Читаем без скачивания Домино - Росс Кинг

Обещанное разоблачение предупредили крики, донесшиеся снизу, из Большого зала. Граф застыл в наклоне и вскинул голову. Он снова сделался похож на горного медведя, который остановился на лесной полянке и, балансируя на задних лапах, втягивает ноздрями воздух. Новые крики, стук у подножия винтовой лестницы. Еще более громкий крик — женский вопль. Граф очень медленно повернулся, раскрыл дверь, стукнулся о косяк сначала одним боком, потом другим и только после этого неуклюже вывалился в узкий освещенный проем.

— Сальвестро! — выкрикивал мужской голос меж взрывами хохота. — Нет, Сальвестро, не смей!

Через час с небольшим Маддалена (а вернее, Прицциелло) в черном домино пела перед собравшимися. Публика встретила ее безразлично. Гости устали от танцев и даже от фараона и пунша и уселись на стулья или на пол, привалившись под разными углами к стене, другие вполуха слушали пение в переднем портике или в саду — все же вместе они напоминали разбросанные части сломанного часового механизма. Как бы то ни было, выпивка кончилась: пуншевые чаши опустели, если не считать немногих треугольничков и полумесяцев — мокрых и поблекших фруктов. Остатки более крепкого их содержимого обнаруживались на плитках пола в виде липких пятен, напоминавших лужи крови на поле битвы. Кроме того, пол усеивали маски, стаканы, игральные карты, кем-то оброненные ленты и перья. Многие свечи догорели и теперь продолжали тихо тлеть, как стволы деревьев на лесном пожарище. Горничные уже принялись за уборку.

Граф исчез еще до того, как Прицциелло начал концерт. Таинственная дама в турецком костюме была, казалось, забыта, как был забыт (возможно, не с такой легкостью) и Сальвестро, которого насильственно препроводили обратно в его хижину. В какое точно время он проник в Большой зал, не ведал никто, хотя не приходилось сомневаться: именно он был виновником того, что пуншевые чаши раньше времени опустели. Когда осмелевший после обильных возлияний Сальвестро направился к танцующим, те вначале встретили его радостно. Этот необдуманный прием еще больше его ободрил, и он, схватив одну из дам (ею оказалась одетая Минервой донна Франческа), прошелся с нею в нелепом pas de deux. Движения, всплывшие из потаенных глубин его мозга, имели больше общего с прирожденными повадками рептилий или вымерших хищников, чем с безуспешными уроками французского танцмейстера. Донна Франческо возвысила было голос протеста но вошедший в раж партнер вместо ответа принялся неистово целовать ее в губы, а затем — тискать волосатой лапой ее грудь, бедра и редкостно пышный зад. Чем более шумно она сопротивлялась, тем больше воли давал Сальвестро своим нескромным желаниям. Зыбкие пики и нежные впадины ее фигуры вызвали в нем такой неумеренный интерес, что он начал срывать с них одежды. Громкому треску ткани вторили испуганные крики донны Франчески. Не смущаясь присутствием публики, руководимый бурной страстью дикарь несколько секунд сражался со своими штанами, прежде чем извлечь из них член, который своими гигантскими размерами превзошел ожидания даже тех, кто наблюдал накануне, как он почесывался перед гостями у себя в хижине.

Двое смельчаков из числа гостей уцепились за спину Сальвестро, но тот не дал себя отвлечь, а бросился на намеченную жертву, как бык, рвущийся из-под ярма. К счастью, донна Франческа успела воспользоваться их вмешательством, чтобы высвободиться, и, едва не падая, поспешила в другой конец зала, чтобы укрыться в иных, дружеских объятиях.

Когда граф, шатаясь, добрался, наконец, до гостиной, он оказался не настолько пьян, чтобы не справиться с наступившим там хаосом. Порванный костюм донны Франчески спешно починили, ей самой тоже была оказана окружающими всяческая помощь, в рот ей рекой полились сердечные капли. Сальвестро, корчась под пинками и ударами тех, чьи мужество и чувство справедливости только сейчас пробудились, был отведен дворецким и лакеем в свою хижину, где ему было назначено более подходящее наказание: на следующий день его лишили сладкого. Один из гостей, пришедший на помощь Донне Франческе и получивший за этот акт доблести Удар локтем в нос от Сальвестро, был унесен в соседнюю комнату; его путь отметили алые капли на полу.

— Пейте, — приказал граф остальным гостям. — Ешьте! Танцуйте!

