Читаем без скачивания Милый друг Ариэль - Жиль Мартен-Шоффье

С ним и речи быть не могло о простом телефонном звонке. Он ведь целиком живет в прошлом и воображает себя героем политических детективов в духе Джона Ле Карре. Этот свихнувшийся романтик был убежден, что я затаилась и бдительно охраняю свое инкогнито. И он послал мне связника. Когда я вышла из дома на площадь Дофины, какая-то туристка-индианка, уткнувшаяся в карту Парижа, спросила у меня дорогу в Сент-Шапель. Пока я объясняла ей, как туда пройти, она сунула мне в руку визитную карточку. Послание было более чем кратким:

Встречаемся сегодня вечером в 21 час в «Калькутта Шик», проезд Брэди.

Целую, Гарри С.

Никаких сомнений: это был его почерк.

Честно говоря, я скучала по этому толстому дурню. Со дня моего ареста он исчез из поля зрения. Тщетно Мишель Лекорр вызывал его на допросы. Говорили, будто он скрывается за границей. Кто-то видел его в Соединенных Штатах. Однако, где бы он ни был, у него явно остались здесь друзья, ибо он прислал моей матери три письма с парижским штемпелем. В них он продолжал грозиться своим компроматом как кнутом, и все они были написаны в его духе — задушевные и донельзя таинственные — вылитый полковник Бруйяр. Даже то послание, где выражались соболезнования по поводу смерти папы, он сопроводил постскриптумом:

Будьте осторожны, дорогая Мари, и сожгите это письмо сразу по прочтении.

Мать, конечно, воздержалась от этого. Ее тоже было не переделать. Тем же вечером я наведалась в «Калькутта Шик». Только в Париже люди осмеливаются посещать мерзостные заведения такого типа — например, «Хиросима, любовь моя» или «Небесные бродяги» — сборище роскошных бомжей в изодранных майках от Galliano и в норковых манто, исполосованных бритвой. Проезд Брэди, выходящий на Страсбургский бульвар, моментально погружал вас в атмосферу Индии. Даже тамошние вывески и те казались написанными на санскрите. Воздух был пропитан ароматами курений. В дверях меня встретил настоящий колосс — метр девяносто в высоту и минимум сто тридцать кило веса. Может, он и принимал себя за Рембо, но выглядел скорее гигантской куклой-неваляшкой, хотя даже и в этом качестве заслонял весь свет; одной его тени хватило бы, чтобы укрыть вас от опасности. Когда он провожал меня к столу, его рубашка трещала под напором бицепсов. И вдруг из этой горы мяса изошел тоненький свистящий фальцет:

— Не беспокойтесь. Здесь вас никто не тронет. Я буду рядом.

В его прононсе кастрата-космополита смешивались парижские, английские и бенгальские интонации, но он идеально сочетался с этим приютом VIP-странников. Здесь вы окунались в атмосферу какого-нибудь бара в сингапурском аэропорту. Официантки в сари с разрезом бесшумно скользили между столиками, где люди беседовали шепотом, точь-в-точь как в будуарах кокоток belle époque[97]. Это был бульвар Барбес, но Барбес в высшей степени шикарный: пунцовый бархат, золотые позументы, плюшевые драпировки. Даже цыплята «Тандури» стыдливо сжимали ляжки. Я изучила меню: непонятное до слез, но дико разорительное. Судя по стоимости риса, его, наверное, варили в священных водах Ганга, не меньше. Большой Гарри всегда любил роскошную показуху. И если я это подзабыла, то первая же его фраза быстро вернула меня в прошлое:

— Отличное местечко, верно? Единственный стоящий индийский ресторан в Париже. Все остальные — для голодранцев.

Ну разумеется! В его представлении пользоваться своими деньгами означало презирать тех, у кого их нет. Спеша заткнуть ему рот, я кинулась к нему, и мы поцеловались, наверное, раз пятнадцать подряд. Я даже не думала, что буду так рада встрече с ним. Он ничуть не изменился, только еще больше стал похож на Аль Капоне. Белые полосы на черном костюме были до того широки, что он очень напоминал арестанта, но это явно не мешало ему проходить сквозь огонь жизненных сражений так же спокойно, как другие проходят через обычную дверь. Его тяга к роскоши просто убивала, хотя, с другой стороны, это было вполне нормально: гангстер без шика — все равно что гомик без закидонов или парусник без мачты. И в этом отношении Гарри не скупился, предлагая почтеннейшей публике всю гамму аксессуаров классического жулика. Не прошло и минуты, а я уже признала его — прежнего. И растаяла. Он же, по своей всегдашней привычке, начал объяснять, что оказался прав в своих прогнозах:

— Ну, лапочка моя, говорил же я вам, что Лекорр свою добычу так просто не выпустит. Не совсем же они дураки, там, во Дворце правосудия: когда требуется чистить сортир, зовут бретонца. Впрочем, не мне вам это говорить.

