Читаем без скачивания Тибо, или потерянный крест - Жюльетта Бенцони

Бодуэн снова прокричал: «По коням!» — и они направились к Яффским воротам — тем, за которыми лежал путь, ведущий на побережье. Они так яростно вылетели из ворот, что буквально размели, как солому, несколько отрядов, оставленных Саладином, словно по недосмотру; впрочем, воины султана отяжелели от обжорства и пресытились добычей. Теперь и войско Бодуэна направилось к северу, но по другой дороге, параллельной той, по которой двинулся султан. Встречая на своем пути лишь следы разорения, оставленные свирепствовавшими в этих местах людьми Ивелена, король проехал через Ибелин, куда из Наблуса спешно возвращался Балиан, и через сожженную Рамлу, где благодаря ее сеньору, Бодуэну робкому вздыхателю Сибиллы, все население спаслось, укрывшись в замке

Мирабель и на крыше собора. Затем маленький отряд свернул к Иерусалиму, чтобы перерезать путь Саладину в Иудейских горах. Там к ним и присоединились тамплиеры Одона де Сент-Амана, который на этот раз повиновался королю. Их была всего лишь горстка, но и это было уже лучше, чем ничего. А главное — вскоре появился еще один небольшой отрад, и вел его Рено Шатильонский.

— Я здесь, мой король! — крикнул он, не слезая с коня. — Слава Богу, вы живы! Вдвоем мы заставим Саладина поплатиться за все, что он натворил в нашей стране!

Он торопливо спешился и направился к Бодуэну, который последовал его примеру и двинулся ему навстречу. Рено опустился перед ним на колени, потом они обнялись.

— Я всегда знал, мессир Рено, — произнес король, — что в минуту опасности смогу положиться на вашу отвагу и вашу верность.

Была пятница — священный день для мусульман; у христиан же этот день — 25 ноября — был днем памяти святой Екатерины. Около часа пополудни, в двух лье от Рамлы, король и его люди увидели выступающие из легкой дымки знамена султана, сумевшего объединить свои разбросанные войска. Когда Бодуэн со своим отрядом его атаковал, Саладин свернул в пересохшее русло реки. Внезапность нападения сыграла свою роль в полной мере, султан и представить себе не мог, что несчастный иерусалимский король, запертый, как он считал, в Аскалоне, и глядящий из-за стен на отрезанные головы своих подданных, окажется здесь, с мечом в руке, во главе разбушевавшейся орды. Гордые мамелюки не устояли перед неистовым натиском и почти все были истреблены Бодуэном и Рено, прокладывавшими себе дорогу среди них. «Ни Роланд, ни Оливье не совершили в Ронсево столько подвигов, сколько совершил в Рамле в тот день Бодуэн с Божией помощью и с помощью святого Георгия, который участвовал в этой битве», — напишет позже Гийом Тирский. Король, в золотой короне и пыльных доспехах, и впрямь казался вездесущим и возбуждал храбрость в своих воинах, — если, конечно, допустить, что они в этом нуждались. Его рука казалась настолько неутомимой, что многие уверяли, будто под белым покрывалом прокаженного на самом деле бился с врагом святой Георгий. Рядом с ним, стараясь его прикрыть, сражались Тибо и Адам, охваченные радостью от предвкушения победы. Что же касается Рено Шатильонского, — он дрался словно дьявол, проявляя героизм, которым невозможно было не восхищаться. Наконец-то он смог отомстить за те шестнадцать лет, которые томился в алеппской темнице, и головы так и летели из-под его меча.

Кровь ручьями лилась по полям. Маленький отряд в пятьсот человек, ведомый сияющим образом Истинного Креста, тараном врезался в мусульманское войско, — а тут и ветер перешел на сторону войска Бодуэна: принялся дуть христианам в спину и погнал тучи песка, которые ускорили разгром мусульман. Ибо это действительно был разгром — да еще какой! Грозная махина армии султана рассыпалась, была разбита храбрым маленьким войском Бодуэна. И сам Саладин внезапно оказался в одиночестве...

И тогда он увидел, что прямо на него несется, выставив вперед копье, вражеский всадник, за ним следуют еще двое, но на шлеме первого сияет корона. И тогда он понял, от чьей руки падет, — надеяться ему было не на что, потому что он был безоружен. Он ждал. Заметив это, Бодуэн отбросил копье и выхватил меч, затем успокоил коня и подъехал ближе к тому, кто бросил ему столь жестокий вызов. С минуту они, как незадолго перед тем в Аскалоне, смотрели друг на друга с почти осязаемым напряжением, и Саладин смог разглядеть открытое изуродованное лицо прокаженного короля и его сверкающие глаза, разделенные железным «носом» шлема...

— Дайте ему меч! — приказал Бодуэн. — Я не стану убивать безоружного человека!

— Ваше Величество, это безумие! — попытался отговорить его Адам.

— Я так хочу!

В оружии здесь, на поле боя, недостатка не было. Тибо уже наклонился, чтобы подобрать какой-нибудь меч, когда несколько мамелюков, несмотря на панику заметивших отсутствие господина, сломя голову примчались обратно, и трое христиан едва успели встать в оборонительную позицию в ожидании удара, которого так и не последовало. Всадники в желтом ограничились тем, что окружили своего повелителя и увлекли его за собой, подгоняемые ветром, который дул им в спину, в сторону их страны. Бодуэн не шелохнулся.

— Ваше Величество, почему вы его не убили? — возмутился Адам Пелликорн.

— Он же вам сказал, — проворчал Тибо. — Рыцарь не убивает врага, когда тот не может защищаться, а король — величайший рыцарь из всех!

Впоследствии стало известно, что Саладин с остатками своей армии, сотней воинов, забрался в синайскую глушь. Без запасов еды, без проводников, без корма для лошадей он углубился в пески, проливными дождями превращенные в болота. В довершение всех несчастий на них напали грабители-бедуины, и после долгого и мучительного пути, который стал для него настоящей пыткой, султан почти в одиночестве и пеший кое-как 8 декабря добрался до Каира. И очень вовремя, потому что ограбленные им сторонники Фатимидов уже делили между собой его имущество.

Пока Бодуэн совершал подвиги, славные войска графа Фландрского, графа Триполитанского и князя Антиохийского, осаждавшие Аранк, выставили себя, можно сказать, на посмешище. Эта крепость, расположенная на равном расстоянии от Алеппо и Антиохии, побыв приданым княгини Антиохийской, досталась аль-Адилю, злополучному сыну Нуреддина, которого франкское королевство старалось защитить от Саладина. Он отправил туда своего армянского визиря, но сделал это напрасно, поскольку человек, о котором идет речь, больше всего желал оставить ее себе. И потому, когда христиане подошли к крепостным стенам, справедливо ссылаясь на давние соглашения, он рассмеялся им в лицо и отказался открыть ворота, но позволил начать осаду, не слишком сопротивляясь. Впрочем, странная это была осада, во время которой осаждавшие вели веселую жизнь в своем лагере, словно прибыли сюда на отдых: играли в кости или в бабки, кутили, поскольку местность была богатая, а то и отправлялись в Антиохию, чтобы понежиться в бане и попировать в ожидании, пока визирь соблаговолит сделаться более сговорчивым. Тем временем из Алеппо на помощь осажденным прибыл аль-Адиль собственной персоной, но ворота оказались заперты. И положение двух групп осаждавших стало довольно забавным: они гарцевали, учтиво здороваясь друг с другом на расстоянии, а жители Аранка, у которых припасы подходили к концу, смотрели на них голодными глазами, не зная уже, какому святому молиться, и не понимая, кто чей враг.