Читаем без скачивания Особое задание - Юрий Колесников

— Партизан?..

— Конечно.

— А фамилия-то как?

— «Милок».

— «Милок»? — переспросил Никитин, напрягая память. — Что-то не припоминаю такого…

— Да это не фамилия! — поспешил ответить Родин и махнул рукой. — Фамилию-то я сейчас запамятовал. Ну, «милок», помнишь, хлопцы его так прозвали не то за высокий рост, не то за… покладистость… Во второй роте был у нас красивый такой, спокойный парень, с густыми черными бровями. Бронебойщик.

Никитин понял, что речь идет о его «крестнике», но не подал вида. Это напоминание не вызвало у него радостного ощущения. А Родин продолжал:

— Ну как же, помнишь, на Варшавском шоссе отличился, а потом насквозь пробил из бронебойки легковую машину фрицевского генерала, что с какой-то мамзель ехал?!

Никитин ничего не ответил.

— Да знаешь, знаешь ты его…. — уверял Иван Иванович.

— Конечно, должен знать, раз он в батальоне у нас бронебойщиком был, — сказал Владимир Савельевич. — Так что с ним?

— Вот, значит, какая встреча! В Москве! Представляешь?

— А он что тут делает?

— Он, оказывается, москвич! Обнялись мы, значит, расцеловались по всем правилам, а тут подходит к нам широкоплечий детина, ростом выше нашего парня. Полковник! На груди у него, Владимир Савельевич, куда нам — партизанам! В два ряда, а сверху звездочка!.. Герой! Я аж замер, потом руку к козырьку потянул, приветствую. Оказывается — брат нашего. Родной! Представляешь, а?!

Никитин почувствовал облегчение. «Родной брат Герой Советского Союза… Должно быть, и впрямь наш Орлов не по доброй воле попал к власовцам», — думал он.

— Так, так… Это интересно! И очень хорошо!

— Должно быть, подводник, — добавил Родин. — И вот пристали оба ко мне, дескать, зайдем по такому случаю посидеть… В ресторан, значит, тянут… Я бы и рад, говорю, да спешу к бывшему комбату, к тебе, стало быть. Рассказал им и про тебя, что знал. Тогда и решили сей же час всем к тебе заявиться. Что на это скажешь? А?!

— Правильно решили! А где же они?

— Погоди, расскажу. Дал им, значит, твой адрес. Они пошли в какой-то коммерческий магазин, говорят, есть такой где-то на улице Горького. У полковника имеется какая-то книжечка не то с лимитками, не то со скидками — не кумекаю я в этих тыловых делах… Уяснил только, что надо им, значит, отовариться… Теперь уж скоро должны подойти. Не возражаешь, что я так?

— Да что ты, Ваня, милый! Сам знаешь — я всегда с удовольствием!.. Вот и у меня на такой случай есть кое-какие припасы, — сказал Никитин, доставая с окна бутылку и тарелки с закуской.

Через несколько минут раздался звонок. Никитин открыл дверь. На пороге стоял широкоплечий высокий капитан первого ранга со звездой Героя Советского Союза и множеством орденов, а из-за его спины робко выглядывало знакомое лицо. Это был Юрий Орлов. Никитин весело и шумно поздоровался с гостями, радушно пригласил их войти в комнату, а гости, извиняясь за беспокойство, завалили стол свертками со всякой снедью.

Все принялись за сервировку стола, подшучивая над злосчастной холостяцкой долей и проявляя незаурядную изобретательность в поисках заменителей обыкновенных тарелок, вилок, рюмок и прочих житейских предметов. Наконец уселись и начались тосты, воспоминания, разговоры… Никитин был рад встрече, охотно рассказывал о себе, с искренним интересом расспрашивал то одного, то другого, но никак не мог отвлечься от навязчивого воспоминания. Стоило ему взглянуть на Юрия, как перед глазами отчетливо всплывала картина первой встречи с ним: красивое, запоминающееся лицо, стройная фигура в гитлеровской форме, сырое, зябкое утро на железнодорожном переезде, а потом щелканье каблуков и… забинтованная голова. Прежде, почти ежедневно наблюдая Орлова на привалах, в походах или в боях, Никитин, казалось, забывал об этом, перед ним был боец-партизан и только. Теперь он смотрел на Орлова в синем бостоновом костюме, а видел его в аккуратно подогнанной гитлеровской форме со всеми ее атрибутами.

Бывший бронебойщик держался скромно. Впрочем, таким был он и в отряде. Брат его, моряк, оказался отличным рассказчиком. Иван Иванович же пребывал в особо приподнятом настроении. Он и в самой тяжелой обстановке, когда, казалось, нет никакой надежды на спасение, не упускал случая пошутить, а сейчас эта его склонность проявлялась в полную силу. Большой любитель песен, он не раз прерывал оживленный разговор, настойчиво требуя подпевать ему, и после каждой песни то он, то Никитин восклицали: «А помнишь, как тогда…» — и снова следовал рассказ о партизанских делах. Особое удовольствие им доставляло рассказывать моряку о ратных делах его младшего брата, сам Юрий только смущенно улыбался и ограничивался короткими репликами.