И он сопроводил свой мужицкий трюизм взрывом смеха, первым за этот вечер. Если бы я и отвыкла от его замашек, мне поневоле пришлось бы их вспомнить уже через тридцать секунд. Оставалось только слушать, как месье будет исполнять свой любимый номер. В отличие от меня, он не растерял ни одной из своих иллюзий. И по-прежнему считал себя гением из гениев, марионеткой, дергающей за собственные ниточки.

— Газетчики уверены, что я в Индии, правосудие в этом сомневается, а полиция отлично знает, что я нынче вечером нахожусь здесь. Телохранитель, которого я поставил у входа, работает на префектуру. Что касается Лекорра, он смиренно несет свой крест. Поверьте мне, наш собственный процесс начнется, когда рак на горе свистнет. Вас с Полем отправили за решетку, государство сделало вид, что не прочь свалить нескольких важных шишек, но теперь — баста! Больше ничего такого не случится.

— Кроме того, что вам придется долгие годы вести двойную жизнь.

— Верно! Кстати, у меня очень богатая внутренняя жизнь. Может, взять да удалиться на какой-нибудь островок, подальше от всех?

Новый взрыв хохота. Островок… Как же, держи карман! Островок под названием Гонконг или Манхэттен. Или, на худой конец, Мальта. Гарри был не из тех, кто способен жить смиренным отшельником на острове Монахов, дабы встать на путь исправления. Эта незатейливая перспектива развеселила его до слез:

— Лапочка моя, вы с Луны что ли свалились? Путь исправления… Это же надо такое выдумать!

И далее в том же духе: он все держит в своих руках, и все идет согласно разработанному плану. Наконец он заказал ужин, совершенно свободно ориентируясь в океане неведомых блюд. Настолько свободно, что я заподозрила подвох. Он всегда любил общаться с индийцами из Восточной Африки, и вся его обслуга была родом из тех мест. Так что он наверняка заготовил себе там надежный тыл. Кстати, его старинная любовница Лорна тоже родилась на Маврикии. Я поинтересовалась, не Маврикий ли он имел в виду, говоря об «островке». Тут уж насторожился сам Гарри. Поскольку он врал всем подряд, то и не доверял никому на свете, даже мне. Вместо ответа на мой вопрос он пустился в разглагольствования:

— У миллионеров собачья жизнь. Молодые годы пролетают как сон, в семь раз быстрее, чем у нормальных людей. А потом наступает гнусная старость. Вот почему я так оглядчив. Только не думайте, что я чего-то боюсь. В отличие от Поля я отнюдь не утратил вкуса к жизни. И намерен еще долго наслаждаться ее радостями.

Я тоже не утратила вкуса к жизни, но после Флери-Мерожи, а затем кладбища на острове Монахов веселья во мне поубавилось. И это делало мое будущее не таким уж радужным. Я не собиралась делать вид, будто ничего не произошло. Гарри попытался обратить дело в шутку:

— Понимаю-понимаю. И сколько же времени понадобится моему сокровищу, чтобы успокоиться?

— Многие месяцы. А пока я кое-кому сильно попорчу жизнь.

Именно это он и хотел разузнать, и именно это ему не понравилось. Его идеальный сценарий предусматривал совсем другое: никто ничего не предпринимает, все затаились, и газетно-юридическая шумиха сходит на нет сама по себе. Но тот факт, что я собралась расшевелить этот муравейник, осложнял дело. Впрочем, Гарри не пугало даже это: он был уверен, что сумеет контролировать ситуацию. При одном условии — если я не промахнусь. Бесполезно открывать огонь по Дармону, зная, что он может уйти из-под обстрела. Гарри предостерег меня:

— Это ведь как на охоте. Если стреляешь в Большого Тигра, боже тебя упаси промазать, иначе он от тебя мокрое место оставит.

В общем, он узнал, каким образом я намереваюсь разделаться с Дармоном. Я рассказала ему о «Флэш» (он его читал) и о книге, которая готовилась к печати. Гарри даже не спросил, что я собираюсь писать о нем самом. Он хотел знать только одно: каким оружием я намерена сражаться с Александром. Мои грядущие разоблачения казались мне убийственными. И я гордо завершила свое сообщение словами:

— Вот видите, Гарри, я не нуждаюсь ни в чьей помощи.

— В самом деле, дорогая. В том-то и загвоздка. Вы всех нас потопите и себя в первую очередь.

Как все, кто воображает себя эдаким коварным Макиавелли, я подвержена приступам безнадежного уныния. Я-то надеялась, что он горячо одобрит мои действия. И этот безжалостный отзыв до того прибил меня, что я просто потеряла дар речи. Снова настал его черед взять дело в свои руки. Так как он это понимал, то есть с долгими витиеватыми экскурсами. Начал он, как ни странно, с Вьетнама: