Читаем без скачивания Золотой человек - Мор Йокаи

Михай проклинал свою участь.

Все его несметные сокровища не помогли ему завоевать сердце супруги. Ему казалось, что роскошь, в которой они жили, только усиливала их взаимную отчужденность. В тесном жилище муж и жена скорее сближаются. Батрак, поденщик или матрос, у которого ничего нет, кроме его каморки, койки да стола, куда счастливее его, богача Тимара. Дровосек, который трудится в лесу вместе с женой, тоже счастливый человек. Закончив тяжкий труд, они усаживаются на траве, хлебают фасолевый суп из одного горшка и после этой неприхотливой трапезы горячо целуются.

Да, лучше быть бедняком.

Тимар возненавидел свое богатство и решил избавиться от него. Если он потерпит неудачу и разорится, думал он, ему будет легче сблизиться с женой.

Но обеднеть Тимару так и не удалось. Удача всегда сопутствует тому, кто за ней не гонится. За какое бы рискованное дело он ни брался, оно всякий раз увенчивалось блистательным успехом. Когда он бросал кости, ему неизменно выпадала шестерка, а если в азартной игре он шел на крупный риск, желая проиграться, то непременно срывал весь банк. Казалось, деньги сами текли к нему, и когда он бежал от них, прятался от золотого дождя, они все равно находили его и наполняли его карманы.

А он с величайшей радостью отдал бы Все сокровища за один сладкий поцелуй жены.

Казалось бы, деньги всевластны! Чего только не купишь на золото! Лживую любовь, притворные улыбки, наигранные чувства, ласки порочных женщин. Но нет, не купить Тимару любовь той единственной женщины, которая ему дороже всего в мире, которую он беззаветно любит! Временами ему хотелось теперь возненавидеть жену. Он пытался внушить себе, что она любит другого, что она изменяет ему.

Но, увы, Тимея не подавала ему ни малейшего повода к ненависти. Она никуда не ходила без мужа и всегда прогуливалась с ним под руку. В обществе же держалась с таким достоинством и с таким безупречным тактом, что никто даже не осмеливался сказать ей комплимент. На балах она не танцевала, уверяя, что в юные годы ее не учили танцевать, а теперь ей, замужней женщине, «на старости лет» поздно учиться. Она общалась только с почтенными пожилыми женщинами. И если муж по делам на неделю отлучался из города, она безвыходно сидела дома.

Когда женщина бывает в обществе, люди все подмечают, а за глухими стенами ничего не увидишь.

Михай терзался сомнениями, упорно доискиваясь правды.

В одном доме с Тимеей жила Аталия.

Аталия отнюдь не была ангелом-хранителем, оберегавшим честь Михая, напротив, она с дьявольской злобой, как цербер, стерегла его жену. Она неусыпно следила за каждым шагом Тимеи, за каждым ее движением, ловила каждое ее слово, угадывала ее затаенные мысли, прислушивалась к невольному вздоху; от ее пристального взгляда не ускользала ни одна слезинка. Казалось, она разгадывала даже сновидения Тимеи. Аталия люто ненавидела супружескую пару и выжидала случая погубить Тимею в глазах Тимара. Как жаждала она подметить хоть малейший признак ее неверности!

Повинуясь велению сердца, Тимея попросила Михая оставить Аталию и ее мать Зофию у них в доме; но если б она руководствовалась рассудком, она не могла бы придумать себе более надежного стража, чем эта особа, бывшая невеста человека, встречаться с которым ей теперь было невозможно.

Горящий ненавистью взгляд Аталии неотступно преследовал Тимею.

Покамест дьявол, стоящий на страже, молчал, Тимею не мог бы осудить даже сам господь бог. А дьявол молчал.

Аталия и в самом деле была домашним цербером.

Ни одна мелочь в доме не ускользала от ее бдительного ока. Она жила с одним-единственным желанием — подстроить Тимее какую-нибудь каверзу.

Аталия разгадала тщеславное желание Тимеи: той хотелось блеснуть великодушием, и она обходилась с бывшей хозяйкой дома как с родной сестрой. Тогда Аталия назло Тимее стала везде и всюду подчеркивать, что она всего лишь прислуга.

Чуть ли не каждый день девушка являлась убирать комнату, но Тимея неизменно вырывала у нее щетку из рук; стоило Тимее на минутку отвернуться, как Аталия принималась чистить платье «своей госпожи». Когда к обеду приходили гости, Аталию приходилось буквально силой вытаскивать из кухни и усаживать за стол.