— Да! Юрий! — вспомнив что-то, воскликнул Родин. — Расскажи-ка толком, как это ты ухитрился тогда на шоссе за несколько минут подбить не то три, не то четыре танка? Расскажи-ка…

— Что ж мне оставалось делать? — ответил Юрий. — Танки появились на шоссе, через которое переходила дивизия, рассекли ее на две части. Темновато было, стрелять издали бесполезно и опасно: в своих можно попасть. Ну, я и пополз к шоссе, добрался до кювета, примостился за придорожным столбиком… Меня немцам трудно было разглядеть, а я танки хорошо видел, бил по ним с близкого расстояния, почти в упор… Вот и все…

— Да, дал ты жару фрицам! — похлопывая Юрия по плечу, заключил Родин.

— Вот так-то, друзья, — задумчиво произнес моряк, как бы подводя итог воспоминаниям. — Воевало нас пять братьев. И батя, имея белый билет, пошел в ополчение, когда враг к Москве рвался. Недалеко, под Клином, остался наш батя… Два брата тоже не вернулись; один — под Курском погиб, другого в Берлине за несколько дней до капитуляции наповал, сволочи, фаустпатроном… Осталось нас трое: Юрка — наш меньшой; второй — без ноги, еще в госпитале, я — третий да мать-старушка…

Моряк нахмурился, молча, не глядя ни на кого, долил стопки и, тяжело вздохнув, сказал: — За тех, друзья, кто не дожил до победы!

Оживленная, шумная беседа прервалась. Наступила торжественно-печальная тишина.

— Теперь, Юра, жизнь свою надо устраивать, — сказал Никитин, желая отвлечь товарищей от грустных мыслей.

— Да, с осени придется ему подналечь! — ответил за брата моряк. — Ушел он воевать с первого курса и теперь, как говорится, ни до бога, ни до людей… Без образования в наше время худо. Кстати, и к вам, товарищи, просьба. Вы, так сказать, его начальство, вижу, что знаете его, как облупленного. Желательно, чтобы именно вы дали ему характеристику…

— А почему ж не дать? — подхватил Иван Иванович. — Дадим. Парень он что надо! Не беспокойтесь… Такую, брат, характеристику дадим, что любо-дорого! Но, братцы, имейте в виду, завтра в полдень я — ту-ту-у! Нах Остен! К самураям порядочек наводить… Так что давайте не откладывать…

Никитин воспринял просьбу моряка как вполне естественную, вынул из планшетки школьную тетрадь, вырвал из середины двойной листок, положил его на стол.

— На, Савельич, пиши, — сказал Родин, подавая авторучку. — Знаешь, откуда она у меня? Из самого логова врага! На Унтер ден Линден взял, честное слово! Смотри, «Пеликан»! Лучшая фирма… Фрицы сделают так уж на совесть! Попробуй, как пишет.

Никитин с любопытством осмотрел ручку, черкнул несколько линий и завитушек на краешке газеты. Авторучка и в самом деле была хороша.

— Во, Савельич! Только на купюрах такой ручкой расписываться! Дарю тебе на память по случаю нашей встречи в столице!..

— Еще чего! — запротестовал Никитин. — Тебе самому понадобится… К тому же для тебя — это память о Берлине… — Но Родин и слышать не хотел.

— Обо мне не беспокойся. Коли переживу очередную суматоху, то как-нибудь уж найду себе новую, какую-нибудь «Киси-миси-суки-цуки!» — заразительно смеясь, говорил он. — Давай, Савельич, пиши. Мужик ты писучий, я знаю… Давай!

Никитин сосредоточился и начал писать каллиграфическим почерком:

Характеристика

Тов. Орлов Ю. М. прибыл в батальон…

Никитин остановился. «Прибыл… — это слово к данному случаю не подходит, — подумал он. — Прибыть можно по вызову, по назначению, по мобилизации, наконец, добровольно. Но не так…» Несколько минут Никитин пытался как-то обойти это щепетильное место, однако ничего путного не получилось. Перед глазами стояли власовцы, сбившиеся в кучу у открытой двери вагона, а на первом плане высокий парень в длинной хорошо отутюженной немецкой шинели, с кокардой на фуражке. Вспомнилось караульное помещение, удар плеткой… Никитин с трудом удержался, чтобы не взглянуть на вешалку: там под шинелью висела та самая плетка. Он сохранил и берег ее как реликвию, напоминавшую о годах суровой борьбы, о многих удачах и неудачах.

Как-то его батальон дрался за овладение переправой. У подножья моста в бетонном укрытии засели фашисты. Никитин приказал подкатить пушку. Пушка била по укрытию, но все снаряды пролетали мимо. Нависла угроза провала всей операции. Вот тогда-то к Никитину подскакал на коне командир дивизии, вырвал из рук Никитина плетку и хлестнул ею комбата… Буквально следующий же снаряд снес часть вражеского укрепления. Потом еще и еще, один за другим следовали прямые попадания. Вскоре началась и переправа…