Сам он, однако, не внял своему же громоподобному призыву. Он поковылял обратно вверх по лестнице; слив бурную струю в ночной горшок, рухнул на кровать и оглушительно захрапел еще раньше, чем коснулся головою матраса из гусиных перьев. Это произошло в тот самый миг, когда Маддалена запела: сперва чувствительную арию, потом мстительную и похоронную. За коротким перерывом последовала ария прощальная:

Partiro, та teco resta,

questo core incantenato …

[94]

Большинство гостей также успели уже попрощаться, и Большой зал был почти пуст. Замолкнув, Маддалена немного поискала Тристано, но безуспешно. Тогда она поднялась в комнату графа. Услышав его шумный храп, она убедила себя, что он ничего не видел… не понял. Стояла темень, он был пьян. Ей — и Тристано — ничто не грозит; можно продолжать в том же духе. Через час она погрузилась в сон у себя в комнате, и во сне ей грезился Тристано.

В те же минуты графу снилась дама в турецком костюме, которая медленно танцевала перед ним и сбрасывала вуаль, но черты ее лица оставались по-прежнему неразличимы.

А Тристано в это время, выше этажом, набивал вещами свои три чемодана. Когда Маддалена и граф пробудились, его на вилле уже не было.

Глава 24

Если Великий пост чинил заметные убытки венецианским торговцам маскарадной одеждой, то в пору летней villeggiattira синьор Беллони, посасывая трубочку из рожкового дерева в обществе старины Гросси, находил куда больше оснований и куда больше времени для жалоб. Потому-то он и не мог скрыть удивления, когда в самом начале июля, едва только колокол на башне Сан Джакометто пробил шесть раз и Каметти был отправлен домой, под материнский присмотр, порог его лавки переступили три прислужника графа Провенцале: он без труда узнал их по красным ливреям. Сам граф, как всем было известно, находился у себя на вилле. Во время карнавала граф являлся для синьора Беллони источником приличного дохода, но сейчас, в сезон жары…

— Господа, — чрезвычайно елейным, как всегда, тоном, если дело хоть немного затрагивало особу графа, обратился к вошедшим владелец лавки. — Господа, в моих ли силах чем-нибудь вам услужить?

— Полагаю, в ваших, тут и спорить незачем, — дружески отозвался наиболее ражий из посетителей звавшийся Андзоло, сопроводив свои слова в высшей степени мрачной улыбкой. — Вы правы: меня интересует одно облачение. Турецкое. Может статься, signore, вы его припомните?

В ранний утренний час — после вчерашнего празднества — Андзоло был вырван из объятий Морфея своим хозяином: вырван, точнее, из сонных объятий донны Франчески; большую часть вечера он посвятил обращенным к даме утешениям самого интимного свойства. От хозяина, заставшего тесно сплетенную пару, Андзоло ожидал вспышки ярости, гневного недоумения — но только никак не безразличия: ходили слухи, будто некогда донна Франческа разделяла ложе графа, а теперь вот оказалась в постели лакея. Даже если принять во внимание законодательство очередной villeggiatura, истинно республиканским способом отменявшее всякое фамильное неравенство и низвергавшее всякие общественные перегородки ради нового, перевернутого вверх тормашками мира, в котором любой ровня любому и каждый вправе молниеносно меняться местами с каждым, непросто было бы отрицать, что Андзоло волей-неволей, пусть чуточку, но все же посягнул на то, чтобы понизить курс любовной валюты графа. От страха он скорчился под одеялом, выставив из-за края подушки широкую и бугристую физиономию, налитую бургундским. Однако же, как ни странно, граф, едва скользнув по донне Франческе беглым взглядом (она до сих пор не размыкала век под действием обильно принятых сердечных стимулянтов), стащил Андзоло с кровати и швырнул на пол с приказанием не медлить ни секунды, спешно натянуть одежду и тотчас же отправляться в Венецию. Живей-живей, твердил граф, а не то, клянусь небом, отведаешь моего подзатыльника!

— Турецкое облачение? — переспросил синьор Беллони, озадаченный тем, что один из визитеров в ливреях запирает входную дверь, а другой загораживает окна ставнями. — Ну да, да, конечно! Разве я мог бы о нем забыть? Этот наряд числится у меня среди лучших.

— Уверен, им восхищаются многие, — любезно поддакнул Андзоло. — К примеру, граф Провенцале.

— Да, граф высказался о нем достаточно одобрительно.

— Впрочем, ближе к делу. Граф Провенцале восхищался дамой, облаченной в этот костюм.

Беллони заморгал.

— Дамой?

— Именно. — Андзоло послал ему обворожительную улыбку. — Однако же эта дама… короче, она выказала упорство. — В улыбке Андзоло проступила исчерпывающая осведомленность.