Читаем без скачивания Костры Фламандии - Богдан Сушинский

– Но ведь вы – офицер, господин Ковальчик, да к тому же, как я понял, человек довольно мудрый – не сочтите за лесть. Вот и подумайте, какие замыслы во имя отчизны может вынашивать сейчас король? Вспомните, с какой великой идеей обратился он недавно к сейму. Но тот же господин коронный гетман, по чьему приказу вас послали сюда…

– Ну, почему же?.. – пробовал было возразить Ковальчик. – Он, очевидно, выполнял…

– Не спорьте, поручик, я уже сказал: к вашей охоте за мной ни король, ни королева не имеют никакого отношения. Да и сам коронный гетман введен в заблуждение чьим-то подлым доносом.

– Доносами у нас разить умеют, – охотно согласился Ковальчик.

– Но о доносчиках потом. Пока что подумайте, что я имел в виду, говоря о замыслах его величества.

Поручик все еще помнил, какого высокого мнения был о его уме полковник Хмельницкий. И ему не хотелось, чтобы это мнение изменилось. Несколько минут он напряженно думал, все яснее осознавая, что представления не имеет, о чем может идти речь. Но когда уже совершенно отчаялся разгадать эту слишком сложную, прямо-таки королевскую, загадку, вдруг вспомнил… Недавно командир полка Ржевусский, имевший давние счеты с турками, основательно разорившими одно из его сел, возмущался на офицерской вечеринке действиями некоторых сенаторов, совершенно забывших о бедах и лишениях, которые уже несколько веков приносят османы на Польскую землю.

– Стоило только королю, помня о своем долге защитника отечества, затеять святое дело – поднять Польшу, Литву и казачество против Стамбула, – сетовал Ржевусский, – как эти сенаторы вдруг резко воспротивились походу. Они, видите ли, считают, что Польша не должна воевать с Высокой Портой. Но как же ей тогда защищать свои земли и своих подданных?

– С кем ей воевать, если не с турками?! – возмущенно вопрошал командир полка. – Послушать Адама Киселя и других сенаторов, так получается, что Речь Посполитая вообще ни с кем не должна воевать! Но так не может, не должно быть. Что это за страна, которая, если пока еще не воюет, то хотя бы не готовится к большой войне?!

– Уж не велено ли было вам, полковник Хмельницкий, вести с французами переговоры об их помощи короне, а следовательно, и казакам, в войне против Османской империи? – наконец спросил поручик.

– Я не сомневался, что вы – храбрый воин. Теперь не сомневаюсь и в том, что вы – прекрасный дипломат.

Это, конечно же, было неправдой, никаких официальных переговоров от имени короля, касающихся войны с Турцией, он не вел. Хотя в беседах с принцем де Конде речь заходила и об этом. Но пусть ему зачтется, что поручик сам породил эту неправду. И поскольку он все же породил ее, прикинув, что переговоры должны были касаться самой кровоточащей раны Польши, генеральный писарь не мог не посмотреть на Ковальчика с искренним уважением.

– Впрочем, как вы понимаете, такие переговоры, скорее даже не переговоры, а всего лишь выяснение взглядов главнокомандующего французскими войсками и первого министра Франции по этому вопросу должно было вестись совершенно секретно.

– Только так, господин полковник, только так, – охотно поддержал его мысль Ковальчик.

– Вот вам и разгадка того, как появился ложный слух о моей измене! – дружески похлопал его по плечу полковник. – «Вел Хмельницкий какие-то тайные переговоры с французами?» – задавался вопросом коронный гетман. – Шпионы доносят, что вел. О чем же договаривались казачий полковник и принц де Конде? Этого никто толком не знает. А если все покрыто тайной, значит, задумано что-то против Речи Посполитой. А коль так, находят старого рубаку Ковальчика и натравливают против такого же простого рубаки Хмельницкого: дескать, сразитесь, кто кого…

– В том-то и дело, что, кто кого… – проворчал поручик. А затем, сокрушенно повздыхав, все же мечтательно произнес: – Все-таки было бы хорошо, если бы поручик Кржижевский появился в имении отца как можно скорее да прояснил, что же там, при дворе короля, происходит.

Последние проблески заката угасли, и море постепенно успокаивалось, сливая черноту своих горизонтов с булатной синевой вечернего неба.

Еще только зарождавшийся полукруг месяца, возникший прямо по курсу «Женевьевы», казался бледным отражением охлажденного солнца. Всматриваясь в него, полковник Сирко на какое-то время забыл, что стоит на палубе корабля, и черная рябь моря по обе стороны лунной дорожки вдруг предстала перед ним вспаханными, разделенными белесой межой степными нивами.

Даже темные силуэты сторожевиков, мерно покачивающихся недалеко от «Женевьевы», напоминали силуэты хат степного хуторка, разбросанных по широкой долине, на склонах которой заканчивалось задремавшее под осенними ветрами поле.

«Поле?! Ну, разве что поле брани, – поспешил развеять свои иллюзии полковник. – Хотя море трудно представить себе в виде поля брани. Разве по нему можно пройтись, проститься с павшими, оплакать их могилы? Ни тел, ни оружия. Море убиенно поглощает даже тех, кто всего лишь легко ранен или просто оказался за бортом. Упаси Господь казака от такой гибели!».

К судну причалила еще одна лодка, и на борт поднялись капитан французского судна и казачий сотник.

– Все в сборе, господин полковник, – появился из надстройки Гяур. – Решения своего, надеюсь, не изменили?

– Риск большой. Сколько голов казачьих придется сложить под чужими стенами! – вздохнул Сирко, направляясь к кают-компании. – Может статься, что и все мы…

– Когда соединимся с войсками принца де Конде и начнем штурмовать крепость с суши, их поляжет не меньше.

– Там будет штурм, бой. А здесь нас расстреляют из орудий форта или крепостных орудий. Даже сабли с врагом скрестить не дадут, – мрачно пророчествовал Сирко. – И это после победы в морском бою.

Гяур с тревогой взглянул на полковника, но внимание Сирко вновь было приковано к только ему одному открывавшейся степной ниве. В глубине его сознания вдруг ожил тот самый «земной корень», который навеки должен был прикрепить его к клочку земли где-нибудь на Полтавщине, Киевщине или в Южной Подолии, и который сам он, человек военный, считал давно и навечно увядшим.

– Потерпев поражение у форта, мы погубим победу, добытую в море, – согласился Гяур. – Тут стоит подумать. И все же то, что в руках у нас оказался комендант форта, – какой-никакой перст судьбы.

– Перст судьбы… – задумчиво повторил Сирко. – Это уж точно.

Несколько секунд Гяур ожидал, что он добавит еще что-либо, однако полковник упорно, сосредоточенно молчал. Эта способность Сирко умолкать в самые неподходящие минуты, прерывая мысль буквально на полуслове или же высказывая ее как бы про себя, уже была знакома Гяуру. Тем не менее привыкнуть к ней до сих пор не сумел.