Читаем без скачивания Каботажное плавание - Жоржи Амаду

А меня, писателя, пользующегося определенной известностью, коммуниста нерядового, выполнявшего разнообразные и ответственные поручения руководства, Лига произвела в лидеры, в главари и вожди, это я, как выясняется из листовки, всем заправляю и всеми верчу. Там, на листовке, которую протягивает мне Жоан Жоржи, не только текст — впрочем, стандартный: «изменник родины, наймит мирового большевизма, продажная шкура и приспешник Престеса», — но и нечто новенькое — картинка: я изображен раскинувшимся в гамаке, а двое моих друзей, судья Иринеу Жоффили и адвокат Летелба Родригес де Брито, стоят надо мной с опахалами, то ли мух отгоняя, то ли навевая прохладу. Одним словом, коммунистический паша в своем серале. Адмирал требует судить и засадить меня.

Прочитав и рассмотрев, я хохочу во все горло, дети подхватывают, только Зелия вне себя от гнева и обзывает Лигу «сборищем ублюдков, псами реакции, крысами из сточной канавы», пусть только попадется ей адмирал, она уж выскажет ему кое-что. «Сам он предатель и изменник!» — воздев сжатый кулак, восклицает она. Жана и Жоан Жоржи перестают смеяться, тоже вскидывают кулачки — готовы в бой.

Мадрид, 1986

Великий испанский поэт Рафаэль Альберти окончил речь, посвященную творчеству вашего покорного слуги, сошел с трибуны, и меня атаковали любители автографов. Оттеснив остальных, ко мне пробилась пухленькая дама средних лет, сильно намазанная — губки сердечком — представилась, напомнила:

— Несколько лет назад я вам писала в Баию, спрашивала, что же представляет собой тот «игрек», до которого дошла ваша героиня Тьета… Неужели забыли?

Помилуйте, такое не забывается. Я получаю довольно много писем, но это отложил в сторонку и даже Зелии показал: прочти, мол, забавно… В тот год как раз вышла в переводе на испанский «Тьета де Агресте». Кто читал, помнит: эта самая бывшая пастушка Тьета вокруг да около не ходит, сразу берет быка за рога, в науке любви она — профессор, если не академик, знает алфавит постельных забав от альфы до омеги, от аза до ижицы, от «а» до «y», ну, а как называются буквы того языка, на котором написана «Камасутра», я запамятовал. В романе говорилось, что среди прочих изысков высоко ставила Тьета некую позицию под названием «игрек»: обуянная страстью пастушка широко практиковала «Y обыкновенный», а для особо торжественных случаев был у нее в запасе еще и «Y двойной».

Ну так вот, моя испанская читательница выложила мне о себе и своей интимной жизни все: и то, что замужем была за человеком строгих правил и на протяжении пятнадцати лет супружества ничего, кроме не столько классической, сколько хрестоматийной «миссионерской» позиции познать ей не удалось, и что, лишь овдовев, сумела она расширить свой кругозор и испытать оргазм. Первый ее возлюбленный начал ее образование, последующие продолжили, и достигла эта дама таких высот — или глубин? — что измышленная мною Тьета, существуй она на самом деле, умерла бы от зависти. Все виды и способы плотской любви были для нее открытой книгой, и только одного не хватало ей для полного счастья, только одно оставалось тайной — неведомый и оттого еще более притягательный «Y», мистический «игрек». Желая как можно скорее ликвидировать пробел, она и написала мне, прося изложить некоторые технические подробности. «Поздравляю, доигрался», — только и молвила дона Зелия, возвращая мне прочитанное письмо.

В ответ я написал, что, к величайшему моему сожалению, Тьета, дарившая меня дружбой, не удостоила любви и в наших откровенных и неизменно приязненных беседах никогда не раскрывала подробностей «Y», ограничиваясь лишь малоконкретными восторгами по поводу доставляемого им наслаждения, обращающего того, кто хоть раз восторгов этих вкусил, в вечного данника, невольника, раба. Вот и все, seсora, что мне о нем известно: романисту открыта лишь часть жизни, и далеко не самая большая ее часть.

Есть, надо признаться, в нашей профессии что-то мистическое и абсурдное: придуманные герои сплошь и рядом начинают действовать по собственной воле. Еще в 1938 году один из моих приятелей сказал мне:

— Слушай, я давно собирался тебя спросить. Вот в «Мертвом море» есть один эпизод, когда старик Франсиско не впускает в дом родного брата, которого черт-те сколько не видел… Объясни ты мне, за что он его выгнал? В книге об этом не сказано.

— Понятия не имею. Старик Франсиско мне не назвал причины, но думаю, она должна быть весомой. Я и сам бы не прочь узнать ее.

…Пухленькая испанка протянула мне экземпляр «Тьеты», чтобы я надписал его. Ну, сеньора, как обстоят у вас дела с «Y»? Разобрались? Нашли сведущих людей? Освоили?

