямлишь тут - вместо энергичного, бойкого доклада!

    - Я пытался, ваше величество…

    - Где архонт?

    - Ждёт у вас в триклинии.

    - Ну, пошли скорее! Если это правда, если враг на нашей земле, надо поднимать армию. Где Аматта?

    - Он по-прежнему в Карфагене.

    - А племянник мой, Гибамунд?

    - Охраняет Децим.

    - Это хорошо.

    По широкой лестнице из белого мрамора оба поднялись из дворцового парка в дом и, пройдя анфиладой комнат, оказались в триклинии - зале для пиров и приёмов. Там увидели вставшего при их появлении архонта - крепкого седого мужчину лет пятидесяти пяти, в серой тоге и с серебряной пряжкой на плече, - тот согнулся в подобострастном поклоне.

    - Здравствуй, Лавр, - поздоровался самодержец. - Говори, что знаешь и с чем пришёл.

    - О великий и несравненный повелитель!… - начал визитёр.

    Гелимер поморщился:

    - К черту славословия! Отвечай по сути.

    У архонта пролегла по лбу складка:

    - Велисарий поблизости, ваше величество. Он приплыл на множестве кораблей, высадился на сушу, а суда за ним следуют по морю. Впереди скачет конница - в основном наёмники, федераты. А за ними шествует пехота, лучники. Женщины и слуги остаются в лагере, в Капут-Ваде.

    - Грабежи, насилия по дороге? Местное население в панике?

    - Нет, напротив: оккупанты проявляют к ливийцам крайнее дружелюбие и продукты не отбирают, а покупают. Те довольны. Более того: к нам в Силлект прибыл вначале пеший отряд из пятидесяти человек ромеев; оказались в городе незаметно, вместе с крестьянами, приехавшими на рынок; а затем на торговой площади у собора обратились к народу. Дескать, мы не трогаем мирных жителей и пришли вас не покорять, а восстановить справедливость - возвратить трон Ильдериху, другу Юстиниана. Если не окажете нам сопротивления, ни один человек из местных не пострадает.

    - Ну, и дальше?

    - Знать, священники убедили меня сдаться мирно. Мне пришлось ответить согласием, и для подтверждения нашей лояльности я послал Велисарию ключ от города. Армия ромеев наводнила Силлект…

    - Сколько их всего?

    - Думаю, не больше десяти тысяч.

    - Это хорошо. Как себя ведут?

    - Как и обещали: чрезвычайно спокойно. Отдохнули сутки и отправились дальше - через Лепту и Гадрумет к Грассу. Я же счёл необходимым известить о происшедшем ваше величество…

    - Молодец, за твою самоотверженность я тебя награжу. Не теперь, конечно, а когда мы прогоним ненавистных захватчиков. Бонифаций, запиши, не забудь: выдать Лавру либр золота - сразу по окончании боевых действий. А теперь отправляйся в свой Силлект и замкни ворота - убегая от нас, ни один ромей не должен найти пристанища в вашем городе. А иначе первый, кто поплатится головой, будешь ты.

    - Понимаю, ваше величество. Разрешите в грудку поцеловать?

    - Ну, целуй, целуй. Всё, достаточно, можешь быть свободен… - И когда тот ушёл, обратился к секретарю: - Десять тысяч войск… Ну, допустим, на самом деле двенадцать… Разве это сила? У меня с Аматтой и Гибамундом целых двадцать! Ну, а если с наёмниками-маврами? Тридцать наберём запросто. Троекратный перевес будет обеспечен. - Предводитель вандалов повеселел. - Нет, мне кажется, рано нервничать. Бонифаций, срочно напиши приказание Аматте: в Карфагене оставить отряд не менее двух с половиной тысяч и с отрядом такой же численности выдвинуться к Дециму. Гибамунд пусть обходит слева, чтобы окружить неприятеля. Я отправлюсь следом во главе семитысячной армии и вступлю в бой вторым, со своими свежими силами. Враг не устоит, я не сомневаюсь. Как тебе мой замысел?

    - Гениально, ваше величество. Лишь одно тревожит: каковы будут распоряжения относительно вашего опального дядюшки Ильдериха и его семейства в темнице? Раз ромеи явились его освобождать, он, живой, остаётся их знаменем, целью завоевания; а не будь Ильдериха - нет и предлога для дальнейших боевых действий.