Читаем без скачивания Костры Фламандии - Богдан Сушинский

– Моей дочери?!

– Видит Бог, дочери.

– Значит, все-таки дочери… И что, дочь тоже станет?..

– …Ибо так суждено, чтобы сила и воля пророческие передавались из поколения в поколение исключительно по женской линии.

– Получается, что мы ни в чем не вольны. Ни в чем – вот что меня страшит.

– Это никогда не должно страшить тебя, поскольку твоя высшая воля – в воле Высших Сил. В этой же воле и твоя судьба.

– Хорошо, я смирюсь. Во имя того высшего добра, которое намереваюсь творить на этой земле, – смирюсь.

– В таком случае собирайся в дорогу. Путь твой пролегает во Францию.

– Во Францию… – повторила Власта, не требуя никаких объяснений. – Но… – тут же спохватилась она, – неужели, действительно, во Францию?! Конечно же, во Францию, куда еще может пролегать мой путь в эти дни? Ведь где-то там, на севере Франции, пребывает сейчас князь Гяур. Вот только где именно искать его? И как это делать?

– Ты найдешь князя, тебе помогут! – пришел на выручку все тот же суровый голос, вещавший от имени Высших Сил.

– Я верю: помогут! – и как же она была признательна сейчас этим незримым и непознанным Высшим Силам!

– В то же время ты всегда должна помнить о тех порывах, которые до поры до времени таятся в тебе, в твоем сознании и твоей душе. И вера твоя всегда должна оставаться языческой, то есть такой, каковой она оставалась у твоих предков.

– Я всегда буду поклоняться реке, дереву, которое посажу; мужчине, подарившему плод дочери моей; пеплу предшественницы, чей дух вечно будет витать над этим садом, холмом и рекой. Я пройду по жизни мужественно и праведно, как и было завещано мне Высшими Силами…

Власта сама удивлялась словам, так неожиданно зарождавшимся в ее сознании. По-житейски доступные и в то же время таинственно возвышенные, они небесными зернами засевались в ее сознание, чтобы взойти земными пророчествами.

Сейчас, стоя на вершине Сатанинского холма, Власта произносила их, словно клятву, которую суждено и завещано давать не на Библии, а на Святой Книге Высшей Мудрости. Да, именно так, на Святой Книге Высшей Мудрости, очеловеченное название которой – Земля. Создавая ее, Высшие Силы заложили в отмерянные, земные страницы-эпохи всю мудрость бытия иных планет, миров, неистребимого космического духа.

Смерч вновь прошелся по водопаду, поднял столб воды, чтобы окропить ею вершину холма и полусожженные столбы, на которых был когда-то подвешен гроб Ольгицы.

«Взгляни на восток. Взошло солнце. Прикажи запрягать коней. Но, прежде чем оставишь эти края, посади сосну. И думай о дочери. О дочери…»

Выйдя из кают-компании, капитан и казачьи офицеры поспешно садились в ожидавшие их лодки и отбывали на свои суда. Только капитан «Руана» почему-то задержался у двери и, дождавшись, пока все остальные уйдут, приблизился к совещавшимся между собой Сирко и Гяуру.

– Меня зовут Шарль Констанэ, господа, – представился он, непривычно вежливо для морского капитана откланиваясь. – Как вам уже известно, я служил у испанцев и довольно хорошо знаю канал, гавань и испанский язык. Поэтому…

– Но вы-то говорите сейчас на польском! – с удивлением перебил его Сирко.

– Разумеется… – невозмутимо согласился Констанэ. – Не заметил, как перешел на него. Нет, господа, я не полиглот. Просто в свое время у меня появились некоторые разногласия с капитаном испанского судна, а затем и с испанским королевским судом. В одном из плаваний к далекому острову, входящему в состав испанской морской короны, я оказался среди тех, кто поднял бунт и захватил корабль. После долгих приключений меня подобрал в море шведский клипер, экипаж которого наполовину состоял из поляков. Поскольку с французским законом у меня тоже были не очень дружественные отношения, я предпочел отправиться с одним из моряков-поляков на его родину, и вскоре был назначен капитаном торговой шхуны. А уж потом вернулся во Францию. Впрочем, это слишком длинная история, господа.

– Длиной в жизнь… – согласился Сирко. – Однако больше всего нас заинтересовала та часть ее, которая касается знания канала, гавани Дюнкерка и испанского языка. Мы надеемся на вашу помощь, капитан. Ваш корабль войдет первым, вслед за моим сторожевиком.

– Было бы еще лучше, если бы вы позволили перейти на ваш сторожевик. Мне легче будет общаться с офицерами охраны форта и лоцманской башни, чем вам. К тому же у коменданта, дона Эстелло, будет меньше искушения предать вас в самую ответственную минуту.

– А ваш корабль? Хотите спасти его, оставив вместе с «Женевьевой»?

– Хочу спасти. Но не такой ценой. Он пойдет вслед за флагманским сторожевиком. Командование примет мой помощник, надежный парень.

– Согласен, капитан, – сжал ему предплечье Сирко. – Жду вас на сторожевике. Не знаю, какой там из вас капитан, а казак вышел бы неплохой.

– Я подумаю над вашими предложениями, полковник, – вежливо улыбнулся капитан. – Быть казаком пока не приходилось. Но мой девиз: «Познавай жизнь, пока жизнь не распознала тебя».

– Любопытный девиз и, по-моему, очень близкий к казачьему. По духу своему. Жду вас на сторожевике.

В Париж Диана де Ляфер прибыла в сопровождении Кара-Батыра и графа де Моле.

Город встречал ее холодным моросящим дождем и пронизывающим, леденящим душу северным ветром. В этой ненастной погоде Диане чудилось что-то символическое, предначертанное свыше.

Триумфального возвращения в Париж блистательной графини де Ляфер не получилось – это уже было ясно. Она проезжала опустевшими улицами столицы, узнавая дворцы и особняки парижских аристократов. Когда-то во многих из них графиню принимали тепло и рады были видеть хоть каждый день. В некоторые же напрашивалась сама, через друзей и влиятельных знакомых. И потом долго гордилась, что сумела побывать на балу у герцогини де Сен-Симон, принца де Конде или графини де Кондьерро…

Однако все это осталось в прошлом. Теперь Диана уже с трудом могла бы определить, в каком доме ее вообще решились бы принять, а в каком сочли бы неудобным привечать заговорщицу, которой только чудом удалось избежать плахи. Да и то лишь потому, что сумела скрыться от правосудия.

– Вы думаете, нам удастся обнаружить следы графа де Корнеля еще до темноты? – устало спросила Диана графа де Моле.

Даже въезд в Париж не смог развеять ее «полусонного-полуидиотского», как определила сама графиня, состояния. Она чувствовала себя крайне утомленной и уже не испытывала никакого желания представать в таком виде и состоянии перед кем бы то ни было.

– Но сейчас полдень. А мы уже в центре. Остается выяснить… – глянув в окошечко, Артур де Моле не договорил, приказал кучеру остановить карету и бросился к ближайшему подъезду.