Читаем без скачивания Миры под лезвием секиры. Между плахой и секирой - Юрий Брайдер

— В одиночку, безусловно, нет. Но я надеюсь, что кое-кто поможет мне…

— Если тайна Тропы откроется, это спасет людей?

— Каких людей вы имеете в виду? — Артем перевел взгляд на Цыпфа. — На Тропе тысячи лет живут люди, почти ничем не отличающиеся от вас, и они не ищут для себя иной доли.

— Я имею в виду Отчину, Кастилию, Лимпопо, Хохму и иже с ними.

— Не знаю… Возможно… Но сначала вам нужно уцелеть во внутренних распрях. Я, кстати, вовсе не уверен, что вы одолеете аггелов.

— Почему?

— На их стороне то, что называется организацией. Иерархия, дисциплина, разветвленная агентура, вожди наверху и вожди на местах. Кроме того — объединяющая идея, какой бы сомнительной она ни казалась со стороны. Прибавьте к этому способность аггелов по собственной прихоти влиять на человеческую природу… Что вы можете противопоставить всему этому? Свои малочисленные и разрозненные ватаги? Миссии, наблюдающие за порядком в других краях? Сомнительную вольницу общин? Хрупкий союз с соседними народами, еще ни разу не опробованный на деле?

— В случае серьезной опасности каждая община обязана выставить ополчение,

— ответил Цыпф, насупившись.

— Которое будет драться только на расстоянии видимости от родного частокола. И то в лучшем случае… Дайте срок, и пусть небольшая, но сплоченная армия аггелов вырежет все ваши общины поодиночке. Впрочем, этого даже и не понадобится. Многие общинники сочувствуют каинизму. Уж не знаю почему, но идеи разрушения и насилия всегда были притягательными для немалой части человечества. Причем разрушения и насилия безнаказанного, возведенного в ранг святого дела. А кто откажется от обещанных аггелами богатства и власти? Пусть нехристи пасут наш скот, пусть арапы носят нас в портшезах, пусть кастильцы возделывают наши нивы, пусть их дочери услаждают нас, а сыновья пусть сражаются за наши интересы.

— Что же вы предлагаете? Вернуться к прежнему? Была уже у нас и организация, и дисциплина, и вожди всех калибров. Кто только не успел повластвовать в Отчине! Сначала секретарь райкома, потом военный комендант, потом чрезвычайный совет, потом диктатор, потом всенародно выбранный голова, сам себя провозгласивший императором… Хватит, натерпелись от начальников. Разве хоть кто-нибудь из них заботился о благе народа? О личных амбициях они заботились, больше ни о чем. Решение это сообща принималось — отныне и навеки никакой власти над нами не будет. С этим и кастильцы, и арапы, и степняки согласились. Так и в Талашевском трактате записано. Сегодня я в общине староста, завтра мой сосед, и так дальше по кругу…

— Думаете, так долго продлится?

— Поживем — увидим.

— Я ничего не имею против такой формы управления. Но она действенна только в одном случае — когда отсутствует внутренняя или внешняя угроза. В спокойном и благоустроенном мире вполне допустима какая-то доза анархии. Но не в мире хаоса. К сожалению, минус на минус дает плюс лишь в математике. Хаосу может противостоять только порядок. Очень скоро вы окажетесь перед выбором — либо жизнь, либо свобода. Что вы предпочтете?

— Лично я — жизнь. Но вольную. Лучше подставить голову под гильотину, чем под ярмо. — Впрочем, эта высокопарная фраза, более приличествующая Зяблику, прозвучала в устах Цыпфа не очень убедительно.

— Хотелось, чтобы так оно и было. — Артем зевнул. — Смотрите, вам машет рукой товарищ Смыков. Все, кажется, ложатся спать, и ваша очередь заступать в караул.

— Надеюсь, мы еще продолжим этот разговор, — промямлил стушевавшийся Цыпф.

— Там будет видно…

Зяблик проснулся раньше всех, попросил поесть и, пользуясь привилегированным положением тяжелобольного, — вдоволь вина. Зрачки его лихорадочно блестели, под глазами залегла синева, бледную кожу покрывала испарина, но это были скорее симптомы тяжелого похмелья, чем ожоговой болезни.

— Больно вам? — участливо поинтересовалась Лилечка, которой выпало дежурить в последнюю смену.

— Нормально, — ответил Зяблик, пытаясь дотянуться до скатерти с остатками ужина. — Пощипывает немножко, будто бы муравьи по ногам бегают.

Заспанная Верка выложила перед ним все самое вкусное, вручила кувшин с вином и принялась разматывать заскорузлые бинты, из белых превратившиеся в желтовато-бурые. При этом она морщилась так, словно в любой момент ожидала услышать дикий вопль Зяблика. Однако бинты сошли на удивление легко, вместе с черными струпьями и лепешками густого гноя.

