Читаем без скачивания Брэдбери - Геннадий Прашкевич

— Вы оттачивали бы по журналу свой писательский слог?

— Ну зачем? (Смеется.) Просто там картинки были замечательные! И больше мне сказать нечего, ну разве что кроме слов о том, что мистер Хью Хефнер — величайший из секс-революционеров!»85

Не зря считается игройАбстрактного мышленья строй.Но форму дать и жизнь вложитьВ то, что без нас не стало б жить,Расплавить пламя, лед зажечьИ ветер мрамором облечь,Унизиться — но презирать,Прозреть — но точно рассчитать,Любить — и ненавидеть чувствоИакова — вступая в бойХоть с Богом, хоть с самим собой —В себе лелеять: вот искусство.86

Уничтожение книг…

Уничтожение мировой культуры…

Уничтожение всех основ сложившейся жизни…

Но вопреки многим мнениям повесть «451° по Фаренгейту» написана вовсе не о том, как люди бездумно и бесцельно сжигают свой бесценный опыт, уничтожают ими же накопленные невероятные знания, неповторимые чувства. Эта повесть вовсе не о том, как люди сжигают книги и уничтожают собственную мировую культуру. Нет, повесть Рея Брэдбери написана о том, как люди спасают свой бесценный опыт и свою (мировую) культуру.

«Видите ли, они говорят, что я необщительная… — говорит взбунтовавшемуся пожарному девушка Кларисса Маклеллан. — Странно. Потому что на самом деле я очень общительная. Все зависит от того, что понимать под общением. По-моему, общаться с людьми — значит болтать вот как мы с вами. — Она подбросила на ладони несколько каштанов, которые нашла под деревом в саду. — Или разговаривать о том, как удивительно устроен мир. Я люблю бывать с людьми. Но собрать всех в кучу и не давать никому слова сказать — какое же это общение? Урок по телевизору, урок баскетбола, бейсбола или бега, потом урок истории — что-то переписываем, или урок рисования — что-то перерисовываем, потом опять спорт. Знаете, мы в школе никогда не задаем вопросов. По крайней мере большинство. Сидим и молчим, а нас бомбардируют ответами — трах, трах, трах, — а потом еще сидим часа четыре и смотрим какой-нибудь учебный фильм. Где же тут общение?.. К концу дня мы так устаем, что только и можем либо завалиться спать, либо пойти в парк развлечений — задевать гуляющих, или бить стекла в специальном павильоне для битья стекол, или большим стальным мячом сшибать автомашины в тире для крушений. Или сесть в автомобиль и мчаться по улицам — есть, знаете, такая игра: кто ближе всех проскочит мимо фонарного столба или мимо другой машины… Вы заметили, как теперь люди беспощадны друг к другу?»87

«А раз всё стало массовым, то и упростилось, — вторит Клариссе Маклеллан другой герой. — Когда-то книгу читали лишь немногие — тут, там, в разных местах. Поэтому и книги могли быть разными. Мир был просторен. Но когда в мире стало тесно от глаз, локтей, ртов, когда население удвоилось, утроилось, учетверилось, содержание фильмов, радиопередач, журналов, книг снизилось до известного стандарта. Этакая универсальная жвачка. Вы понимаете меня, Монтэг?

…Постарайтесь представить себе человека девятнадцатого столетия — собаки, лошади, экипажи — медленный темп жизни. Затем двадцатый век. Темп ускоряется. Книги уменьшаются в объеме. Сокращенное издание. Пересказ. Экстракт. Не размазывать! Скорее к развязке!

…Произведения классиков сокращаются до пятнадцатиминутной радиопередачи. Потом еще больше: одна колонка текста, которую можно пробежать за две минуты; потом еще: десять-двадцать строк для энциклопедического словаря… немало было людей, чье знакомство с “Гамлетом” ограничивалось одной страничкой краткого пересказа в сборнике, который хвастливо заявлял: “Наконец-то вы можете прочитать всех классиков!”… Понимаете?..»88

Монтэг начинает понимать.

Бунт в этой ситуации неизбежен.

«Огромный язык пламени вырвался из огнемета, ударил в книги и отбросил их к стене. Монтэг вошел в спальню и дважды выстрелил пламенем по широким постелям; они вспыхнули с громким свистящим шепотом и так яростно запылали, что Монтэг даже удивился: кто бы подумал, что в них заключено столько жара и страсти. Он сжег стены спальни и туалетный столик жены, потому что жаждал все это изменить. Он сжег стулья, столы, а в столовой — ножи, вилки и посуду из пластмассы — все, что напоминало о том, как он жил здесь, в этом пустом доме, рядом с чужой ему женщиной, которая ушла и уже забыла его и мчится сейчас одна по городу, слушая только то, что нашептывает ей в уши радио-“Ракушка”».89

И пес! Механический пес!

Пес, будто ворвавшийся в повесть из страшных детских снов Рея Брэдбери!

Это чудовище делает мощный прыжок, взвивается в воздух фута на три выше головы Монтэга. Растопырив паучьи лапы, сверкая единственным зубом — тонкой прокаиновой иглой, он рушится на пожарного, и тот, наконец, встречает его струей пламени. Вокруг металлического пса мгновенно завиваются прекрасные огненные желтые, синие и оранжевые лепестки. Пес отбрасывает Монтэга вместе с огнеметом футов на десять в сторону, и страшная игла уже почти касается его ноги, но как раз в этот момент пламя с новой силой подбрасывает механическое чудовище в воздух, выворачивает металлические кости из суставов, вспарывает его брюхо. Красный огонь брызжет во все стороны, как из внезапно взорвавшейся ракеты…

Но почему мы все-таки жалеем книги?

Почему так медлим, так страшимся освободиться от них?

В конце концов книга действительно — всего лишь носитель, самый обыкновенный, можно сказать, самый банальный носитель информации, каким для шумеров были обожженные глиняные таблички, а для египтян — папирус, а для доисторических людей — стены их закопченных пещер. Почему странные (а может, нормальные — у Брэдбери это определить трудно) люди упорно прячутся в сырых подвалах, в темных лесах, на берегах глухих рек и молчаливо хранят в своей памяти то, что категорически запрещено законом, что жестоко выжигается из действительности?

Меня всегда мучила некая тайная схожесть романа Герберта Уэллса «Остров доктора Моро» и повести Рея Брэдбери «451° по Фаренгейту». Чтецы Закона у Герберта Уэллса вбивают азы морали в сумеречное сознание полулюдей-полуживотных, а странные люди Рея Брэдбери так же упорно стараются сохранить всё то, что у них отнимают. Правда, в отличие от уэллсовских Чтецов Закона герои «Фаренгейта» не просто понимают, они знают, что их будущее определено именно их уникальностью. Память каждого человека входит в некую общую память, поэтому покушаться на память даже одного отдельного человека — это покушаться на память всего человечества.