Тимея вернула Аталии все ее туалеты, дорогие наряды и украшения. Шкафы были битком набиты платьями из тюля, тонкой шерстяной ткани, парчи и шелка, но она намеренно выряжалась в какой-нибудь затасканный халат и расхаживала в нем. И при этом испытывала особенную радость, когда, стоя у плиты, прожигала в халате дыру или, заправляя лампы, сажала на нем пятно. Она знала, как досадовала на это Тимея. Аталии вернули и все ее драгоценности, но она не надевала их, а купила за десять крейцеров стеклянную брошь и нацепила ее на себя.

Однажды Тимея отняла у нее брошь, и ювелир по ее просьбе заменил стекляшку благородным опалом; грязную, затасканную одежду Аталии она собрала и бросила в огонь, а потом заказала для названой сестры такое же платье, в каком ходила сама.

Тимею можно было огорчить, но не рассердить. Аталия раболепствовала перед ней. Если та просила ее о чем-нибудь, она со всех ног, точно рабыня-негритянка, подгоняемая плеткой, бросалась выполнять просьбу. Аталия говорила с «госпожой» каким-то неестественно тонким голосом, даже слегка шепелявя при этом: «Шердечко мое, Тимея!», «Шинеглазая моя крашавица!», «Шештричка моя ненаглядная!». От ее приторного и униженного тона Тимее становилось не по себе.

И уж совершенно невозможно было ее уговорить обращаться к Тимее на «ты».

Желая досадить Тимее и Тимару, вызвать их раздражение, она на все лады расхваливала их друг перед другом.

Оставаясь наедине с Тимеей, Аталия то и дело вздыхала: «Ах, какая вы счастливая, Тимея! Какой у вас замечательный муж! Он так вас обожает!» Когда же возвращался домой Тимар, она, прикидываясь наивной, попрекала его: «Разве можно так задерживаться! Тимея прямо извелась, она в полном отчаянии. Ждет не дождется вас! Войдите к ней незаметно да закройте ей потихоньку глаза, пусть догадывается, кто это. Вот будет сюрприз!»

Супруги волей-неволей терпели Аталию. Но ее ехидные выходки задевали их до глубины души. Ведь они не были счастливы. И Аталия знала это лучше всех на свете.

По странной иронии судьбы они лишились покоя в собственном доме. Аталия назойливо заискивала перед ними, раздражая их своей рабской угодливостью.

Когда же Аталия оставалась одна, она сбрасывала мучительную для себя и для других маску и давала выход долго сдерживаемой ярости.

С остервенением швыряла она на пол щетку, которую только что отобрала у нее Тимея, и принималась бить палкой по креслам и кушеткам, делая вид, что выколачивает из них пыль, а на самом деле вымещая на них свою злобу. Входя в комнату, она норовила прищемить подол платья, разорвать рукав или, на худой конец, сломать ручку двери; все это доставляло ей явное удовольствие. Груды битой посуды, сломанные стулья, искалеченная мебель свидетельствовали о припадках ее бешеной ярости.

Но всю накипевшую за день злобу Аталия обычно обрушивала на свою немую жертву. Это существо не было лишено дара речи, но молчало оттого, что боялось раскрыть рот. То была ее мать. Злополучная Зофия пряталась от дочери и до смерти боялась остаться с ней наедине. Во всем доме только она слышала подлинный голос Аталии, только перед ней Аталия ежедневно, не таясь, изливала свою злобу и ненависть. Она страшилась ночевать в одной спальне с дочерью и не раз в минуты откровенности показывала преданной старой кухарке синяки и ссадины на руках и на теле — следы ногтей красавицы Аталии. Заходя вечером к матери, Аталия больно щипала ее и шипела на ухо:

— Зачем ты родила меня на свет?!

Эта садистка испытывала истинное наслаждение, если ей удавалось дать пинок любимой собачонке Тимеи.

А с каким злорадным удовольствием наговаривала она хозяйке на прислугу: мол, и такие они, и сякие, и один убыток от них, — только и делают, что целыми днями судачат про хозяев на кухне. Это нашептывалось Тимее изо дня в день.

Поздно вечером Аталия с заискивающим видом и затаенной злобой в сердце прощалась с Тимеей и уходила наконец спать. Она не позволяла помочь себе раздеться и нетерпеливо сбрасывала одежду, отрывая пуговицы и петли, ожесточенно рвала гребнем волосы, словно паклю. Затем, отшвырнув платье в угол, задувала свечу, оставляя фитиль тлеть: пусть-де наполнит спальню чадом, и бросалась на постель. Впившись зубами в подушку, она рвала наволочку и измышляла людям адские муки. Сон приходил к ней только тогда, когда в ночной тишине она улавливала стук захлопывающейся двери. То хозяин дома, муж ненавистной Тимеи, уходил в свою одинокую комнату. С чувством злобной радости она засыпала.

Аталия отлично знала, что молодожены не были счастливы.