Читаем без скачивания Домино - Росс Кинг

Тристано дождался, пока девушка поднимет груз. Цвет ее лица был таким нежным и девственным, что она походила скорее на певицу или музыкантшу в одном из самых известных городских ospedali[97] — Пьета, Мендиканти или Инкурабиль, нежели на обитательницу не менее пресловутого городского борделя. Тристано знал, впрочем, что между двумя учреждениями существовала самая тесная связь: многие юные выпускницы приютов обретали приют под иным кровом, чем и объяснялась присущая некогда венецианским куртизанкам редкая утонченность. Большинство этих созданий начинало жизнь (как, например, Маддалена) подкидышами на ступенях лечебницы или церкви, но столь низкое происхождение ни о чем не говорило, поскольку такие найденыши нередко являлись отпрысками в высшей степени благородных семейств, кои — вполне оправданно — соблюдали строжайшую экономию по части наследников. В результате подобной практики только один сын, обыкновенно самый младший, вступал в брак, тогда как его братья лишались возможности расплодиться — и тем самым раздробить древний род и столетиями накопленное фамильное состояние. Разве мало великих семейств погубило себя посредством беспутных порождений чресл собственных сынов? Однако для этих сыновей оставаться холостыми вовсе не означало сохранять целомудрие: они скрашивали скорбное домашнее одиночество услугами любовниц, которые пользовались большим спросом и время от времени, следуя природному ходу вещей, одаривали их младенцами. Законнорожденность этих нежелательных подношений, ввиду тех правил, по которым они и явились в мир, никогда не признавалась, и потому они препровождались в ospedali. По достижении требуемого возраста девушки становились или музыкантшами, или же любовницами нового поколения вынужденных холостяков, а порой совмещали в себе и то и другое. Едва девушка подняла корзину наверх и скрылась из виду, Тристано постучал в дверь этого внушающего доверие дома: на его зов явилась служанка, которая проворно пригласила свою хозяйку. Миловидная девица была одета с большой пышностью: на ней красовалось расшитое золотом платье с низким decolletage и широко раздутые юбки, отделанные кружевом. На искусно подрумяненной щеке, возле больших подведенных глаз чернела мушка.

— Signora, — нерешительно проговорил Тристано, с поклоном снимая шляпу.

Девица скороговоркой бросила какую-то фразу служанке, которая тотчас исчезла. Ох, уж эти венецианцы! Тристано едва улавливал смысл ими сказанного: сплошь шепелявят, глотают гласные, комкают слоги, пропускают слова — ничего не разобрать. Он почувствовал, что краснеет.

— Signora, — повторил он, внезапно ощутив в себе силу родного, необработанного крестьянского наречия. Тристано владел голосом, возможно, лучшим из тех, что когда-либо слышались в храмах и театрах Венеции, однако у Флориана и в других кафе завсегдатаи высмеивали его якобы вульгарную речь и неправильное произношение. Пел он как ангел, а говорил, казалось его собеседникам, будто козопас.

Однако девица, не выказав и тени насмешки, приветливо улыбнулась и потупила глаза.

— Не бойтесь, — произнесла она чуточку медленней, и звучание ее слов походило на текучий плеск фонтана у дверей. — Я знаю, зачем вы пришли, signore.

Итак, этот юный английский лорд ожидает его здесь. Впору только диву даваться, хотя не исключено, что его светлость использует публичный дом наподобие своего клуба в Лондоне, куда ему доставляются газеты и письма, трубка из табачной лавки и одежда от портного. Насколько же все-таки цивилизованы эти англичане! — усмехнулся про себя Тристано. Девица впустила Тристано в дом, отняла зонтик, с которого вода стекала ручьем, и поместила его в корзину у двери, наполненную до краев — силы небесные! — доброй полудюжиной столь же мокрых зонтиков. Выходит, ни дождь, ни неурочный час, ни время года не оказывали ни малейшего влияния на негоции хозяйки. Хозяйка подвела Тристано к основанию несоразмерно величественной лестницы, достаточно широкой для целой процессии. В комнатке слева Тристано увидел молодую девицу в дезабилье, которая обесцвечивала свои длинные волосы зловонной серно-свинцовой мазью с квасцами. В другой комнатке две девицы, одетые более строго, упражнялись на скрипках; третья, сидевшая рядом, читала книгу.

Очаровательная спутница Тристано поманила последнюю пальцем; та отложила книгу — по-видимому, греческий перевод Ветхого Завета, что должно было подразумевать как ученость, так и набожность, присущие читательнице, — тщательно пометив страницу закладкой. Выйдя в коридор, она торопливо сделала реверанс.

