Читаем без скачивания Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные - Нина Аленникова

Август, последний летний месяц, быстро пролетел. Золотая осень засверкала всюду своим ярким нарядом. Громко гудели молотилки. На селе было немало зажиточных крестьян, имеющих все современные земледельческие орудия из Елизаветграда. Дядя Ахиллес был очень занят, мы его почти не видели. В Новоселке все без конца хлопотали. Варили варенье на зиму, делали квас. Это было очень сложное занятие. Забирались на всю ночь в погреб и там орудовали. Иногда ничего не удавалось. Бутылки почему-то взрывались. Был невероятный грохот, что-то вроде стрельбы, и нас всех будил. Но зато какой выходил квас! Когда его нам приносили из ледника, мы все бутылки опустошали моментально.

Я получила неожиданно письмо от Михаила Семеновича. Он жаловался на свои семейные неурядицы и упрекал меня в молчании. Весь тон письма был полон пессимизма. Я решила не отвечать, так как скоро собиралась вернуться в столицу. Кроме того, из-за сильного передвижения войск были постоянные пертурбации с почтой. Последнее время перед моим отъездом мы зачастили к Андрею Васильевичу. Там собиралась вся молодежь, танцевали до утра. Замужние сестры-близнецы гостили; у одной уже был ребенок. Старший Володя, произведенный недавно в офицеры, часто приезжал из Николаева; там временно стоял его полк. Он должен был скоро отправиться на фронт.

В сентябре уже совсем запахло осенью. Вода в реке похолодела, мы продолжали купаться, но вылезали из воды совершенно продрогшие. Мне было пора возвращаться в Питер; вся семья огорчилась моему отъезду. Дедушка много говорил о войне, с большим раздражением. Он предвидел массу невзгод, вообще, был настроен весьма пессимистично. День, когда я покидала Новоселку, был солнечный. Нам казалось, что вернулось лето.

В Питер я прибыла в совершенно осенний день. Мелкий, но настойчивый, пронизывающий дождь лил вовсю. Серый густой туман окутывал город. Было не только сыро, но и холодно. От отца я давно не получала никаких известий. Я решила отправиться в снятую им квартиру на Васильевском острове. Остановиться у дяди Жоржа было невозможно. Он был на фронте, и квартиру заняли его родственники.

Когда я появилась на Васильевском, молодой швейцар с большой неохотой дал мне ключи. Вероятно, он не был уверен, что я дочь хозяина этой квартиры. Но он меня предупредил, что квартира совершенно пустая – отец не успел ее меблировать. Он еще добавил, что в первой комнате налево лежит ковер, неизвестно откуда взявшийся. Квартира оказалась грандиозной; было двенадцать комнат. Прекрасно оборудованная ванная с кафельным полом. На стенах ее тоже были маленькие кафельные плитки с разнообразными рисунками. Большая просторная кухня, рядом с ней таких же размеров прачечная со всем необходимым для стирки. Там же душ и уборная для слуг.

Раскрыв чемоданы, я устроила себе постель на ковре. Под голову положила кучку белья, но не хватало одеяла. Спустилась к швейцару попросить одолжить мне чем покрыться. Он охотно дал мне одеяло и подушку. Разложив вещи на подоконнике, повесив юбки на ручках дверей, я посчитала свои финансы и решила, что могу все же поехать позавтракать в «Армию и флот», военное учреждение, находящееся вблизи от нашей бывшей квартиры на Литейном. Поднявшись на второй этаж, я села за столик и заказала официанту скромный обед. Закончив его, я уже собиралась расплатиться, как вдруг неожиданно увидела издали две знакомые фигуры в морской форме. Это были Днепров и его друг Юра Григорьев. Сердце мое почему-то сильно забилось, мне захотелось удрать, но было поздно. Они меня увидели и бросились ко мне. Начались обычные восклицания, расспросы о проведенном лете и т. д. Я им сказала, что живу на Васильевском острове у родителей. Юра предложил мне отвезти меня туда; у него был казенный экипаж его отца. Отец Юры был директором первого корпуса. Они быстро домчали меня до моего нового жилища; расстались мы у моего подъезда с обещаниями снова скоро встретиться, как будто бы ни в чем не бывало.

