Читаем без скачивания Полуброненосный фрегат “Память Азова” (1885-1925) - Рафаил Мельников

Во время бунта было убито: 6 офицеров, тяжело ранено 2, ранено 4, контужено 2, взято в плен 3; кондукторов: убит 1, ранено 2. Убито много нижних чинов. По рассказам подсудимых на суде, можно было получить впечатление, что всех убили и ранили Лобадин и Коптюх.

Последнему слово было предоставлено Фундаминскому. Фундаминский — великолепный оратор. Он совершенно владел собой и произвел большое впечатление на аудиторию. Он говорил долго, убедительно, логично, спокойно, располагающе. Была в этом “последнем слове” такая разительная разница от примитивных слов матросов…

В 1 час ночи 4-го августа приговор суда был объявлен. Первыми в зале заседания были вызваны 17 главных мятежников и Коптюх. Для этих было ясно, что их ждет смерть. 18 человек были приговорены к повешению, с заменой казни расстрелом {17}.

Все осужденные к смерти были люди, стрелявшие в офицеров или кондукторов, и являлись главарями и вдохновителями мятежа. Не все члены комитета и дружины были приговорены к смерти, так же как не все те, кто действовал с оружием в руках. Я помню, что маляр Козлов был замечен стрелявшим из ружья в среде мятежников. Однако ему присудили 12 лет каторжных работ.

Из 95 подсудимых 18 были приговорены к смертной казни; около 40 человек к различным наказаниям, от 12 лет каторжных работ до простого дисциплинарного взыскания. Остальные оправданы. Штатские: Фундаминский, Иванов и Косарев были нашим судом переданы прокурорской власти и отправлены в Петербург для разбора их дела в военноокружном суде.

По прочтении приговора некоторые из осужденных к смерти стали просить о пощаде, а баталер Гаврилов упал на колени и стал жалобно всхлипывать и просить. Часть держалась твердо. И, конечно, не моргнул “вольный” Коптюх.

Затем ко мне пришел солдат из караула и сказал, что подсудимые просят меня прийти к ним. Бывший тут же жандармский офицер запротестовал, опасаясь за меня, но я все же пошел. В комнате, где были подсудимые, ко мне подошли несколько человек. Они просили исполнить их последние завещания. Один просил записать адрес брата и послать ему серебряные часы — “лежат в моем малом чемодане”. У другого — новые сапоги. Я все записал, и поручения были исполнены. Свидание было тяжелое. Вскоре их вывели из подъезда в сад. Несколько голосов затянуло: “мы жертвою пали в борьбе роковой…”

Через четверть часа был залп. Расстреливала местная сотня казаков. Между начальниками местных властей был брошен жребий, кому производить экзекуцию. Жребий пал на казаков. Позже командир и эстонская команда ледокола получили много угроз за вывоз тел в море от местных революционеров.

Дело трех “вольных” подсудимых: Фундаминского, Иванова и Косарева было перенесено в С. — Петербургский военно-окружной суд, и слушание началось осенью в здании окружного суда. Этот суд был военный, но отнюдь не “полевой”. На суде была первоклассная частная защита, допускались любые свидетели. Защитниками Фундаминского были присяжные поверенные Плансон, Зарудный, Малянтович, Соколов и Булат.

Казалось, кто мог быть свидетелем на этом процессе. Я, Сакович, пара кондукторов флота и несколько матросов. Для меня этот суд тогда был необыкновенно интересным. Я никогда не видел судопроизводства, а тут все было так “умно” и неожиданно для неискушенного 19-летнего мичмана. Суд расспрашивал меня о всей истории сначала, самым подробным образом. Оглашались всевозможные документы. Было комично слушать чтение записей чернового вахтенного журнала, веденного сигнальщиками в ночь восстания. Сигнальщики, несмотря ни на что, продолжали писать черновой журнал аккуратно:

“12 час. 30 мин. пополуночи. Прекратили пары на барказе и паровом катере.

2 ч. 30 м. Открыли огонь из ружей по офицерам.

3 ч. 00 м. Подняли пары на паровом катере.

3 ч. 30 м. Раненые офицеры отвалили на берег. Дали в камбуз огня.” И так далее… (Часы даны только приблизительно).

На суде меня поражала способность адвокатов в короткий срок разбираться с морской обстановкой и, в особенности, с терминологией, столь отличной от общегражданской.

Военно-окружной суд освободил от наказания всех троих подсудимых.

Поименно потери в личном составе крейсера “Память Азова” во время мятежа были:

Артиллерийский отряд:

Командующий отрядом, флигель-адъютант, капитан 1 ранга Дабич — ранен. Флаг-капитан, капитан 1 ранга Римский-Корсаков {18}— контужен.

Флаг-офицер, мичман Погожев — убит.

Флагманский артиллерист, лейтенант Лосев — взят в плен.

