Читаем без скачивания История германского фашизма - Конрад Гейден

На каких же взглядах сошлись Штрассер и Геббельс? Это были главным образом социализм и восточная ориентация.

«Будущее принадлежит диктатуре социалистической идеи в государстве». Это напечатано не в «Роте фане», а в «Фелькишер беобахтер» в середине 1925 г., и автор этой любопытной фразы — Геббельс. Свободный от предубеждений, автор даже заявляет: «Борьба классов, как все исторические факты, имеет две стороны». В конце апреля Штрассер в собственной газете Гитлера пишет, что в сущности старая социал-демократия 1914 г. была прекрасной партией: «Вспомним эту веру, этот порыв, это воодушевление миллионов, которые одни лишь могли заглушить и оправдать боль и ужас тех дней (ноябрь 1918 г.) и мучащий по ночам кошмар обиды и позора за унижение нации». Невольно возникает мысль: не был ли национал-социалист Штрассер в 1918 г., чего доброго, марксистом, ибо так возмущаться может только обманутая любовь.

«Партия, которую возвеличил такой пылкий идеалист, как Бебель, партия, в которой некогда бились тысячи горячих сердец, преисполненных самоотвержения и самоотречения, превратилась теперь в партию Бауэров и Гейльманов, Рихтеров и Барматов». Это звучит иначе, чем учение вождя о том, что евреи отравили германских рабочих ядом марксизма, что социал-демократию надо было уничтожить еще до войны.

С упрямством политического примитива Штрассер отклоняет антисемитское руссофильство Розенберга. «Ни в коем случае, — пишет он в широковещательной передовице в центральном органе партии, — Германия не должна ориентироваться на Запад и помогать американскому капитализму и английскому империализму в их борьбе против России. Где ведется борьба против Версальского договора, там находятся естественные друзья и союзники Германии. Место Германии на стороне грядущей России, на стороне Турции, Китая, Индии, рифов-кабилов и друзов. Для Германии существуют не «народы Европы», для нее существуют только защитники Версальского договора или борцы против него. Так как Россия тоже идет по пути борьбы против Версаля, она — союзник Германии; до ее внутреннего режима никому нет дела».

А между тем теоретик и авторитет партии по внешней политике заявлял, что конечная цель партии — уничтожение большевизма, и проповедывал крестовый поход с помощью Польши против большевистских палачей мира. В редакцию «Беобахтера» посыпались негодующие письма русских друзей.

Бывший заведующий отделом печати у гетмана Скоропадского — Немирович-Данченко — возмущается неграмотностью Штрассера: последний-де не знает даже, что теперь вообще не существует России… Розенберг же считает абсолютно нежелательной германскую интервенцию в нынешнем положении и в настоящий момент; внешняя политика, подчеркивает он, никогда не должна носить догматического характера.

Лишенный возможности открыто противоречить Штрассеру, Розенберг останавливается на излияниях молодого Геббельса, ставшего неосторожным. Геббельс сочинил вымышленную беседу с коммунистом, в которой реальная внешняя политика Штрассера преподносится в пышном оперном стиле. «Мне нет надобности, — так начинает он свою статью, — рассказывать своему коммунистическому другу, что для меня народ и нация нечто иное, чем для краснобая с золотой цепочкой от часов на откормленном брюшке. Русская советская система, которая вовсе не доживает своих последних дней, тоже не интернациональна, она носит чисто национальный, русский характер. Ни один царь не понял души русского народа так глубоко, как Ленин. Он пожертвовал Марксом, но зато дал России свободу. Даже большевик-еврей понял железную необходимость русского национального государства». Затем следовало новое, еретическое для национал-социализма открытие: «Еврейский вопрос сложнее, чем думают; по всей вероятности, еврей-капиталист и еврей-большевик не одно и то же».

Вот оно как! Разве Геббельс не замечает, что это уж почти не антисемитизм? Во всяком случае, Розенберг не пропустил этого мимо ушей.

Однако Штрассер добился того, что на некоторое время его взгляд стал официальным взглядом партии. Только в одном пункте Гитлер урезал эту внешнеполитическую программу, а именно в вопросе о Южном Тироле. В этом отношении громкая речь против Локарно, произнесенная Штрассером 24 ноября в рейхстаге, интересна столько же тем, что он говорит в ней, сколько и тем, о чем он умалчивает. «Мы, национал-социалисты, солдаты, и офицеры-фронтовики, никогда не откажемся от Эльзас-Лотарингии, от Эйпена и Мальмеди, от Саарской области и наших колоний; мы не отказываемся от Северного Шлезвига, равно как от Мемеля и Данцига, Познани и Западной Пруссии и Верхней Силезии. Мы не желаем отделываться от наших братьев в Австрии и Богемии дешевыми фразами». Это — длинный список, но Южный Тироль в нем отсутствует. Здесь чувствуется рука Гитлера. Зато в следующих фразах опять возвышает голос противник интервенции против Советской России:

«Мы протестуем против того, чтобы миллионы германских безработных в ближайшем будущем проливали свою кровь в качестве ландскнехтов Лиги Наций и ее хозяев повсюду, где борющиеся за свою свободу народы восстают против французского милитаризма, английского империализма и американского капитализма».

