Читаем без скачивания Князь Михаил Вишневецкий - Юзеф Крашевский

— Мы не выходим из этого заколдованного колеса: Пацы, Радзивиллы и между борющимися я — их жертва.

Остаток вечера прошел в тихих разговорах у камина. Несколько раз жена кравчего собиралась уходить, но король ее задерживал; печальные предчувствия овладели им, и хотя он старался рассеяться, но это ему не удавалось. Разговоры были прерваны приходом Келпша, который пришел доложить королю, что случайно приехал епископ марминский, Выдзга, приятель Собесского, возвращающийся из Глинян, куда он ездил для свидания с гетманом.

Выдзга считался самым остроумным человеком своего времени и много его сатир на латинском языке было напечатано. Король его знал лично и хотя не считал своим приверженцем, так как это был приятель гетмана, но, принимая во внимание почет, которым он пользовался у всех, его ум и уважение, с которым он относился к памяти Марии Людовики, память которой, как своей первой воспитательницы, король тоже уважал, пришлось пригласить епископа Выдзгу к Михаилу.

А потому Елена поспешила уйти, прошептав на пороге.

— До свиданья!

Вслед за ее уходом в комнату короля вошел епископ Выдзга с веселым выражением лица, приветствуя короля по привычке цитатой из Виргилия.

Грустный Михаил постарался придать своему лицу выражение, не выдающее его душевного состояния.

— Наши дороги встретились, — сказал король, приглашая гостя сесть, — вы пастырь возвращаетесь из Глинян, а я туда еду.

— Да будет Благословение Божие над вами, — сказал Выдзга, — гетман вас ожидает. У войска очень бодрый вид, и оно с нетерпением ждет неприятеля.

Король вздохнул и, не будучи в состоянии скрыть то, что его угнетало, сказал:

— Пац опоздал! Это меня очень огорчает.

— Si vis pacem para bellum [82], - ответил Выдзга, неудачно сострив. — Но наш гетман приготовлен ко всем случайностям и, если не придет рах [83], - то он вместе с вами пойдет воевать.

Такими словами епископ старался развеселить короля, видя пасмурное выражение его лица.

— Плохо только то, — добавил он, — что вы, ваше величество, не особенно здоровы, а едете туда, где от вас потребуется много сил.

— Я постараюсь восстановить свои силы, — быстро произнес Михаил, — так как в дороге я чувствую себя гораздо лучше. А все остальное зависит от Бога.

— Мы все, во главе с гетманом, не только надеемся, но и предвидим, что Господь пошлет нам победу и вознаградит нас за всю горечь, которая до сих пор приходилась на нашу долю. Утешьте себя тем, что испытал ваш предшественник король Казимир, что пришлось перенести нашей доброй героине королеве.

— Единственное мое желание, — страстно прервал король, — это иметь достаточно сил, чтобы выйти в поле брани, подставить свою грудь и умереть… И с какой радостью я бы это сделал!

Когда он произносил эти слова, глаза его засияли, румянец вспыхнул на лице, и вся его фигура преобразилась, придав ему вид рыцаря. Но такое возбужденное состояние продолжалось недолго, голова его опустилась, силы его оставили, и он начал оглядываться, нет ли кого из слуг.

На его зов прибежал Келпш и, взглянув на его запекшиеся, засохшие губы, подал ему приготовленный напиток.

На лице епископа Выдзги с каждой минутой выражалось увеличивавшееся сострадание.

Хотя он никогда не любил короля и был восстановлен против него, наслушавшись в обществе Собесского всего, что там придумывали, чтобы вселить нелюбовь к Михаилу, но теперь, при виде этого страдальца, сердце его смягчилось.

— Ваше величество, — с живостью произнес он. — Я с восторгом гляжу на вас и слушаю. Одного только я не могу понять, каким образом королева и врачи могли допустить, чтобы вы в таком состоянии поехали, да еще с намерением воевать.

Услышав эти слова, король вскочил с своего места, вскрикнув:

— Вы ошибаетесь, отец мой, это боли и страдания минутные, которые скоро проходят, и к которым я привык и не обращаю на них внимания. Боже сохрани, чтобы кто-нибудь посмел мне противиться теперь, когда решение мое непоколебимо, и когда я должен идти и ничто не должно меня задерживать. Отец мой, — добавил он, — Каменец! Мысль о Каменце тяжестью давит мою грудь, я с этой мыслью ложусь и с той же мыслью встаю. Каменец меня убивает, а не болезнь; меня душит договор Бучачский! Я не могу оставить пятно этого позора на своем имени и на своем царствовании, не смыв его кровью.