Флагманский артиллерист, лейтенант Вердеревский — ранен {19}.

Флагманский артиллерист, лейтенант Униковский — тяжело ранен.

Слушатель курсов артиллерийского класса, мичман Македонский — убит.

Слушатель курсов артиллерийского класса, мичман Збаровский — убит.

Кондуктор-инструктор Давыдов — убит.

Кондуктор-инструктор Ракитин — ранен.

Кондуктор-инструктор Огурцов — ранен.

Состав крейсера:

Командир, капитан 1 ранга Лозинский — убит.

Старший офицер, капитан 2 ранга Мазуров — убит

Старший штурман, лейтенант Захаров — убит.

Старший артиллерийский офицер, лейтенант Селитренников — ранен {20}.

Вахтенный начальник, мичман Крыжановский — взят в плен.

Вахтенный начальник, мичман Павлинов — контужен {21}.

Вахтенный начальник, мичман Сакович — взят в плен.

Старший механик, полковник Максимов убит.

Судовой врач, титулярный советник Соколовский — убит.

Священник, Иеромонах (?) — ранен.

Всего, из 20 офицеров: убито 7, тяжело ранено 4, контужено — 2, в плену — 3.

Кондукторов: убит — 1, ранено — 2.

Я не помню данных о потерях в команде. Советский писатель, бывший матрос Егоров дает потери команды: убито 20, ранено — 48.

Хотя Егоров и говорит, что история восстания им написана на основании архивных материалов главного военно-судного управления, однако, он вставил в описание много отсебятины, и нет уверенности, что цифры его взяты из архивных материалов. По моим воспоминаниям, потери в команде были наполовину меньше. У Егорова потери офицерского состава, намеренно или по ошибке, уменьшены. Вообще можно сомневаться, что Егоров внимательно читал материалы суда. Я лично был очень удивлен, что он “полонизировал” мою фамилию и сделал меня Кржижановским из русской фамилии Крыжановского. В архивных материалах суда, конечно, моя фамилия написана правильно. Вероятно, Егоров считал, что для варварской роли “усмирителя” лучше подсунуть человека иностранного происхождения.

Весь процесс восстания на крейсере “Память Азова” был по характеру своему, по поступкам и выполнению чисто большевистским. Теперь, после революции, особенно бросается в глаза, насколько действия, организованные тогда социал-демократической рабочей партией, были идентичны с позднейшими действиями большевиков.

Надо признать, что расправа во время мятежа с офицерами была довольно жестокая. Когда часть офицеров убили и ранили и оставшаяся в живых горсточка стала отступать на баркасе, то вдогонку по баркасу стреляли из пушек и сделали снарядами 20 пробоин. С затонувшего у берега баркаса остатки офицеров, почти все раненые, старались добраться до леса. Мятежники на катере с пушкой преследовали баркас, стреляли из пушек и ружей и хотели высадиться на берег, чтобы перебить раненых в лесу, но не могли высадиться, т. к. катер сел на мель.

На корабле, пока офицеры были здоровы и вооружены, избиение происходило из-за угла: стреляли из коечных сеток, из катеров и шлюпок с ростр, из-за всяких укрытий.

Взятых в плен мичманов и тяжело раненного старшего офицера хотели убить, но не убили лишь благодаря протесту части команды. После избиения офицеров Лобадин решил расстрелять кондукторов и за ними артиллерийских квартирмейстеров-инструкторов артиллерийского класса. Последнее не вышло, и успели убить лишь одного кондуктора Давыдова и проиграли все дело сами.

Комитет стрелял по своим судам, требуя их присоединения: “Кто не с нами, тот против нас”.

Команду терроризовали уже задолго до главного восстания. Казалось бы, будет несправедливым упрекнуть мятежников в излишней мягкости. Однако Ленин, анализируя революционные действия на флоте, сказал, что широкие массы матросов и солдат были “слишком мирно, слишком благодушно, слишком по-христиански настроены…” (Большая советская энциклопедия, т. 58, слово “Флот”).

Обман своих применялся революционерами очень широко: испортили суп — никому не сказали; подняли Андреевский флаг, подманили миноносец; переодевались в офицерское платье. В советском описании восстания Егоров говорит, что ночью Лобадин закричал: “выходи наверх, нас офицеры бьют”. Лобадин отлично знал, что стреляли матросы по вахтенному начальнику.

Тот же Егоров приводит пример террора, в виде угроз убить, избиений: “комендор Смолянский был здорово избит, его подозревали в том, что он написал команде письмо о дисциплине и верности присяге”. Также Лобадин объявил: “а кто будет восстанавливать матросов против Лобадина и его товарищей, того недолго выбросить за борт”. Террор применяется к судам, которые колеблются. Мятежники намеревались стрелять по Ревелю, требуя провизии и присоединения гарнизона к революции.