Читаем без скачивания Золото Рюриков. Исторические памятники Северной столицы - Владимир Анатольевич Васильев

Успенский заметил болезненную бледность на лице Травина. Глаза его, в первые минуты встречи блестящие искорками радости, внутренней жизненной энергии, вдруг стали тусклыми, бесцветными. Порфирий видел, как большой желвак ходил под скулой вверх и вниз, будто желая вырваться наружу. И сам Алексей сжался в комок, словно меньше ростом стал.

— Я ведь это самое… Я про дом спрашивал в Галиче…. Мне не родство надо было установить… Я хотел, чтобы они богатством поделились, — он говорил тяжело, делал большие паузы, словно обдумывая каждую фразу. Травин не находил покоя рукам: то он потирал ладони, то прикладывал их к лицу, то сжимал в кулаки. Однако успокоился, сложил руки на груди, и речь потекла его плавно, хотя не менее эмоционально. — Я забывать стал про свои юношеские мечты — отыскать клад воевод Травиных, как позвал меня к себе учитель местной гимназии. Он оказался из нашего рода. Павел Егорович Козлов всю свою жизнь устанавливал разветвленное древо Травиных. Особенно тщательно он проверял родство после игумена Серапиона. У Козлова был точный план поиска родственников, когда он поехал по трем адресам, где проживали Травины, а, вернувшись в столицу, скоропостижно скончался. До сих пор не верю, что его кто-то из родни мог отравить. Не так давно мои сомнения подтвердились. Его жена передала мне письмо одного из Травиных, от которого он домой отъезжал. Они поделились новостью о подвиге нашего предка. Предок тот с другим воеводой еще до Ермака Сибирь завоевывал. Стали бы они писать ему письмо, если бы в смерти виновны были?

Интересует меня по большей части весть, что в доме, который находился в Галиче, многие кирпичи были начинены золотыми монетам. Учитель гимназии, рассказывая мне об этом, ссылался на письма, якобы доставшиеся ему от бабушки, которая приходилась правнучкой Серапиону по его старшему сыну. И моих родных он нашел. Оказывается, отец мой, который все время матери твердил о богатстве, на самом деле приходился праправнуком Серапиона и даже в детские годы бывал в том доме и возможно, что-то слышал о богатстве, потому что жене все время обещал добыть много денег. В ту пору, когда мне все это стало известно, я бедствовал. Денег едва-едва на жизнь хватало и вдруг — на тебе клад. Вот голова и закружилась.

Честно признаюсь, меня всегда мучило чувство несправедливости. Ну как же еще? Кладом, который был завещан всем сыновьям поровну, мою семью, как и семью Козлова, обошли. Потому мы и решили вместе с ним искать справедливость. Я ведь все эти годы на вас надеялся, через вас хотел узнать адрес покупателя дома. Узнал. И что? Услышал от вас слова благодарности, дескать, молодец какой, о родословной своей обеспокоился, корни свои ищешь. Стыдно стало — не корни я искал, а адрес человека, чтобы деньги потребовать. Простите отче. Простите.

— И было чего расстраиваться, — выждав паузу, сказал тихо Успенский, внимательно глядя на Травина. — Дело житейское. Оно и решается на земле, а не на небесах. И в том, что вы хотите получить положенную долю богатства, нет ничего пагубного. Вы ведь свое хотите получить, по праву вам положенное?

— Но вы хвалили меня за поиск корней родословной, а я… — попытался высказаться Алексей Иванович.

— Правильно и делал, что хвалил, — перебил его архимандрит. — В поисках денег вы так или иначе поднимали из прошлого имена своих предков, их дела. Думаю, они теперь не будут забыты, через ваших сыновей и дочерей дойдут до внуков и правнуков ваших.

— Древо я показывал своим детям. Рассказывал о подвигах наших предков, но о кладе ничего не говорил, — твердо сказал Травин.

— Вот и хорошо, — Порфирий, погладил бороду. — Теперь слушайте меня, — он пошевелил губами и тихим голосом, словно боясь, что их кто-то услышит, произнес. — Теперь, когда мне известна истинная цель поиска, я займусь делом сам. У меня больше возможностей тихо, без скандалов выяснить, кто и куда вывез дом из Галича. Самому интересно стало, как распорядились кладом ваши родственники.

Алексей Иванович согласно кивал Порфирию. Голос священника, певучий, уверенный он готов был слушать и слушать до бесконечности.

* * *

Черные доски с едва видимыми непонятными изображениями на них испугали Травина. Страх невольно нагнетал и архимандрит. По предположениям отца Порфирия, это были энкаустические иконы абиссинского письма, писанные восковыми красками в самое отдаленное время. Как помнилось Алексею Ивановичу, в далекой древности иконы создавались при сильном нагревании доски солнечным жаром и в накладке на нее восковых красок по нарезным и нагретым очеркам.

Пытаясь научиться энкаустическому способу письма, Травин не прошел и половину пути, посчитав, что для понимания процесса достаточно знаний. Сейчас, рассматривая иконы, он ругал себя за поспешность. А тут еще священник предположил: среди икон есть работы наиболее позднего времени — нубийских живописцев.

— Я доверяю, Алексей Иванович, — сказал Порфирий, после того как они завершили осмотр икон. — Но для начала, чтобы мне чувствовалось спокойнее, очистите, пожалуйста, хотя бы одну здесь, при мне, в келье. Вот ту, — он показал рукой на большую доску.

«Травин из пузырька налил на вышеописанную синайскую икону мою какую-то изобретенную им жидкость, которая не издавала никакого запаха, дал ей постоять тут несколько минут и потом острым лезвием начал чистить ручку Пресвятой Девы. Смотрю и вижу: копоть с лаком очищается; верхний слой краски показывается; колорит иконы обнаруживается; ручка белеет; царапин на ней от лезвия не остается. Такой опыт усилил мое доверие к г. Травину; и я отдал ему, на первый раз, четыре иконы», — так написал архимандрит Успенский спустя три года в журнале «Духовная беседа», но сейчас он сидел рядом с Алексеем Ивановичем, боясь шелохнуться. Изображение долго не проявлялось, и Порфирию казалось, оно вообще не появиться, потому, как художник соскреб его лезвием.

Рука Пресвятой Девы появилась неожиданно, словно кто-то отдернул завесу и обнажил ее. Порфирий вздрогнул. Ему показалось, что на руке нет мизинца. Тогда он, волнуясь, напрягая зрение, начал пересчитывать пальцы. Для уверенности даже вытянул к картине руку, но, поймав удивленный взгляд Травина, убрал ее.

— Пять, — прошептал Порфирий сухими губами.

— О чем вы, ваше преосвященство? — не отрывая взгляда от иконы, спросил Алексей Иванович.

— Мне показалось, что на руке Девы исчез палец, — улыбнулся священник.

— Такого не может случиться. Воск, которым написаны иконы, я не трогаю, — тихо сказал Алексей Иванович, будто боясь спугнуть удачное начало очистки.

Вновь Травин пришел к архимандриту Успенскому в келью после того, как у себя в мастерской вычистил четыре иконы. На