Читаем без скачивания Укрощение тигра в Париже - Эдуард Лимонов

На тех девяти листах, очевидно, были изображены в словах именно те живые картинки, каковые страстно желал увидеть, нервно бродя по своему, оккупированному женихами дому, одетый в лохмотья нищего Улисс. Если Наташка не верила в возможность спрятать тетрадку, может быть, она верила в возможность спрятать девять листов. Вдохновленный комплексом женихов, заставившим Улисса много раз пересекать моря и острова и даже однажды углубиться в царство мертвых, я снял со шкафов Наташкины чемоданы и попытался найти девять листов среди неиспользуемых ее одежд. Покончив с чемоданами, увы, ни в одном из них не оказалось двойного дна, я приподнял ножом края ковра по всему периметру комнаты и пошарил под ним рукой. Ничего. Я задумался было над тем, не сдвинуть ли мне с места шкафы мадам Юпп, дабы проверить подковерье под шкафами, но раздумал, решив, что лень Наташки все же превышает ее осторожность и любовь к сохранению старых бумажек. Я вновь перелистал хорошо знакомое мне портфолио модели и вновь перетасовал хранимые ею многочисленные письма. Безрезультатно.

Устав, весь извозившись в пыли, вспотев, я внезапно взглянул на свои грязные ладони и расхохотался. — Блядская природа! Сколько хитрых ходов, блистательных маневров, западней, подлых приемчиков, вроде подброшенных вовремя (именно когда уже поверил в преданность красноволосой подружки) пяти фотографий, и все для чего? Чтобы коротко остриженному мускулистому русскому мужику было приятно водить членом в щели русской девчонки с красной гривой и обожженной левой сиськой. Блядская природа! Вот ее преступная цель!

Тени женихов, до сих пор рассчитывавшие, что я выброшу что-нибудь глупое, с применением ножей, стрел или Токарева 7,62, разочарованно удалились, услышав мой хохот. За ними ускользнула и недовольная тень моего отца. — Блядская природа, и блядский тигр! Интересно как такое существо образовалось. — Я вытер слезы, выступившие в глазах от смеха. Символ Наташки — восклицательный знак. Он же — самый употребляемый ею из всех знаков синтаксиса. Во всех Наташкиных бумажках, начиная с самых ранних, — повсюду кнуты восклицательных знаков. Бушуют страсти. Как же получилась такая Наташка? Упершись спиной в кровать и уставившись в стену, я попытался просмотреть ее жизнь. Замелькали титры фильма «Наташкина жизнь», засветились и пролетели царапины, в желто-черных картинках замелькал советский город Ленинград, его дворцы и набережные. Наташка родилась, и через два дня умер ее отец…

…Кладбищенская сцена. Кусты, деревья, крупные женщины Наташкиного рода, высокие и широкие, в больших платьях с плечами выстроились по одну сторону гроба, из него носом вверх выступает мертвец, нижняя часть тела скрыта в цветах. Множество женщин и только один мужчина у гроба, пропорция в точности соответствует демографическому разделению советского населения по полам, даже через пятнадцать лет после войны. Простите, два живых мужчины и один мертвый. Мальчик-подросток со светлым чубом стоит над профилем отца и глядит на мертвого с недоумением. Старший брат Сергей. Заплаканная Наташкина мама в крепдешиновом платье. У мамы Наташкины брови и Наташкин нос. Наташка в пеленках осталась дома на Сенной.

Флаш-бэк. Отец — живой, задолго до того, как стал отцом Наташки, только что ставший отцом Сергея. Еще война. Отец стоит у пушки, длинный ствол отпрыгивает, выбрасывая снаряд. Сержант береговой обороны города Ленинграда, обильно-волосатый, круглоголовый, с небольшими усами, в тельняшке и матроске с белым воротником, отец глядит на меня и в спальню на рю дез'Экуфф, недовольный мною.

«Смотри мне, — говорит он, положил одну руку на сложный фундамент своей тяжелой, как памятник, пушки, — будешь плохо обращаться с моей дочерью…» Отец показывает мне кулак. Из-за пушки выходит номер второй орудийного расчета — на полголовы ниже Наташкиного отца шибздрик, товарищ с орденом на матроске, и тоже грозит мне кулаком. Лица их вдруг застилает пороховым дымом…

Выждав, когда дым рассеется, я запальчиво кричу.

— Не грози мне, пожалуйста, кулаком, товарищ старший сержант! С дочерью твоей обращаюсь я хорошо. И люблю ее. Хотя и не так, как она хочет, без истерики. А вот она — пьет, хулиганит и безобразничает. Сидит в ресторанах, вывалив груди на публику, а потом (или до этого) ебется с похожим на дикого кабана типчиком? Вот так…

— Не может быть! Чтоб Егорова Наташка?.. Никогда! — возмутился честный, но, видимо, не очень умный приятель.

