Читаем без скачивания Миры под лезвием секиры. Между плахой и секирой - Юрий Брайдер

Побродив по зловонным задворкам рынка, где мухи, крысы и бродяги обменивались между собой самыми экзотическими заразами, Смыков подобрал несколько пустых плодов калебасового дерева, которые арапы использовали вместо фляг, и с помощью перочинного ножа изготовил три достаточно вместительных стаканчика. Отыскать на кастильском рынке мелкий, неспелый апельсин сложности вообще не представляло. Место для будущего ристалища он выбрал самое бойкое — рядом со входом, на гранитной плите с полустершимися арабскими письменами (ради этого, правда, пришлось прогнать нескольких облюбовавших ее попрошаек).

В свое время Смыкову довелось вести дело группы наперсточников, на свою беду обобравших до нитки глупую и алчную жену прокурора, и в ходе следствия он неплохо разобрался в нехитрых, но действенных приемах шулерской братии. Главное было — не робеть, постоянно отвлекать внимание клиентов, не жалеть глотки и самому не забывать, под каким из стаканчиков в данный момент находится горошина, теннисный мяч, шарик от пинг-понга или, как нынче, неаппетитного вида апельсин.

Выложив на всеобщее обозрение свои последние сокровища: «командирские» часы, пистолет с пустым магазином и перочинный ножик с дюжиной лезвий, Смыков принялся гонять апельсин по гладкой поверхности плиты, то накрывая его стаканчиком, то вновь пуская на волю. Рекламная кампания велась умниками типа Цыпфа на тарабарском наречии, именуемом пиджиком и с некоторых пор служившем инструментом общения разных рас, не по собственной воле соединившихся под этими проклятыми небесами. В приблизительном переводе на русский зазывные речи Смыкова звучали так:

— Граждане и гражданки, сеньоры и сеньорины, уважаемые господа и мразь подзаборная, — налетайте, не пожалеете! Первый и единственный раз в славном городе Сан-Хуан-де-Артеза! Редкая возможность разбогатеть! Тот, кто угадает, где спрятан этот вот апельсин, выигрывает один из следующих призов! Пистолет Макарова пристрелянный! Часы противоударные, влагостойкие, на шестнадцати камнях! Нож универсальный со штопором, ножницами и шилом! Все в отличном состоянии! Принимаются равноценные ставки! Крупный рогатый скот и невольниц не предлагать! Спешите испытать свою удачу!

За любое дело Смыков брался основательно. Вот и сейчас никто бы не угадал в нем бывшего воина-интернационалиста, верного партийца и следователя райотдела милиции. В его манерах, и в лексиконе, и даже во взгляде появилось что-то криминальное, свойственное скорее Зяблику. При всех своих твердокаменных идеях Смыков смог бы выжить в любую эпоху, при любом режиме и в любой ипостаси.

Постепенно вокруг гранитной плиты (на которой, как позже сообщил Цыпф, были высечены стихи арабского поэта Абу-аль-Аттахи, оплакивающие бренность всего земного) стал скапливаться праздный люд. Однако ставок никто не предлагал, даже самых мелких. Идея того, что никудышный апельсин, бегающий между трех самодельных стаканчиков, может сделать тебя обладателем одной из этих действительно замечательных вещиц, должна была сначала вызреть в умах хоть и азартных, но прижимистых кастильцев.

Смыков успел уже немного охрипнуть, когда из толпы выступил заранее проинструктированный Цыпф и, сильно смущаясь, согласился сыграть. Против пистолета (кстати сказать, своего собственного) он поставил чудом сохранившийся во всех перипетиях последних дней томик хроник Альфонса X, чем вызвал опасливое уважение зевак: надо же, книгочей, а может, еще и чернокнижник!

Легко угадав местонахождение апельсина, он забрал свой приз и, не смея поднять глаза, отошел в сторонку.

— Видите? — ничуть не обескураженный Смыков обвел взглядом ряды зевак. — Удача человеку подвалила! А вы боитесь! Вот он, апельсинчик, здесь лежит! Теперь туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда! Где он? Справа? Правильно! Извольте полюбоваться!

Хороший пример оказался не менее заразителен, чем дурной. К гранитной плите, некогда запечатлевшей печальную мудрость, а ныне тешившей постыдный порок, уже проталкивался коренастый кастилец, судя по роже, простолюдин, но разодетый, как кабальеро, короче говоря, местный нувориш, разбогатевший на бартере с Отчиной — туда вино и свинина, обратно пустые бутылки и самосад.

— Это хочу! — он ткнул пальцем в часы.

— Что ставишь, человек хороший? — Смыков сразу перешел на испанский.

— Деньги. Пять реалов.

— Десять.