Хотя Гитлер выступал против «фелькише» очень решительно, на деле он не желал борьбы. Если бы они предоставили ему без спора юг, он охотно уступил бы им север, хотя бы уже потому, что это подорвало бы господство Штрассера.

В июне 1925 г. национал-социалисты в рейхстаге даже объединились в одну фракцию с большей частью сторонников Грефе и застрельщиком ревалоризации д-ром Бестом. Положение оставалось двусмысленным, так как Штрассер конечно продолжал агитировать в стране против национализма тайных советников и майоров из лагеря «фелькише».

Эта надуманная тактика исходила из предпосылки, что Мюнхен с молчаливого согласия националистов будет предоставлен Гитлеру. Но они этого не сделали. В конце концов и в Южной Германии у них были элементы, от которых они не могли просто-напросто отказаться. Там был еще Дрекслер, затем националистический лидер судья Дерфлер и другие. Они вели скромное существование в своем «Национально-социальном народном союзе». Гитлер не побрезговал явиться со своими приверженцами в небольшую пивную, где собралось около ста членов этого союза, и лично сорвать их собрание. Когда же один из противников попытался на митинге взять под лупу прошлое Гитлера, приверженцы Гитлера попросту не дали ему говорить. Мир был сорван окончательно. Гитлер обратился к своим преторианцам с призывом «положить конец проискам» противников, тут же выступить против них и не допустить дальнейших оскорблений партии и ее вождей. Это было не совсем «легально», но зато ясно сказано. Несколько времени спустя, когда Грефе и граф Ревентлов возымели неосторожное желание выступить в мюнхенской пивной Хофброй, Гитлер снова появился со своими приверженцами в зале; не говоря ни слова, он вскочил на стол, подал знак и улыбнулся — в результате поднялся такой кавардак (его, между прочим, устроили женщины), что полиция должна была закрыть собрание. Ни Грефе, ни Ревентлову не удалось говорить. Последний, стоя на трибуне за живой стеной полицейских, с холодной миной созерцал бушующую толпу; когда Гитлер удалился, он крикнул ему вслед: «До свидания».

После того как снова разгорелась открытая борьба, Штрассер уже не встречал никаких помех на севере. Он уводит своих людей из конгломерата «фелькише» и старается ориентировать их» в столь же социалистическом, как и националистическом направлении. Наряду с Геббельсом главным помощником его был его брат Отто, бывший социал-демократ. Почти во всех северных и восточных областных организациях национал-социалистической партии сидели социалисты штрассеровского толка. Они принадлежали к тому типу членов партии, которые не читали ни программы партии, ни воззваний партийного руководства и приемлют партию ради ее «субстанции», а не ради ее теорий. Они считали своей задачей найти для этой субстанции соответствующую программу; это предстояло сделать на конференции северонемецких организаций, созванной Штрассером на 22 ноября в Ганновере.

На этой конференции оказалось, что существуют уже две национал-социалистические партии: одна — гитлеровская, другая — штрассеровская. Как выразился руководитель ганноверской организации Руст,[102] немцы из северной Германии не желали, чтобы ими управлял мюнхенский папа; в слове» папа» сливалась вся гамма враждебных чувств против баварца-католика Гитлера. Конференция объявила себя «сотрудничеством северных и западных организаций». Из Мюнхена явился в качестве наблюдателя Федер. Этот борец против «процентного рабства» уже давно действовал на нервы «друга коммунистов» Геббельса. Последний предложил просто указать Федеру на дверь, так как участники конференции собрались здесь в закрытом кругу. Действительно, уполномоченный Гитлера ничего не добился на конференции. Грегор Штрассер развил на конференции обширную социалистическую и внешнеполитическую программу; за нее голосовали все участники конференции, за исключением д-ра Лея,[103] руководителя южнорейнской организации. Программа выступала за промышленные и аграрные пошлины и вообще за автаркию народного хозяйства, за самое интенсивное обложение посреднических прибылей и корпоративное построение хозяйства. Особенно резко программа высказывалась против профессиональных союзов, стоящих на платформе хозяйственного мира. Практически важнее всего была позиция конференции в вопросе о тактике повседневной борьбы. Свои устремления в этой области ганноверцы бесстрашно охарактеризовали самым сильным словом: политика катастроф. Согласно этой доктрине национал-социализм должен приветствовать все, что приносит вред существующему государству, будь то бомбы голштинских крестьян или стачки коммунистических рабочих.