Выдзга наклонил голову, не говоря ни слова. Король закрыл глаза руками и дрожащим голосом добавил:

— Умру! Погибну! Но я этого желаю! Я себя утешаю тем, что им легко будет найти другого короля, но я дольше так жить не могу.

— Ваше величество, — с серьезностью сказал Выдзга, вставая с кресла. — Ваше имя Михаил, да будет оно для вас хорошим предзнаменованием. Знаете ли вы, что оно означает? Quis ut Deus! Господь охранит вас и сжалится над невинным страдальцем.

Со слезами на глазах епископ добавил:

— Уж поздний час и пора, чтобы вы, ваше величество, легли отдохнуть, а я, благословляя вас животворящим крестом, хотел бы в вашу душу вселить мир.

Измученный всеми пережитыми в этот день волнениями, король тотчас после ухода епископа лег отдохнуть и, несмотря на то, что следующий день был предназначен Брауном для отдыха, велел, чтобы к утру все было приготовлено для дальнейшего следования.

Нетерпение его увеличивалось по мере приближения к цели.

— Не отдохну, не успокоюсь, пока я не буду среди войска. Только там я буду отдыхать, — сказал он.

Кравчий, проведя всю ночь при короле, с грустью видел, как Михаил всю ночь не сомкнул глаз, как он ворочался на постели, то приподнимался, спрашивая который час, то обратно ложился, стараясь уснуть.

На рассвете послали за Брауном, который, услышав от Келпша о состоянии здоровья короля и убедившись, что предполагаемый им отдых не доставит Михаилу облегчения, а только усилит его страдания, согласился на продолжение путешествия и Михаил, дремля в закрытом экипаже, на следующий день ехал дальше по направлению к Глинянам.

VI

Был осенний вечер и на прояснившемся небе заходящее солнце отражалось бледно-желтым заревом, а серые тучи быстро неслись по направлению к востоку. Временами дул холодный ветер, как бы предсказывая наступление мороза.

На обширной равнине под Глинянами, в лагере Собесского, вечерняя жизнь шла своим чередом и видны были лошади, которых вели на водопой и обратно, челядь суетилась под приготовленными навесами, то в одном, то в другом месте были разложены костры, дым от которых, разносимый ветром, стлался по земле. Дневная сутолока и шум понемногу успокаивались, хотя в этот вечер было видно больше всадников, чем обыкновенно, и часть войска стояла возле оседланных лошадей, а некоторые части были верхом, как бы готовясь к выступлению, несмотря на наступление вечера и надвигающуюся темноту. Кавалеристы были расставлены на страже рядами, и, с глазами устремленными на дорогу, ожидали какого-то сигнала.

На возвышенности, где были расположены палатки гетмана и русского воеводы Яблоновского, также заметно было особенное оживление, как будто готовились кого-то встречать.

Многочисленные слуги и челядь Собесского, одетые в праздничные платья, суетились около палаток; сам гетман несколько раз показывался у выхода из шатра, а стремянный прогуливал оседланную верховую лошадь.

Можно легко догадаться, что все эти приготовления были вызваны обещанным приездом короля, но вместо Михаила, который вследствие сильной усталости должен был остановиться для отдыха, не желая предстать перед войском в таком измученном виде, прискакал посол с устным уведомлением, что король Михаил вследствие порчи экипажа (так ему велено было передать) приедет лишь на следующий день.

Расставленная по дороге стража торопливо начала возвращаться обратно в лагерь, а сам гетман поспешил в свою палатку, чтобы сбросить парадную одежду.

— К счастью, — смеясь сказал русский воевода, — нет никакого спеха, но если б мы ожидали короля, стоя лицом к лицу с неприятелем, то это кончалось бы для нас плохо.

Собесский, поспешно сбрасывавший с себя бархат и шелк, чтобы заменить их удобным полушубком на беличьем меху, отозвался:

— Из того, что мне известно, я заключаю, что королю не только не лучше, но здоровье его еще ухудшилось. Немыслимо, чтобы мы его взяли с собою под Хотин, где он нам будет только мешать. Мне писал один из семьи Корыцких, что Браун ему не советовал ехать, но он не послушался, и даже его любимая родственница, жена кравчего Келпша, имеющая на него большое влияние, и она не могла его отговорить.

— Нельзя оспаривать, что его намерение благородно, только он опоздал со своим решением; так как Браун не скрывает и откровенно говорит, что дни короля сочтены, а своим путешествием он сокращает их.