Читаем без скачивания Дорога в тысячу ли - Мин Чжин Ли

пытался понять ее, уважал ее чувства, он ни разу не упрекнул ее. Он терпеливо успокаивал ее, когда она потеряла ребенка между рождением Ноа и Мосасу. Когда она родила младшего сына, он был вне себя от радости, а она слишком беспокоилась о том, как они проживут на скромные деньги, и не смогла разделить в полной мере его счастье. Теперь, когда он вернулся домой, чтобы умереть, какое значение имели деньги? Она должна была сделать для него больше, хотя бы попытаться узнать и понять его, как делал он, а теперь все кончено. Даже сейчас — несмотря на истощение и тяжелую болезнь — его красота поражала. Он во всем отличался от нее: она была плотной и коренастой, он — стройным и высоким, даже ноги у него отличались хорошей формой. Вода в тазу стала серой от грязи, и Сонджа встала, чтобы в очередной раз сменить ее.

Исэк проснулся. Он увидел, что Сонджа, одетая в крестьянские штаны, куда-то уходит. «Дорогая», — пробормотал Исэк и потянулся к ней, но она была уже почти в кухне. Он находился в доме Ёсопа в Осаке. Это, должно быть, реальность, потому что во сне Исэк был мальчиком и сидел на низкой ветке каштана в саду родительского дома; он еще чувствовал запах цветущей ветви. Такие сны часто посещали его в тюрьме, там все было ненастоящим. В реальной жизни он никогда не забирался на дерево. Когда он был мал, семейный садовник поддерживал бы его на руках возле дерева, но ему самому никогда не хватало сил, чтобы залезть на ветку, как это делал Ёсоп. Садовник обычно называл Ёсопа «обезьянкой». Во сне Исэк крепко обхватил толстую ветку, не мог оторвать взгляда от темно-зеленой листвы, белых цветов с темно-розовыми сердцевинами. Из дома доносились веселые голоса женщин. Он хотел увидеть свою старую няньку и сестру, хотя обе умерли много лет назад; во сне они смеялись, как девочки.

— Дорогая…

Она услышала, поставила таз с водой у порога кухни и бросилась к нему.

— С тобой все в порядке? Ты чего-то хочешь?

— Моя жена, — медленно проговорил он. — Как ты жила? — Исэк чувствовал сонливость и головокружение, но ему стало легче; лицо Сонджи отличалось от того, которое он помнил: немного старше, более усталое. — Как ты, должно быть, боролась. Мне так жаль.

— Ш-ш-ш, ты должен отдохнуть, — сказала она.

— Ноа, — он произнес имя мальчика, словно вспомнил что-то хорошее. — Где он? Он был здесь раньше.

— Он пошел за фармацевтом.

— Он выглядит таким здоровым. И красивым. — Ему трудно было выговаривать слова, но разум прояснился, и он хотел рассказать ей все, что накопилось.

— Ты работаешь в ресторане? Готовишь там? — Исэк закашлялся и не мог остановиться, капли крови брызнули на ее блузу, и она вытерла ему рот полотенцем.

Когда он попытался сесть, она положила левую руку под его голову и прижала ее к своей груди. Его кожа пылала жаром даже сквозь одеяло.

— Пожалуйста, успокойся. Позже. Мы можем поговорить позже.

Он покачал головой.

— Нет-нет. Я… я хочу тебе кое-что сказать.

Сонджа опустила его на подушку и положила руки на колени.

— Моя жизнь не была важна, — сказал он, пытаясь всмотреться в ее глаза, полные муки и печали.

Он хотел, чтобы она поняла, как он благодарен ей — за то, что ждала его, заботилась о семье. Его удручало то, что ей пришлось много трудиться и зарабатывать деньги для всех, когда он не смог их поддержать. Тюремные стражники постоянно жаловались на рост цен буквально на все — всем не хватало еды, так они говорили. Прекратите жаловаться на жуков в каше, все голодают. Исэк постоянно молился о том, чтобы еда была у его семьи.

— Я привез тебя сюда, сделал твою жизнь сложнее.

Она улыбнулась ему, не зная, как сказать: ты спас меня. Вместо этого она произнесла:

— Ты должен поправиться. — Сонджа накрыла его более толстым одеялом, его тело горело, но дрожало в лихорадке. — Ради мальчиков, прошу, успокойся. Как я смогу поднять их без тебя?

— Мосасу, где он?

— В ресторане с сестрой. Наш босс позволяет ему оставаться там, пока мы работаем.

В голове Исэка пульсировало так сильно, что ему пришлось снова закрыть глаза. Он хотел увидеть, как вырастут его сыновья, окончат школу, вступят в брак… Исэку никогда так сильно не хотелось жить, жить до самой старости, а его отправили домой, чтобы умереть.

— У меня два сына, — сказал он. — У меня два сына. Ноа и Мосасу. Пусть Господь благословит моих сыновей.

Сонджа внимательно посмотрела на него. Его лицо выглядело странным, но спокойным. Она не знала, как реагировать, поэтому просто говорила первое, что приходило в голову.

— Мосасу становится большим мальчиком — он всегда счастливый и дружелюбный. У него замечательный смех. Он все время бегает. Так быстро! — Она засмеялась, показывая руками, как бежит малыш, и Исэк тоже засмеялся.

Ей пришло в голову, что он единственный человек в мире, которому хочется слушать, как Мосасу хорошо растет, она уже забыла, как открыто гордиться своими мальчиками. Даже когда ее брат и невестка были довольны ими, она знала: их печалит отсутствие собственных детей; и скрывала свой восторг, опасаясь, что это будет выглядеть своего рода хвастовством. Двое здоровых и умных сыновей — настоящее богатство. У нее не было дома, не было денег, но были Ноа и Мосасу.

Глаза Исэка открылись, он смотрел на потолок.

— Я не могу уйти, не увидев их обоих, Господи. Не благословив своих детей. Господи, дай мне не уйти…

Сонджа склонила голову, она тоже молилась.

Исэк снова закрыл глаза, плечи его подергивались от боли. Сонджа положила правую руку ему на грудь, чтобы проверить слабое дыхание.

Дверь открылась, и, как следовало ожидать, Ноа вернулся один. Фармацевт не смог пойти с ним, но обещал заглянуть вечером. Мальчик сел на прежнее место у ног Исэка и решал задачки