Читаем без скачивания Золотая гондола - Барбара Картленд

Сэр Харвей глубоко вздохнул, как будто он тоже только сейчас вспомнил о герцоге. Одни в маленькой комнате, они находились на вершине счастья, и весь окружающий мир словно бы не существовал вовсе. Теперь они снова ясно ощутили нависшую над ними угрозу.

– Нам надо уехать отсюда! – воскликнула Паолина. – О, мой дорогой, я не могу позволить ему причинить вам вред сейчас!

– Он не причинит мне вреда, – ответил сэр Харвей почти машинально, одновременно поднявшись с места. – Мы сошли с ума, – произнес он резко. – Вы сами понимаете, что это невозможно. Как я мог быть настолько безрассудным, чтобы признаваться вам в любви, когда мы оба знаем, что для нас эта любовь навсегда останется лишь недостижимой мечтой?

– Но почему? Почему? – стояла на своем Паолина.

– Потому, что вам известно, кто я такой, – ответил сэр Харвей. – Я не подхожу вам в мужья – так же, как, впрочем, и любой другой женщине.

– Но я же люблю вас, – произнесла она умоляюще.

– И я вас люблю, – эхом отозвался он. – С самого начала я противился этому чувству. Должно быть, я понял это в тот самый день, когда мы сидели рядом на голых камнях утеса и само небо было похоже на ореол вокруг вашей золотистой головки. Я еще подумал тогда, что мне никогда прежде не приходилось видеть другого такого лица, которое было бы не только красивым, но и одухотворенным.

– В тот первый день вы были так добры ко мне, – пробормотала Паолина чуть слышно.

– Если бы я обладал даром предвидения, мне бы следовало бежать оттуда за милю прочь, а не взваливать на себя заботу о вас, – продолжал сэр Харвей. – Возможно, я понял, что меня пленила не только ваша красота, но и ваше сердце.

Он расхаживал по комнате, не сводя глаз с Паолины.

– Я очень внимательно наблюдал за вами, Паолина. Вы – одно из тех небесных созданий, которых любой мужчина мечтает встретить на своем пути в образе женщины. Вы нежны и великодушны, добры и сострадательны и обладаете многими другими достоинствами, о которых большинство женщин забывают, так как, по их мнению, только одна красота имеет значение. И в то же время вы так прекрасны, что ваш образ всегда остается со мной, где бы я ни был, даже в моих снах.

– Когда вы говорите со мной так, мне невольно хочется плакать, – ответила Паолина, глаза ее сияли, словно яркие звезды. – И вместе с тем я так горда, до крайности горда.

– Бог свидетель, в отношении меня вам нечем гордиться, – возразил сэр Харвей, голос его звенел горечью. – Вы знаете, кто я есть на самом деле – человек, который живет своим умом и называет сам себя авантюристом, хотя часто это лишь пышное определение для обыкновенного вора. Я был рожден джентльменом, но жестокая необходимость вынудила меня пренебречь обычаями моего класса. Не думайте, что я не сознаю своей вины. Но у меня нет другого способа заработать себе на существование или даже просто выжить. Я не достоин вас, Паолина, и у меня по крайней мере хватает порядочности, чтобы признать это.

– Я люблю вас еще больше потому, что вы честны со мной, – произнесла Паолина. – Вы дороги мне таким, какой вы есть, независимо от ваших поступков. Вы можете как угодно порицать себя, но я никогда не замечала, чтобы вы поступали дурно или бесчестно с теми, кто слабее вас. Вы взяли меня с собой, потому что знали, что я осталась без дома и без друзей, и это было в вашем духе. Я полагаю, что вы бы сделали то же самое для любой другой женщины, даже если бы она не отличалась красотой и нисколько вас не привлекала.

Она коротко рассмеялась, но смех ее был больше похож на всхлипывание.

– И вы взяли с нами бедного Альберто, так как понимали, что его ожидает в случае возвращения. Я всегда видела вас готовым подбодрить или утешить добрым словом слуг и всех тех, кто никогда не сможет отплатить вам ничем, кроме симпатии и преданности. Все это значит для меня гораздо больше, чем любые другие ваши поступки, которые вы сами считаете предосудительными.

– Мне бы хотелось верить вам, дорогая, – ответил он. – Но я всего лишь был с вами искренен, когда говорил, что эта любовь явилась для меня ударом. За свою жизнь я любил многих женщин, и не достоин даже коснуться подола вашего платья.

Сэр Харвей положил руки ей на плечи.

– Забудьте меня. Забудьте как можно скорее. Но я всегда буду хранить в своем сердце память о вас, и если когда-нибудь со мной случится беда, я вспомню о том, как вы однажды сказали мне по своей доброте и невинности, что любите меня.

– Вы говорите так, словно собираетесь покинуть меня, – прошептала Паолина, подняв на него глаза. – Куда бы вы не направились, я поеду вместе с вами.

Сэр Харвей покачал головой.

– Вы останетесь здесь, – произнес он. – Мы оба должны остаться до тех пор, пока вы не выйдете замуж за графа.

Из груди Паолины вырвался стон, похожий на крик раненого животного.

– Я не могу! Ведь я же люблю вас!

Сэр Харвей уселся рядом с нею и взял руку девушки в свою.

– Послушайте, любовь моя, – произнес он мягко. – Я должен рассказать вам о себе. Я родился в Англии, моим отцом был сэр Кортней Дрейк из Уоттон – Парка в Вустершире. Он был очень гордым и своенравным стариком, порою даже деспотичным, и, как любой подросток, я всеми силами сопротивлялся его власти, хотел жить своим умом и быть хозяином самому себе.

Я отправился в Лондон и вскоре примкнул там к веселой беспутной компании молодых людей, которые тратили все свое время на бега, петушиные бои и азартные игры, вызывая тем самым недовольство среди более благонамеренных придворных в окружении его величества короля Георга Второго.

– Должно быть, вы тогда изрядно повеселились, – пробормотала Паолина, невольно улыбнувшись.

– Даже больше, чем следовало, – признался сэр Харвей. – Хотя я осмелюсь заметить, что наши развлечения многим выходили боком. Молодым людям свойственно пренебрегать чувствами других людей.

– Только не вам! – поспешно перебила его Паолина.

– Да, и мне тоже, – отозвался он с улыбкой. – И мой отец, как я полагаю, под влиянием своих соседей по графству, людей солидных и всеми уважаемых, составил завещание, по которому он назначал своего младшего брата, а моего дядю, моим опекуном до тех пор, пока тот не решит, что я достоин принять во владение наши родовые поместья. Я, конечно, понятия не имел о том, что содержалось в завещании, пока мой отец не умер после продолжительной болезни шесть лет спустя. Мне тогда исполнилось двадцать три года, и я считал, что обладаю достаточными способностями, чтобы самому справляться со своими делами. Однако мой дядя, которого я всегда недолюбливал и который питал ко мне те же чувства, отказался дать свое согласие на передачу в мои руки дома и поместий. Он заявил, что является моим опекуном и намерен оставаться им и впредь. Можете себе представить, как я был разъярен при мысли, что мне навязали воспитателя, чуть ли не няньку, когда моим единственным желанием было стать хозяином в собственных владениях.