— Может, и есть! — сказал я спокойно. — Вообще сейчас все ебутся…

Маленькая Наташка бежит по снегу. На ней круглая шапка с завязанными ушками. Холодно, морозно в Ленинграде в этот день. Наташка в шубке выше колен, в теплых шароварах, заправленных в высокие валенки с калошами…

— Хорошо, девочка, именно там и стой! — кричит ей фотограф в очках.

Приглядевшись, я узнаю в фотографе себя. Наташка останавливается и обеими руками прижимает к груди медведика — руки в варежках. Моментальный фотограф Лимонов поставил ребенка на фоне заснеженного памятника Петру Великому на лошади. — Улыбнись, девочка! — командует он.

Девочка улыбается, растянув уже тогда большой ротик, по краям образуются две запятых. Прядка волос падает из-под шапки на лоб. Моментальный снимок переходит в ведение министерства внутренних дел по делам несовершеннолетних.

Решив вдруг сравнить шестилетнюю Наташку с современной, я быстро прогнал фильм вперед, — скоростная перемотка тысяч метров пленки. Быстро увеличивающиеся части тела растущей Наташки не успевали отлепляться от пейзажей, на фоне которых они находились, и — щелк — фильм остановился на сейчас и сегодня… Внутренности кабаре «Санкт-Петербург». Закулисы. Наташка, певица ночного клуба, в центре, с флангов две ярко накрашенные, как и она (ночной мэйкап), псевдоцыганки. Ноги две коровы и тигр подняли вверх, поставили на кожаное сиденье. Крупные ляжки оголились, выскользнув из кабарешных юбок. Загребущие руки псевдоцыганок, одна из которых румынка, другая — полька, вилками зацепили Наташку под руки. Как и ее подруги, певица скалится намакияженным лицом во весь свой десятисантиметровый рот и держит в руке не белоухого медведика, но вонючую американскую сигаретку. К талии черной бархатной юбки (кружева к подолу пришивал я) приколота золотая роза, а от розы вниз свисает черного же бархата, в золотых и серебряных нитях, шарф. На Наташке белая, в пышных, слоями расположенных, как ветви на заснеженной ели, кружевах, блузка. Ей протягивают бокал с шампанским.

«Лучше бы с медведиком всегда», — грустно советую я.

Певица кабаре высовывает мне язык. «Какой ты дурак, все-таки, Лимончиков! В твоем возрасте уже пора знать, что согласно условиям игры девочки обязаны вырастать, терять невинность, выходить замуж несколько раз, ебаться с двумя и тремя самцами, с армянином, у которого большие яйца, с таксистами, солдатами и мафиози… Приезжать в Париж и петь в кабаре…»

«И вот я проститутка… я фея из бара,Я черная моль, я летучая мышь.Вино и мужчины — моя атмосфера,Привет, эмигранты! Свободный Париж!»—

пропела Наташка. «Глупый Лимончиков…»

«Бросай своего писателя, Наташка! — сказала та цыганка (румынка), зашелестев золотой юбкой. — Ты молодая и красивая. Что тебе сидеть с ним в Марэ в подслеповатой квартирке. Были бы у него хотя бы деньги. Гуляй, Наташка, чтоб было что вспомнить!»

«Правильно, Мариула!» Аккуратная Нинка, в этот вечер заставившая богатого самца пригласить ее на икру и шампанское в «Санкт-Петербург», появилась в кадре загорелая и в белом пиджаке. «Я только что приехала из Биарритц. Надо ехать, Наталья, кто бы, куда бы, когда бы ни звал! Надо ездить и быть там, где они. Иначе так ничего и не увидишь и просидишь в Марэ или хуй там его знает где… с Лимоновым…»

Я прыгнул в фильм и развернулся, чтобы дать Нинке в ухо. Но в последний момент пересилил страсть и, оставшись цивилизованным, опустил руку. «Ты чему ее учишь, пизда! Не сравнивай ее с собой. В отличие от тебя у Наташки есть по меньшей мере два крупных таланта: голос и резкий, мужской стиль в прозе! У нее другая дорога в жизни! Что есть у тебя, женщина с маленькой головкой, в твои 34 года? Сына, единственный объект, созданный тобой, ты бросила. Хоть один человек есть в мире, которому ты действительно нужна? Ты, а не твоя пизда? Еще лет пять, и рожа твоя сморщится, жопа усохнет, и тебя перестанут звать в Биарритцы… И что тогда ты будешь делать? Жить ведь придется еще долго, еще лет сорок минимум. Вернешься к честному Жаку или запьешь? Ездить она, блядь, хочет. Что вы все носитесь, как охуевшие, по планете со своими пёздами? Не только у вас есть пёзды…»

Нинка не обратила на мою речь ни малейшего внимания, я был, оказывается, никому, кроме Наташки, не видим и не слышен. Румынка же Мариула, продолжила соблазнение тигра: «Наталья! Сейчас придет мой приятель, принц, с друзьями! Поедем к ним в отель, а? Две тысячи за раз дают!»