— Пока нет, — отвечала она. — Но зато я придумала наш, чисто испанский вариант и назвала его «W».

Она напомнила мне свое имя, но скромность удерживает мою руку, и я его здесь приводить не буду. Вокруг толпилось много людей, неловко было расспрашивать в подробностях, что же представляет собой «W». Но, зная испанцев, думаю, что это нечто драматическое, с легким налетом известного католического изуверства.

Баия, 1972

Из принципа (а может, по глупости или же не в силах победить предрассудок) я отказываюсь от предложений отрекламировать тот или иной товар на телевидении, на радио, в прессе. Отказываюсь и теряю большие деньги, не говоря уж о пишущих машинках, холодильниках, телевизорах и пр. Не могу сказать, что неизменно отказываюсь — нет, раза два-три соглашался сыграть эту малопочтенную роль, но бесплатно: в виде гонорара получил я штаны-бермуды и соломенную шляпу да снимки в нескольких журналах, деньги же, все до последнего медяка, как и оговаривалось контрактом, перечислены были на счет Фонда Жоржи Амаду.

Зато когда я сочиняю, то без малейших колебаний, чтобы попрочнее «привязать» повествование ко времени и месту, щедро упоминаю названия фирм и компаний, ресторанов, блюд и напитков. В благодарность владельцы и производители с неменьшей щедростью шлют мне подарки, главным образом напитки — коньяки, ликеры и водки, которые употребляют мои герои или которые в лестном контексте, в лирическом отступлении похвалил автор. И бутылок у меня дома — до дьявола. Лишь однажды я решил воспользоваться этим обстоятельством, и результат был плачевный. Зря я уповал на популярность своих романов. Сейчас расскажу, как было дело.

В давние-давние времена, в года, которые, по слову поэта, вполне можно назвать «баснословными», когда моя приятельница Аута-Роза, уже появлявшаяся на этих страницах жена Калазанса Нето, не была еще так изысканно разборчива по части вин и закусок, она угощала своих гостей вином «Капелинья». По словам Фернандо де Роша-Переса, как-то раз обедавшего у супругов Нето, это было не то вино. Совсем не то. Приходится верить Фернандо на слово, ибо сам я с некоторых пор никаких спиртных напитков, произведенных в нашей отчизне, благоразумно не употребляю.

Я как раз в это время завершал свой труд, дописывал роман «Тереза Батиста, уставшая воевать», и тут услышал, как сетует Аута-Роза на то, что цены на ее любимое вино поднялись. «Не волнуйся, — сказал я, паря в поднебесье авторского тщеславия. — Я упомяну твой сиропчик на страницах «Терезы», и винные фабриканты будут ящиками присылать мне «Капелинью», ты им по гроб жизни будешь обеспечена».

И вот по этой самой причине на свадьбе моей Терезы Батисты все гости пьют только «Капелинью», пьют, прищелкивают языком, закатывают глаза от восхищения и просят еще. Мой коллега по писательскому ремеслу, президент Баиянской академии словесности Клаудио Вейга, непревзойденный знаток французской литературы и кухни, разбирая мой роман, попенял мне на мой странный выбор: «Вы, дорогой друг мой, могли бы угостить персонажей и читателей чем-нибудь получше», — и назвал два-три сорта вина из штата Рио-Гранде-до-Сул, которые, по его словам, не уступят ни рейнскому, ни бургундскому. Другой мой собрат по перу, Илдазио Таварес, высокий специалист в области отечественного виноделия, мягко пожурил меня за то, что берусь судить и писать о вещах, в которых не смыслю ни бельмеса, а потому осмелился предложить приглашенным на свадьбу моей героини — а среди них есть люди утонченного и изысканного вкуса, в том числе и сам он, почтенный Илдазио, — очень скверное винишко. Хоть бы новобрачного пожалел, уж выставил бы, по самой крайней мере, красного чилийского. Сеньор Таварес еще осведомился, не выполнял ли я деликатное поручение компании, торгующей «Капелиньей», и поинтересовался, не обидели ли меня при расчете. Я объяснил причину своего странного предпочтения и Клаудио, и Илдазио. Они меня поняли. Последний только спросил, сколько ж ящиков этого мерзкого пойла лежит теперь в подвале у Калазансов — наверняка за такую рекламу производители разгрузили у дома целую фуру.

И я принужден был поведать им печальную правду: не то что фура не приехала, полудюжины бутылок не прислали в утешение авторского самолюбия. Владельцы винного завода книг моих не читали, а если бы и прочли, то сочли бы, что гуляют на свадьбе Терезы Батисты люди бедные, незаметные, неразборчивые, не удостаивающиеся упоминаний в колонках светской хроники. А потому появление «Капелиньи» на страницах романа не будет способствовать росту производства и объему продаж. И понуро удалился я с этой свадьбы.