Читаем без скачивания Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 2 - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Те, что хотели во что бы то ни стало выторговать у короля новые землевладельческие привилегии, говорили друг другу, что пока он жив, ни один съезд не пройдёт и ничего не получат. Поэтому убить его было условленным паролем, а когда такое плохое слово расходится, кто же не знает, что людей, готовых продаться и рискнуть жизнью всегда достаточно. В мои времена было их очень много. Тут же речь шла не об обычном убийстве, но громко кричали, что хорошо послужит королевству тот, кто уберёт со света врага вольности.
Некоторые из тех заговоров были так составлены, что люди только настоящим чудом напали на их след, а нескольких засад итальянец случайно избежал, там припозднившись, тут поспешив, или меняя в последнюю минуту планы.
О многих или почти обо всех этих опасностях ему не говорили, потому что и без этого он был раздражителен, а, кроме королевской семьи и нескольких приятелей, он не переносил остальных вельмож и духовенство.
Из прежних друзей Грегор из Санока, позже Дерслав из Рытвиан, Збигнев Олесницкий, Мацей Древецкий, ученик его, из итальянцев — Арнульф Тедалди, Колленуцио из Песаро, Гуччи де Колони были ему милее других. Но по всему миру у него были рассеяны корреспонденты, друзья, почитатели и протекторы, в Италии, Германии, Франции и там, где науки были тогда в большом почёте, а старинная литература возрождалась.
Много наговорив против Каллимаха, хоть отдаю должное его знаниям и уму, и перед теми склоняю голову, ещё то должен добавить в пользу неприятного мне итальянца, что не внешне, не для выгоды, но в конце концов искренне и сердечно он привязался к королевичам, ко всей семье.
Он называл их своими детьми, и каждое их дело принимал близко к сердцу как своё собственное.
1495 год начался при таком напряжении умов против короля и Каллимаха, что можно было ждать какого-нибудь восстания землевладельцев, которое пришлось бы усмирять силой.
Кричали, что Ольбрахт не хочет подтвердить их прав и привилегий потому, что намеревается их нарушить и уничтожить; что съездов не созывает, чтобы их отменить и самому со своими советниками править королевством не по-христиански, а по-язычески. А поскольку в те минуты, когда король был полностью занят своей будущей войной, должны были обращать внимание на беспокойство дома, и надлежало смягчать умы, следовали ежедневные и постоянные совещания, в которых мнения разбивались.
Сам Ольбрахт уже готов был сделать что-нибудь на время землевладельцам, чтобы добиться их расположения; этого мнения придерживался Мацей Дзевецкий, секретарь короля, ученик и приятель Каллимаха. Каллимах же, немного сломленный и уставший, хоть эти уступки не советовал и не хвалил, молчал.
И случилось то, чего никто на свете предвидеть не мог, — осенью в Пиотркове созвали сейм. Король ехал на него с тем решением, чтобы дать землевладельцам накричаться, много им обещать, а ничего не дать.
Таково было решение, но силы и постоянства Ольбрахт ни в чём не имел. Бороться с землевладельцами так хладнокровно, как отец, было совсем не его делом. Он отворачивался от них и насмехался, или у него даже нечто иное было в голове.
И он, который, согласно совету своего министра, должен был обрезать, ущемлять, отнимать свободы, поехав на сейм, подписал для себя и своих преемников такое обязательство, что было равносильно кандалам.
Этим новым привилеем король обещал без приговора ни у кого имущество не отнимать, наёмникам за границей платить с копья по пять гривен, не давать только должностей осевшим там, где их должны были осуществлять, и т. п., и наконец ни новых законов не представлять, ни войны объявлять без позволения сейма.
Паноши ещё дописали себе, чтобы плебеям, упаси Боже, духовных должностей не давали, а кметам ограничили их свободы, так же как мещанам, которым запрещалось приобретать имущество.
И вот этот король, что превыше всего угрожал вольности, заложил на будущее очень крепкий её фундамент.
Когда это случилось, а это случилось среди шума и крика, какой-то поспешности и давлении, что времени для размышления практически не было, Ольбрахт пошёл из залы в спальню и лёг, уставший, проклиная шумную сессию. Я как раз стоял в комнате вместе с Древецким, который был меньше удивлён, чем я, но предвидел, что этот день король будет горько оплакивать.
— Видишь, Мацек (так король звал фамильярно Древецкого), — сказал он, громко зевая, — если бы мне было разрешено напасть с саблей на этих горлопанов и изрубить их на капусту, я бы справился, но слушать их речи, их упрёки, их жалобы, их угрозы, не в силах ответить кулаком… это превосходит мои силы. Я предпочёл подписать то, что они очень хотели, лишь бы однажды от них освободиться.
— Они также всё получили, а может, больше, чем ожидали, — сказал Древецкий.
— Что это значит? — выпалил Ольбрахт. — Я имею сильное решение полностью сокрушить это здание, веками латаемое и одряхлевшее. Поэтому всё едино, больше или меньше какой-нибудь подпоркой под ним, когда это должно рухнуть…
Мы молчали. Король был явно недоволен собой, но смеялся и шутил, подражая то одному, то другому из ораторов-простачков. Каллимаха, естественно, в Пиотркове не было, он ждал нас в Кракове.
С утверждёнными правами король себе ничего не делал, но над тем, как объяснит магистру, размышлял и беспокоился. В начале царствования, когда предвиделись такие перемены, увеличение свободы значило много.
Наше возвращение в Краков было также невесёлым. Пристыженный ученик опасался предстать перед страшным судьёй. Древецкий тоже знал, что и на него упадут громы. Чтобы уменьшить их силу, король отправил меня вперёд к Каллимаху с устным поручением рассказать, что случилось, и стараться объяснить, что иначе быть не могло, потому что король перед войной, нуждаясь в землевладельцах, отталкивать их не хотел.
Остановившись в Кракове, я сразу пошёл к старосте Гостинскому, которого я нашёл в его итальянском окружении занятым чтением писем о новом толковании Платона, которое как раз закончил его приятель Фицинус. Рады мне были или нет, им пришлось принять меня как панского посланца. Я дал отчёт с несчастного сейма.
Каллимах пожал плечами и сказал:
— Ad calendas graecas отложены реформы… а между тем на шее новый хомут. Ольбрахту нужно было читать с кафедры коллегии об управлении, а не за скипетр хвататься. Когда он говорит, он умный… когда за дело возмётся, им управляет кровь, он не думает.
После чего он грустно замолчал, даже не показывая, что его это