— Шесть.

— Пусть будет семь. Покажи.

Кастилец вытащил из-за пазухи объемистую кожаную мошну и вытряхнул на ладонь Смыкова семь серебряных монет с вензелем короля Педро на аверсе.

— Годится! — Смыков положил реалы рядом с часами. — А теперь играем. Смотри. Накрываю. Туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда. Где?

— Здесь! — кастилец ткнул пальцем в тот стаканчик, с которого все это время глаз не сводил.

— Посмотрим. — Смыков перевернул его. — Угадал! Твоя взяла.

Толпа загудела. Некоторые полезли в кошельки, некоторые побежали к лабазам, где хранился непроданный товар. Люди вокруг Смыкова уже стояли так плотно, словно собрались пообедать им.

— Это хочу! — теперь кастилец нацелился уже на нож.

— Пять реалов.

— Три.

— Ладно, четыре… Туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда… Не дыши на меня чесноком, человек хороший. — Смыков сдвинул все стаканчики вместе, и они быстро-быстро закружились в народном танце племени ватусси «поменяйся местами».

— Туда-сюда, туда-сюда. Где?

— Здесь! — ответил кастилец гораздо менее уверенно, чем в первый раз.

— Мимо! — Смыков перевернул пустой стаканчик.

— Еще раз хочу!

Вскоре часы вновь перешли к хозяину, а вместе с ними — и все содержимое пресловутой мошны. Кастилец не сразу понял, какая беда с ним приключилась, и еще долго умолял непреклонного Смыкова вернуть деньги, грозясь как небесными, так и земными карами.

Наличие разменной монеты сразу облегчило игру — можно было, затравки ради, периодически допускать мелкие проигрыши. По-крупному он залетел только однажды

— засмотрелся на рослую, чрезвычайно пикантную арапку, хладнокровно справлявшую малую нужду прямо возле ворот. (Это же надо иметь такую тонкую талию при всех остальных столь пышных женских снастях!) Результатом этого краткого восторга было то, что заветный стаканчик с апельсином ускользнул из-под контроля Смыкова, и какой-то чумазый нехристь сгреб в свой пояс чуть ли не полсотни реалов. Впрочем, довольно скоро он вернулся в сопровождении толпы соплеменников, и под их сначала восторженные, а затем негодующие вопли спустил не только весь предыдущий выигрыш, но и двух своих сменных коней в придачу.

Игра то затихала, то вновь оживлялась, и к концу базара карманы Смыкова лопались от монет, а вокруг громоздились мешки овечьей шерсти, рулоны златотканой материи, стопки юфти, гирлянды подков, битая птица, копченая свинина и бурдюки с вином. Какой-то разнесчастный идальго даже проиграл свой клинок — очень хороший, толедской работы, но, к сожалению, не кривой, а потому для Толгая несподручный.

Недовольных осталось предостаточно, но лежащий под рукой у Смыкова пистолет, уже заряженный, сдерживал разгул мстительных страстей. От стражников он откупился ненужным барахлом, степнякам вернул коней, а в ораву калек и нищих, многозначительно пялившихся на него, швырнул пару пригоршней серебра. Опаснее всех были свои же ребята из Отчины, не скрывавшие намерения погреть руки на успехе земляка, но кто-то из них узнал Смыкова. Это сразу охладило пыл корыстолюбцев, ведь где-то рядом должны были ошиваться и другие члены его ватаги. (Пистолет Зяблика и сабля Толгая были достаточно хорошо известны в народе, чтобы кто-то отважился подставить под них свою башку.) Сверяясь с Веркиным списком, Смыков купил почти все необходимые лекарства для Зяблика, самый кривой из попавшихся на глаза клинков для Толгая, что-то засахаренное и залитое сиропом для Лилечки, новые очки для Цыпфа и вдоволь патронов для себя самого. Не остался без подарка и Артем, которому приглянулся аккордеон, почти такой же, как тот, что остался в квартире Лилечки, только чуть поновее.

У выхода с рынка к ним пристал какой-то одетый в рубище тип, выглядевший так, словно его неоднократно пытались пропустить сквозь мясорубку, вставляя в шнек то головой, то ногами, то задницей. Самым невероятным образом прихрамывая, горбясь до самой земли, выворачивая кривую шею и подергиваясь в такт одному ему слышимой зажигательной мелодии, калека затараторил на пиджике:

— Благородные господа, купите снадобье, помогающее от самых жестоких ран. Единственное, чего оно не может, так это оживить мертвеца. Только благодаря ему я остался жить на этом свете! Полюбуйтесь!

Задрав свои живописные лохмотья, он продемонстрировал тело, имевшее вид одного сплошного, долго и неравномерно заживавшего шрама.