Читаем без скачивания Суд идет - Иван Дроздов

Народ прибывал и прибывал к площади и улицам, окружавшим скупщину. Павел выбрал удобное место на приступках подъезда, подал руку Драгане и подтянул её к себе поближе. Отсюда они хорошо видели и портрет спикера, и людское месиво, сгущавшееся перед входом в думу. Все взоры были устремлены к портрету, кто-то показывал на него рукой, кто-то выкрикивал непонятные слова, и гул голосов вдруг возникал, но тут же и стихал. Магнетизм большой массы людей, напряжение страстей и ожидание чего-то, что обязательно должно произойти, невольно передавалось Драгане, она слышала, как часто бьётся её сердце, пересыхало во рту; с завистью смотрела на Павла, который, как ей казалось, был спокоен и ничего не ждал. Но это впечатление было обманчиво; Павел жадно вглядывался в портрет и пытался уловить те самые черты, о которых умолчал Фёдор. Интуитивно Павел чувствовал в портрете и какой-то подвох, неожиданность.

И Павел не ошибся. Скоро они стали свидетелями спрятанного от них сюрприза.

В небе над думой вдруг застрекотал вертолёт. И когда он завис над центральной частью скупщины, из чрева машины на веревочной лестнице стал спускаться человек. В руках у него ведро и кисть на длинной деревянной ручке. Человек опустился у самого портрета и протянул к нему кисть, — очевидно, хотел смыть изображение, а если это холст, то и вовсе содрать его. Но, едва он коснулся портрета, изо рта спикера полыхнул огонь и на месте рабочего образовалось облако. Потом из него посыпались искры, облако прояснилось, и все увидели, как висевший на лестнице человек, уронив ведро и кисть на головы зевак, стал махать руками, призывая пилота поднимать его. А молния превратилась в живую огненную змейку и стала метаться над головами толпы. Она то возвращалась к портрету, то летела к вертолёту, потом сверкнула над крышей скупщины, но не исчезла, а точно живая огненная змея пронеслась над вертолётом. И так летала то туда, то сюда. Одни зеваки попадали, другие шарахнулись в переулки, за дома. Площадь перед скупщиной в несколько минут опустела, вертолёт взмыл в небо, увлекая за собой пучки искр и онемевшего от страха работника.

Павел и Драгана прижались к стене подъезда, наблюдали за полётом молнии. А она появлялась всё реже, а потом и вовсе пропала за домами.

Затем стал накрапывать дождь. Портрет в каплях дождя засветился сильнее, приоткрытые зубы спикера сверкнули неестественной белизной, и лицо осклабилось сильнее прежнего. Глаза торжествующе заблестели, словно спикер провожал зевак радостным победным взглядом.

Драгана, приглашая Павла к машине, сказала:

— А Фёдор-то наш — волшебник. Ишь, какого страху нагнал на глупых обывателей.

И, садясь в автомобиль:

— Хотела бы я знать, как скоро им удастся соскоблить портрет.

— Мне так кажется и совсем не удастся. Природа световых частиц физикой мало изучена. Свет космических тел сияет нам и спустя миллионы световых лет после гибели этих тел. Думаю, и академик Светов лишь чуть-чуть приоткрыл завесу над тайной фотона. Наверное, молекулы света так глубоко въелись в гранит и во все тело здания, — а там, может быть, и во всё пространство, что выскоблить их никто и ничто уже не сможет.

Дома они разошлись по своим комнатам и легли отдыхать.

Но, странное дело! Спасительный и чудодейственный сон Драгану не обнимал — наоборот, бежал от неё, как только она закрывала глаза. Они, глаза, точно под действием какой-то волшебной пружины открывались, и она смотрела в потолок, и дума одна и та же, давно к ней прицепившаяся, закипала в голове всё с новой и новой силой. Она приподнималась на подушке, непроизвольно нащупывала на тумбочке маленькую записную книжицу, ручку и заносила на чистые листочки мысли, являвшиеся сами собой в её голове, и бежавшие, бежавшие, словно нескончаемый родничок, — это мысли всё о том же, о той же проблеме: как привести в действие бесчисленные возможности, что таились в разделе мозга под названием гипоталамус. Теперь она искала ответ на вопрос: есть ли в нём такой участок, — хотя бы крохотный, невооружённому глазу незаметный, но тот самый участок, который позволил бы ей одним импульсом электронных лучей изменять сознание большого количества людей — институтской аудитории, собрания Государственной думы, заседания правительства или какого-нибудь ещё скопления народа в нужную для оператора сторону. Например, агрессивных сделать покорными, злых — добрыми, жадных — щедрыми, подлых — благородными, недоброжелателей — дружественными. Иными словами, изменять национальные гены.