После несложного устройства моего нового быта я вовсю углубилась в изучение своей роли. Отцу написала, что поместилась в его пустой квартире. Он немедленно выслал мне деньги с запиской, в которой высказывал удивление, как я могла устроиться без малейшей мебели. Он подтвердил, что скоро приедет и займется меблировкой и устройством нового жилища.

Переэкзаменовка, к счастью, сошла вполне благополучно, мы все трое перешли во второй класс. Школа Пиотровского закрылась. Мы перебрались в филармонию, бывшую Суворинскую, которая тоже закрылась с объявлением войны, но все ее преподаватели перешли к нам. Также появился Анатолий Иванович Долинов, режиссер Александрийского театра. Пиотровский был в числе главных преподавателей. Он больше всего читал лекции о драматургии, предоставляя все постановки пьес Долинову.

Нелегко было мне ездить в школу с Васильевского острова на Николаевскую. Трамвай плелся больше часу. Чтобы попасть в восемь часов в школу, надо было вставать в шесть часов утра. Об опозданиях не могло быть и речи. Несмотря на наши постоянные выходы в театр, недосыпание, мы все соблюдали строгую дисциплину и являлись в школу точно в восемь часов. Утром обыкновенно были фехтование, урок гимнастики и танцев. Это сильно развивало в нас легкость и ловкость движений. Три раза в неделю преподавал Сладкопевцев. Для меня его уроки дикции были очень важны, только это могло способствовать уничтожению моего упорного украинского акцента, который продолжал быть заметным, несмотря на все мои старания.

Дни бежали за днями. Я продолжала спать на полу, ела что попало и как попало. Углублялась в чтение, находя в этом большое удовлетворение. Почти все артисты вернулись с гастролей. Контакт с Михаилом Семеновичем восстановился.

Петербург начал называться Петроградом, из-за войны с немцами. Жизнь в нем била ключом. Балы, концерты, театры – все было в полном разгаре. По утрам все читали газеты, в них объявлялись имена убитых в сражениях. Так мы узнали о Нилочке Зубове, племяннике дяди Жоржа. Он отправился на фронт семнадцати лет добровольцем и в первых же боях был убит.

Ляля вернулась из Финляндии, где провела лето. Она уговорила меня переехать к ней. У нее была снята квартирка на Петроградской стороне. Все было по-прежнему. Настя, Крокша и Сова. Френкель был тут как тут. Когда же появился Шура Залеманов, вся прежняя атмосфера воскресла, как будто никогда и не исчезала.

Довольно забавный случай произошел со мной в этот период. Было утро, свободное от школы, я была дома и усердно зубрила отрывок из какой-то популярной пьесы. Моя обстановка была все та же. На окне лежали отрезанные куски арбуза, на ручках всех дверей висела моя одежда. На ковре лежала моя гитара, уже с монограммами. Во время передышек я на ней бренчала. Вдруг послышался звонок. Думая, что это почтальон, я вышла в прихожую и отворила дверь. Замерла. Передо мной стояли Днепров и Григорьев. Пришлось здорово сконфузиться. Оказывается, они поняли, что я живу с родителями. Как было принято в те времена, они решили приехать с официальным визитом познакомиться, что давало возможность бывать в доме. Мне пришлось тут же объяснить все обстоятельства. Мне было очень неловко их принять, но они с добродушным смехом просили разрешения все же меня навестить. Вошли, взглянули на столь странную, чересчур богемную обстановку и сразу же мне предложили поехать к Палкину пообедать с ними. Я согласилась с удовольствием. Днепров меня расспрашивал про школу, про мои успехи на летних гастролях, про каникулы на юге. После обеда они меня отвезли в школу и снова пригласили на следующий день.