Читаем без скачивания Урук-хай, или Путешествие Туда… - Александр Байбородин

Первое время трудностей с дровами не было, потому что вблизи Гор степь усеяна пятнышками небольших рощиц, в них-то мы обычно и останавливались на ночлег. Останавливались засветло: Гхажш сказал, что загонять себя без крайней нужды ни к чему. Выбрав место для привала, он сбрасывал сбрую и, прихватив лук, уходил на охоту и поиски воды, оставив мне заботу о дровах и палатке.

Лук и стрелы Гхажш сделал ещё в горах то ли из клёна, то ли из ясеня. Эта гнутая палка с тетивой слабо напоминала боевое изделие огхров, да и стрелы летели не одинаково, а каждая по-особенному, но он довольно быстро приспособился и научился попадать из своего самодельного лука в сурка на тридцать шагов и почти никогда не возвращался без добычи.

К моему удивлению, сурчатина оказалась не только съедобной, но даже вкусной, напоминая жирную курятину. «А чего удивляться, – ответил как-то Гхажш, когда я выразил это удивление вслух. – Сурок не свинья, всякой гадости жрать не будет, потому и мясо вкусное».

За свинью я немного обиделся, потому что в Тукборо никогда не кормили свиней «гадостью», да и бекон, по моему мнению, пища очень даже неплохая.

Когда я как-то раз пожалел, что сухари давно кончились, Гхажш объявил привал на день и утром ушёл, прихватив обе сухарные сумки, из которых мы давно уже вытрясли даже сухарную пыль. Вернулся он к полудню с сумками полными зерна незнакомых мне диких злаков. «Сурочью нору разрыл», – пояснил он и предъявил сурка, наверное, бывшего хозяина этих запасов. Остаток дня провели за дроблением зерна и изготовлением пресных лепёшек. Не очень-то лёгкая работа, я Вам скажу, когда под руками нет даже простенькой ручной мельницы, и зерно приходится дробить с помощью кугхри в наскоро выстроганном Гхажшем липовом корытце. Вместо муки получается мелкое зерновое крошево вперемешку с такой же мелкой деревянной стружкой, и лепёшки выходят сухими и ломкими. Но вкусными. Особенно, с похлёбкой из сурчатины, тех же зёрен и разных трав.

Похлёбку Гхажш исхитрился сварить в большом берестяном стакане, вроде того, в каком в начале плена мне давали травяной отвар. У нас, у обоих, нашлись такие. Я думал, что стакан сгорит в костре. Но ничего не случилось. Стакан, наполненный водой до краёв, стоял в самой середине огненного жара, весело булькал, расплёскивал на уголья кипяток и гореть не собирался. Только закоптился сильно.

После многодневной еды всухомятку пить обжигающе горячий густой взвар – это было восхитительно.

В общем, мы не голодали. Мой животик, правда, не вырос вновь, но зато сам я изрядно вытянулся и стал шире в плечах. И не только я. Но если для меня это не было неожиданностью, то Гхажш был сильно удивлён последствиями употребления питья энтов. Само питьё кончилось ещё в горах, но действие его отнюдь не прекратилось. Мы оба довольно быстро росли, это можно было заметить по множеству мелочей. «Ничего не понимаю, – сказал однажды Гхажш, скинув вечером сапоги и разглядывая намозоленные ноги. – То ремни приходится удлинять, то волчанка жмёт по бокам, теперь сапоги стали тереть». Когда я рассказал ему о питье энтов, он удивился и посетовал, что дома его теперь не узнают, а всю одежду придётся шить заново. Но мне показалось, что он не очень печалился.

В конце концов, сапоги ему пришлось снять. Зато мне они пришлись почти впору. Правда, я не сразу научился правильно наматывать на ноги куски ткани, предназначенные впитывать пот и беречь ноги от истирания. Две запасных пары этих тряпок тоже нашлись в наследстве Урагха. Один вечер, проведённый в упражнениях под наблюдением Гхажша, несколько привалов в пути на следующий день, и я перестал об этом задумываться. Необходимому в походе учишься быстро.

Себе Гхажш изготовил постолы из сурочьих шкур, вроде тех, что он сделал для меня в горах.

Так мы и шли. Когда отошли от гор достаточно далеко, и началась сухая степь, без единого деревца, пришлось забрать немного севернее, ближе к Серебряни. По её берегу росли деревья и встречались рощицы. Но очень близко к реке мы не подходили. Держались так, чтобы она была лишь видна вдали, потому что Гхажш опасался лориэнских остроухих. «Говорят, они нынче не те, что в былые времена, – сказал он. – Их осталось мало, и они почти не показываются из леса, тем более на этом берегу. Но получить отравленную стрелу в спину от какого-нибудь случайного придурка я не хочу. Идти южнее нам тоже нельзя. В этих местах часто бывают конееды. В голой степи мы от них не уйдём». Пришлось красться по границе заросшей кустарником речной поймы и пересохшего поля. И лишь когда миновали громаду темнеющего на другом берегу Серебряни леса и изрядно от него удалились, лишь тогда приблизились к берегу и пошли вдоль русла. Это было удобно, потому что Серебрянь течёт в этих местах почти точно на восток. А когда за окоёмом скрылись даже верхушки эльфийского леса, Гхажш объявил, что дальше мы поплывём. «Ноги мы ещё успеем убить, – примерно так он выразился. – Лучше плохо плыть, чем хорошо идти. Раз вода течёт, пусть для нас поработает».

У меня эта мысль восторга не вызывала. Я не из тех хоббитов, что боятся даже подходить к воде. Мы, Туки, слывём в Хоббитоне отчаянными головами. Но виданное ли дело, использовать воду вместо пони? Не знаю никого из хоббитов, кроме Брендибэков, ясное дело, кто решился бы на такое. Я немного поспорил с Гхажшем, привёл множество разумных, на мой взгляд, доводов, почему нам лучше идти пешком, но Гхажш лишь хмыкнул и спросил: «Через Великую реку ты тоже пойдёшь как посуху?» На это я не нашёл, что возразить и пришлось смириться. В конце концов, плавали же оба моих деда на лодках, и ничего с ними не случилось.

Правда, они-то плавали на изделиях эльфов. А то, что сотворил Гхажш, трудно было назвать лодкой. Скорей, вязанкой камыша и хвороста. Да и на её изготовление ушёл целый день.

Я в работе участвовал в качестве подмастерья. Подай, принеси, отрежь, отруби и прочая работа, которая ума и умения не требует. Всё важное Гхажш делал сам. То есть вязал снопы. Вся лодчонка представляла собой связку камышовых снопов разного размера. Только на днище Гхажш пустил тонкие связки хвороста и ивовых прутьев. «Для прочности», – пояснил он. Работа, действительно, была непростая, потому что в конце получилось нечто, и в правду, похожее на лодку или, скорее, челнок, футов двенадцати длиной и трёх шириной. Потом мы ещё стянули между собой концы лодки-вязанки двойным шнуром, так что её выгнуло, как лук, вставили между шнурами палки-распорки и обтянули всё это дело обоими сшитыми вместе буургха. Их Гхажш обмазал снаружи цветной жирной грязью для боевой раскраски, а грубый, внакрой, шов, над которым мне пришлось трудиться полдня, особенно тщательно. И не только снаружи, но ещё и изнутри. Краска ушла вся. И Гхажш не поленился застрелить очередного сурка, чтобы растопить жир и обработать шов ещё раз.