Читаем без скачивания Политическая и военная жизнь Наполеона - Генрих Жомини

Это важное событие служит лучшим оправданием моей экспедиции в Египет, целью которой было не допустить его. К несчастию, удар был неотразим и, хотя в царствование Людовика XVI он послужил бы поводом к непримиримой войне против англичан, но обстоятельства так переменились, что я не имел никакого средства воспротивиться ему. К тому же, мы узнали в Европе эти бедственные происшествия только в начале 1803 года, когда уже Англия объявила разрыв Амьенского мира. Генерал Декаэн, посланный мною для занятия Иль-де-Франса и бедной колонии Пондишери, не мог бороться против этого исполинского могущества: он вскоре был принужден оставить свой слабый пункт на твердой земле и ограничиться одною защитой Иль-де-Франса.

На твердой земле не предвиделось скорого нападения на Францию, и я воспользовался, этим, чтоб угрожать Англии высадкой. Это предприятие всегда казалось хотя и весьма затруднительным, но возможным; если бы оно удалось, взятие Лондона было почти, несомненно. При занятии столицы тотчас бы образовалась сильная партия против олигархии. Может быть, мы подвергались бы и опасностям; но думал ли о них Ганнибал, переходя Альпы или Цезарь, делая высадку в Эпир, в Африку или в Англию?

Лондон отстоит только на несколько переходов от Кале; и английская армия, рассыпанная для защиты берегов, не могла бы вовремя соединиться для прикрытия столицы. Без сомнения эта экспедиция не могла быть предпринята с одним корпусом; но успех её был верен при 150-ти тысячной армии, которая на пятый день после выступления своего на берег явилась бы перед Лондоном.

Флотилии послужили бы только к тому, чтобы перевезти в несколько часов 150 000 человек, и овладеть всеми мелководными местами. Переезд должен был совершиться под прикрытием эскадры, которая, собравшись в Антильском море, принеслась бы оттуда на всех парусах в Булонь. Если бы предположенное соединение не удалось в этом году, оно могло исполниться в другой раз. Пятьдесят кораблей, вышедших из Тулона, Бреста, Рошфора, Лориана, Кадиса, соединились бы при Мартинике; их отплытие заставило бы трепетать за Индию, и покуда англичане отыскивали бы их у мыса Доброй Надежды или в Антильском море, эти корабли возвратились бы в Булонь и обеспечили бы высадку в Англию.

Мне нужно было не более 10 часов, чтоб высадить 150 000 старых, победоносных воинов в страну, совершенно не имеющую укрепленных мест и регулярной армии. Полагали, что патриотизм англичан заставит их сделать общее восстание для защиты Отечества, и что отступление моей армии сделается невозможным. Во всяком другом случае, этот патриотизм мог бы быть преградою; но, когда авангардом моим были бы демократические начала, которые нашли столько приверженцев в Англии, мы бы разделили выгоды нации, и таким образом противопоставили одну часть её другой. Если когда-либо система пропаганды могла служить средством к успеху, то именно в этом случае. Впрочем, одни последствия могли решить эту задачу; я ее не привел к окончанию.

Более важная причина могла заставить меня отказаться от этого предприятия; а именно, сомнительное положение сношений моих на твердой земле, в особенности с Россиею. Стараниями Петербургского или Лондонского кабинетов Австрия могла возобновить войну в тот самый день, когда бы я вступил на великобританский берег, и отнять у нас, таким образом, плоды десятилетних побед из-за сомнительного успеха. Достоверно то, что без союза какой-либо из этих держав высадка была бы не благоразумна, и это обстоятельство много способствовало мне решиться на брак, заключенный мною несколько лет спустя.

Во всяком случае, угроза ничего не стоила, потому что мне нечего было делать с моими войсками, и все равно было, расположить ли их на берегах, или в другом месте. Одни приготовления высадки уже вовлекли Англию в разорительные издержки для защиты: и это было выгодно. В течение 1803 и 1804 годов я занял лагерями прибрежные окрестности Булони, Дюнкирхёна и Остенде; значительные эскадры готовились в Бресте, Рошфоре, Тулоне; французские верфи были наполнены прамами, шлюпками, канонерскими лодками, и всякого рода большими и малыми транспортными судами; тысячи рук были употреблены для расчищения в Ла-Манше гаваней к принятию этой многочисленной флотилии.

Англия со своей стороны принялась за оружие. Питт, не устрашась грозной опасности, полагал обязанностью принять на себя управление делами в этих трудных обстоятельствах. Он не удовольствовался известным биллем о защите (18 июня 1804), но, оставив мирные занятия финансами, надел мундир и только мечтал о военных машинах, батальонах, укреплениях, батареях. Старый и почтенный Георг III покинул свои царские палаты и ежедневно делал смотры; на песчаных берегах Дувра, графств Кента и Суссекса появились лагеря. Английская армия, простиравшаяся в 1792 году только до 70 000 человек, возросла до 150 000 линейных войск и регулярной милиции, не считая сил, находившихся вне трех королевств. Опасность Отечеству побудила записаться 300 000 волонтеров (fencibles). Флотилия в 800 канонерских лодок окружила берега Англии и Ирландии, кроме флота, простиравшегося до 470 судов. Противные армии стояли в виду друг от друга; они были разделены только проливом. Эти меры дорого обошлись Англии; но надобно признаться, что они оживили военный дух её подданных и приготовили их противостоять мне на суше.

Несмотря на эти необычайные приготовления к защите, министерство не было спокойно на счет последствий моего грозного предприятия; чтобы отвлечь мое внимание, составили против меня заговор. Для лучшего успеха было собрано множество заговорщиков. В течение суток мы были уведомлены обо всем, так хорошо были выбраны поверенные.

Я хотел только наказать людей, старающихся нарушать спокойствие государства, и потому должен был собрать неопровержимые доказательства, чтоб уличить их.

Пишегрю был главою заговора. Этот человек, имевший более храбрости, нежели талантов, хотел играть роль Монка(7); это шло к нему. Подобные намерения меня мало беспокоили; я знал, что они не слишком важны, и что притом общее мнение не одобряло их. Роялисты могли меня захватить или даже умертвить, но не продвинулись бы ни на шаг вперед. Все хорошо в свое время.

Партии хотя еще не пали, но уже теряли свои силы; взаимные опасения их приковывали к моей колеснице всех рассудительных людей. Предводители роялистов, совершенно забытые со времен успокоения Вандеи, хотели снова появиться на политическом горизонте. Желание их было естественным следствием усиления моего могущества; я возобновлял единодержавную монархию: это значило охотиться на их полях.

Республиканцы страшились высоты, на которую я был вознесен обстоятельствами и не доверяли употребление моей власти. Они боялись, чтобы я не восстановил древнюю монархию с помощью моей армии. Роялисты поддерживали этот слух, и старались выставить меня неблагоразумным подражателем государей древности. Другие, более хитрые, глухо распространяли, что я старался восстановить власть только для того, чтобы поднести ее Бурбонам(8), когда она будет доведена до того состояния, что им можно будет предложить ее.