— Простите, signora. — (Но хозяйка дома уже исчезла за тяжелой завесой.) — Прошу прощения, signorina, — обратился Тристано к юной образованной особе. — Тут, очевидно, произошло какое-то недоразумение.

Однако особа ухватила его за руку и рывками — дерг, дерг — потянула вверх по широкой лестнице. Тристано, старавшийся не отстать, то и дело спотыкался. Наверху коридор расходился на две стороны. Они свернули налево, в настоящий лабиринт, минуя пышноцветные комнаты, декорированные бахромчатыми тканями с вышивкой, которые свисали со стен громадными складками; всюду висели картины в тяжелых рамах, пол покрывали толстые ковры; виднелись карнизы, отделанные тонким листовым золотом; везде блестела лаком мебель, а вазы своими формами повторяли очертания девических тел. И вот они в крохотной спальне с шафрановыми стенами, где нет ничего, кроме кровати с множеством китайских украшений, застеленной необъятным стеганым одеялом.

— Вы не так меня поняли, — прошептал Тристано, убедившись, что знакомого лорда с трубкой во рту за чтением английских газет он здесь явно не застанет. Но в этот миг упала складка занавеса, а спутница Тристано тесно прижалась к его животу.

— Позвать горничную, чтобы она помогла мне раздеться?

— Нет. Прошу вас…

— Если угодно, можете за мной понаблюдать. А захотите помочь…

— Нет-нет, не надо…

Но она уже распускала корсаж, а накидка, словно сама собой, соскользнула с ее плеч. Глазам Тристано (из-за давления корсета снизу) предстали обнажившиеся груди с удивительной приметой — созвездием родинок в форме буквы W, Кассиопеей.

Изумленный Тристано со страхом вперил взгляд в эту надпись на теле. В голове у него промелькнуло: «Теперь все твои тайны раскрыты…»

На половине пути через Кампо-Сан-Поло Тристано осознал, что за ним наблюдают — возможно, даже преследуют.

Дождь прекратился; солнце успело вынырнуть из пелены туч, чтобы потонуть за постройками Каннареджо, которые отбросили на сатро чудовищно удлиненные тени. И вот здесь, в сгущавшейся тени церкви Сан-Поло — ряженая фигура: центурион.

Тристано повернул назад и, шагая обратно к палаццо Маффетти-Тьеполо, окликнул гондольера, занятого у моста охотой на москитов.

— Пожалуйста, поскорее! — прибавил Тристано, назвав палаццо, где ожидалось появление забывчивого лорда.

Он забрался внутрь, спрятал под полой velada ослабевшие и дрожавшие колени, и гондола, раскачиваясь с боку на бок и порой ныряя носом, двинулась вниз по Рио-делла-Мадонетта. Центурион исчез из виду. Дальше — в просторные воды Большого Канала, где навстречу попались лишь несколько лихтеров с рыбным уловом и бочонками масла. Вскоре показалась погребальная гондола — громадный катафалк, задрапированный в черное и украшенный неестественно яркими венками, посреди которых возвышалась небольшая статуя Богоматери. Четыре одетых в траур гондольера безмолвно окунали весла в воду; на носу судна стояла закутанная в вуаль вдова — недвижная, как и Пречистая Дева у нее за спиной. Тристано перекрестился на манер донны Франчески, вздрогнув при мысли о белом безгласном теле, простертом внутри со сложенными на груди руками.

Он вгляделся в собственное лицо, отраженное в лакированной боковой стенке гондолы.

Покачавшись на волне, поднятой похоронной баркой, гондольер пустил свою лодку мимо неровных полумесяцев палаццо, что стояли по берегам канала. Ряды полукруглых окон были по большей части неосвещены, их перевернутые очерки дрожали в воде. В этот час суток казалось, будто некая сила взяла красующиеся в воздухе фасады и бесшумно опрокинула их в подземную тьму — в другой, куда более мрачный мир теней и отражений. В ненарушимой тишине слышались только всплески и бульканье воды на веслах и вокруг корпуса лодки — шевеление беспокойно спящего зверя.

Скоро гондола поравнялась с дворцом Провенцале. Ряд окон над дверью, выходившей на канал, отбрасывал на воду свет. Вернулся граф? Тристано вытянул шею, вглядываясь, в попытке поразмыслить, наметить план, но ему это не удавалось. Дама в Сан-Поло, в том доме: что, если граф?.. Что, если она?.. Он ничего не знал, кроме одного: надо поскорей добраться до английского лорда.