— Не может быть! — Верка едва не уткнулась носом в пятку Зяблика. — Никаких следов некроза!.. И воспаление поутихло… Как ты себя чувствуешь, зайчик?

— Отцепись! — буркнул Зяблик, обгладывая гусиную ножку.

— Так, может, тебе и морфин колоть не нужно?

— Не, кольни для кайфа.

Вскоре возле Зяблика собралась вся ватага.

— Жить будет, — сказал повеселевший Толгай. — Кушает совсем здорово.

— Ай да Гильермо, — негромко произнес Артем. — Не обманул.

— Еще бы! — Смыков звякнул в кармане монетами. — За такие деньги можно новые ноги купить, а не то что старые вылечить…

На этот раз они подъехали на драндулете прямо к воротам рынка — опасаться вроде было некого, да и задерживаться здесь долго никто не собирался. Женщины отправились в торговые ряды закупить кое-какой мелочевки в дорогу, а мужчины, за исключением Зяблика и Толгая, занялись поисками Гильермо Кривые Кости.

— Посмотри! — Цыпф дернул Смыкова за рукав. На гранитной плите, накануне сослужившей ватаге такую хорошую службу, по-хозяйски расположился малый в рубашке, куда более дырявой, чем рыболовная сеть. Он неуклюже манипулировал тремя перевернутыми бронзовыми кубками, время от времени приподнимая тот из них, под которым скрывался апельсин (на другой шарообразный предмет фантазии не хватило). Рядом был привязан крупный лохматый баран, в отличие от своего прославленного в поговорке родича взиравший на все окружающее (в том числе и на ворота) не тупо, а со злой хитрецой. Крупье — назовем этого самозванца так — гундосил нарочито противным голосом:

— Здесь без обмана можно выиграть барана! Но ради этого выложи монету! Кто угадает, все забирает! А кто промахнется, со своим расстается.

Глянув в ту сторону, Смыков процедил сквозь зубы:

— Привлек бы я его за мошенничество, да жаль, кастильские законы не позволяют.

Вскоре выяснилось, что Гильермо сегодня никто не видел, да и слава богу, поскольку человек он опасный, хоть и прикидывается безобидным попрошайкой. Через него на рынок поступают грозные распоряжения от неведомых лихих людей: собрать столько-то дани, прекратить или возобновить торговлю такими-то товарами, поднять или опустить цены на продукты первой необходимости и так далее. Дается все это в форме прибауток и намеков, но ни один ослушник больше не появился на рынке, и даже тела их не отыскались. Местонахождение берлоги Гильермо если и указывалось, то всякий раз другое. Наконец какой-то шустрый пострел за солидную мзду согласился свести их с этой столь одиозной личностью.

Поплутав по узким (двум ослам только разминуться) городским улочкам, малец углубился в трущобы, судя по всему, сооруженные беженцами во время последнего набега нехристей. Указав на покосившуюся хижину, напоминающую собой не то маленький курятник, не то большую собачью конуру, он сказал:

— Агаи. Здесь, — после чего требовательно протянул грязную ладошку.

— Сейчас проверим. — Смыков взял пацана за ухо. — Загляните-ка внутрь, товарищ Цыпф. Только не забывайте о мерах личной безопасности.

Выставив вперед приведенный в боевое состояние пистолет, Лева подкрался к хижине, осторожно обошел ее вокруг, а затем скрылся за дверью, подвешенной на ременных петлях. Некоторое время было слышно, как он передвигается внутри, сшибая горшки и ведра. Потом раздался не обещавший ничего хорошего голос:

— Здесь он…

Сделав это сообщение, Лева покинул хижину, задев в обратном порядке всю ранее опрокинутую им кухонную утварь, и сразу принялся искать уединенное место

— не то понос его пробрал, не то рвота. Леву сопровождал внушительный рой зеленых падальных мух.

Смыков, не торгуясь, расплатился с маленьким проводником и по примеру Цыпфа повторил рейд в заброшенную хижину. Вернулся он довольно скоро, с хмурым выражением на лице.

— Не понимаю, зачем его надо было так потрошить, — сказал он, усаживаясь рядом с Артемом на рухнувшую глинобитную ограду. — Хватает еще любителей…

— Снадобье не нашли? — спросил Артем.

— Темновато там… Да и бесполезно искать. Все барахло стариковское и даже одежда его в очаге сожжены. Вместе с головой. Я золу разгреб, а из нее череп ухмыляется. Белый-белый…

— А это точно тот самый Гильермо?

— Кто же еще… Второго такого урода я в жизни не встречал. Обознаться невозможно.