Читаем без скачивания Страна Семи Трав - Леонид Платов

— Не понимаю, — пробормотал Ветлугин. — Я же сказал: не понимаю ничего.

Его судьи (если то были судьи), сблизив головы, принялись совещаться.

Тревога обострила слух больного. Он уловил, что люди в капюшонах изъясняются сейчас без всяких затруднений, а язык их резко отличается от того, на каком задавались вопросы.

Ветлугин прислушался к голосам. Они были дребезжащие, надтреснутые, старческие. Стало быть, здесь находятся только старики. Совет стариков? Старейшины племени?..

Спор у ложа больного продолжался довольно долго. Наконец люди в капюшонах расступились и пропустили вперед приземистое коренастое существо в одежде до пят. Оно присело на корточки перед Ветлугиным и заглянуло ему в глаза. Все вокруг замерли, вытянув шеи, в каком-то боязливом и нетерпеливом ожидании. Человек, державший светильник, почти вплотную приблизил его к лицу больного.

Не отрывая от Ветлугина мрачно-испытующего взгляда, существо в длинной одежде вытащило из-за пазухи сверток тряпья и принялось медленно разматывать его.

Ветлугину показалось, что в свертке сидит вороненок. Он привстал, чтобы лучше видеть, и тотчас с криком откинулся будто от толчка. Повторялся его обычный кошмар. Из тряпья выглянул двуглавый черный орел!

— Кыш, проклятая! Кыш! — сказал он слабым голосом, делая попытку отмахнуться от птицы.

Слова его как будто подействовали.

С огромным облегчением следил он за тем, как орел постепенно съеживается, словно бы перегибается пополам, потом ныряет в кучу тряпья.

Ветлугин перевел дух.

Прогнал!

Он поднял глаза на обступивших его людей. Странно! Выражение их лиц изменилось. Оно стало более приветливым. Один из стариков даже принялся что-то многословно объяснять Ветлугину, затем похлопал его по плечу поощрительно или дружелюбно.

Только существо, державшее сверток, почему-то осталось недовольно. Продолжая глухо ворчать, оно на четвереньках отползло в угол.

Мгновение — и следом за ним исчезли люди в капюшонах, разом утонули, растворились в темноте.

Ветлугин внимательно огляделся по сторонам.

Нет никого!

Пламя ночника по-прежнему подрагивает на сквозняке. Слоистыми глыбами лежит мрак за пределами освещенного круга.

Да, кошмар. Это был привычный кошмар.

Больной, весь в испарине, снова улегся, сразу же заснул и спал долго, без сновидений.

С этого момента дело пошло на поправку…

Постепенно с прибывающими силами возвращалась к Ветлугину способность рассуждать, оценивать окружающее.

Прежде всего он обнаружил пропажу многих своих вещей. Исчезли нож, часы, ружье, герметически закрывающаяся спичечница. Ветлугин предположил, что потерял их на подходе к ущелью, когда брел в состоянии почти полного беспамятства.

Потом он заметил, что пропала пряжка от пояса. Разглядывая ремень — перерезанный, а не оборванный, — обратил внимание на то, что все потерянные им предметы металлические. Быть может, они не потеряны, а похищены? Но почему именно металлические?

Это относилось также к числу загадок, которые надо было разгадать.

Мир его был очень тесен в то время — ограничен пределами жилища.

Это была невысокая сводчатая пещера, по-видимому, сообщавшаяся узким коридором с другими, подобными ей пещерами. Стены были увешаны шкурами, заботливо подпертыми снизу длинными жердями. Все предметы домашнего обихода за неимением шкафов развешивались на этих жердях или прикреплялись к ним ремнями.

Шкуры и жерди отдаленно напоминали о чуме.

И так же, как в чуме, помещалось здесь не одно, а несколько семейств — наверное, не менее двух десятков человек. Их нелегко было сосчитать, потому что вначале они казались Ветлугину похожими друг на друга. У всех были широкие скулы, узкие глаза, прямые черные волосы.

Мало-помалу он стал различать своих соседей по пещере. Раньше остальных научился узнавать молодого человека, который поил его целебным отваром из чаши и всегда очень широко, располагающе улыбался при этом. Молодого человека звали Нырта.

Ветлугин, не задумываясь, зачислил его в число своих будущих друзей.

Но с первых же дней появились у него и враги.

Из-за спины Нырты выдвинулось неприятное, гримасничающее, темное от копоти и грязи лицо. Горизонтальные морщины беспрерывно двигались на мясистом лбу. Кожа была какая-то неприятная, маслянистая и дряблая. Все время на этой подвижной физиономии возникали складочки, морщинки, впадинки. Из-под выдающихся надбровных дуг хитро щурились плутоватые черненькие глазки.

Это был Якага, тесть Нырты.

Инстинктивную неприязнь, чувство настороженности, тревоги вызывала у Ветлугина и жена Якаги Хытындо.

Ноги у нее были очень короткие и толстые, а на длинном туловище торчала голова великанши. Непомерно крупные черты лица сохраняли неподвижность и неизменную важность. Это было воплощение глупости, притом глупости властной, злобной, агрессивной.

Хытындо была шаманкой народа, или племени, жившего в котловине. Вначале Ветлугин решил, что форма правления здесь теократическая, иначе говоря религиозная, и светская власть сосредоточена в одних руках — именно в руках Хытындо. (Впоследствии выяснилось, что дело обстоит иначе.)

У Нырты была жена по имени Фано и сестра-подросток Сойтынэ, которую Ветлугин видел лишь издали, — она не решалась подходить к нему. Зато голос ее постоянно, порой надоедливо, звенел в ушах. Видимо, Сойтынэ считалась лучшей песенницей — без устали складывала, импровизировала у костра песни с несложной однообразной мелодией; и когда начинала петь, другие женщины почтительно умолкали.

Мужчин Ветлугин видел только по вечерам — спозаранок уходили на охоту. По целым дням больной, прикованный к своему ложу, оставался в обществе женщин, детей и собак.

В равномерном ритме сгибались и разгибались перед ним сутуловатые косматые тени на стене.

Женщины Бырранги отличались трудолюбием: терпеливо сучили нитку, обрабатывали оленьи шкуры, кроили одежду, готовили пищу. Кроме того, искусные рукодельницы вырезывали и нашивали на одежду примитивный орнамент из раскрашенной кожи.

Тихая песня не умолкала у костра. Ветлугин подумал о том, что так, год за годом, век за веком, идет эта монотонная жизнь, под шелест и стук амулетов, подвешенных к потолку, под однообразно-печальный первобытный аккомпанемент.

В песне, наверно, говорилось и о нем, потому что иногда он ловил на себе задумчивые взгляды женщин. Оглянутся, помолчат, будто подбирая слова для сравнения, и продолжают петь.

Песню то и дело прерывало устрашающее ворчание или жалобный визг собак. Маленькие, коротконогие, с торчащей клоками белой шерстью, они лежали у входа, вертелись под ногами, ссорились и дрались из-за брошенной кости.