Зашёл Борис. Присел в кресло, стоявшее возле кровати.

— Вижу, не спишь — вот и зашёл. Мы с Фёдором с утра телевизор смотрим. Вас с Павлом видели. Вы там на крыльце трехэтажного дома стояли. Ну, и как?

— Здорово! А ты что думаешь: эту образину спикера удастся им соскоблить?

— Фёдор сказал: удастся, если снести дом и срыть фундамент, на котором он стоял. Но и тогда эта образина появится на стене соседнего здания.

— Наделали хлопот! Вот бы и в Москву полететь, и там портретов навешать. Там-то этих негодяев побольше будет.

В приоткрытую дверь спальни заглянули Павел и Фёдор. Драгана поманила рукой:

— Заходите.

Павел и Фёдор зашли в комнату Драганы, сели полукругом. По их возбуждённым лицам Драгана могла заключить о дискуссии, которая только что кипела в среде её мужиков. Она сказала:

— Вижу, вам не спится. Я тоже не могу заснуть.

И обратилась к Фёдору:

— С тех пор, как мы узнали вас, мы меньше стали спать. А теперь, побывав на спектакле, поставленном по вашему сценарию и при вашей режиссуре, я вот стала думать: а правильно ли мы живём и так ли уж верно то, что мы делаем в своих лабораториях? Ну, наш физик Павел…

Она тронула руку Павла:

— …он на верном пути; в своей лаборатории придумал лазерную иглу. От Русского острова до любой точки Америки достанет. Кольнёт в бочок ракету, та и валится мешком на свою же территорию. Говорят, и в России какую-то маленькую ракетку придумали, она тоже любую дуру и под водой и в небесах настигает и заставляет волчком крутиться, — покрутится, покрутится, да и полетит в то место, откуда вылетела. А?.. Забавная штуковина! Но это всего лишь разговоры: такой-то игрушки, может, и нет на свете; её новорусский Мюнхгаузен придумал, а нашу иголочку мы уж испытали. Так что к Павлу претензий нет, а вот мы с Борисом… А точнее, Борис наш. Он тоже великий полководец! Вон какой Импульсатор соорудил, да только теперь-то не одного мерзавца по носу щелкнуть нужно, а сотню, другую! Всю скупщину.

— И что? — спросил Фёдор. — Что вы собираетесь делать со всеми депутатами? Может, лечить их будете, как недавно полечили моего отца. А если не лечить, так что?.. Убивать их будете? Так юристы вам скажут: это превышение мер самообороны. Депутаты народ голодом морят, а вы их сразу жизни лишаете. Мы у себя на корабле тоже об этом думали, но окончательного решения так и не нашли. Превращать в уродов всё собрание?.. А там, среди депутатов, не одни только вражины сидят. Таких, кто голосует за антинародные законы в русской думе, семьдесят процентов наберёшь, а тридцать голосуют против. Так что же — и генерала Макашова заставишь песенку распевать, и благородного батьку Кондратенко, и русскую Жанну д’Арк Светлану Савицкую?.. Да кто же вам простит грех такой?..

Драгана достала с ночного столика газету, сказала:

— Тут в Белграде напечатана статья русского генерала Макашова. В ней приводится отрывок из документа, опубликованного в Тель-Авиве. Хотите, я вам его зачитаю?

Не дожидаясь ответа, стала читать:

«…но уйти мы должны, если надо будет, не бедными и больными, а здоровыми и богатыми. Деньги — это наши ноги.

Мы смещаем свой центр тяжести туда, куда предварительно переведены наши деньги, наш капитал.

Окрепнув материально в странах рассеяния, собрав с них свою дань, время от времени мы собираемся на земле своих предков для того, чтобы укрепить наш дух, наши силы, наши символы, нашу веру в единство. Мы собираемся для того, чтобы снова разойтись. И так во все века.

Издано в Тель-Авиве в 1958 году».

И далее генерал пишет:

«Будь я не генерал-полковником Макашовым, а прапорщиком, сказал бы: «Где вы видели хорошего еврея?». Но я-то знаю: есть такие. И до сих пор удивляюсь, почему честные, трудолюбивые, добросовестные евреи не выступят против нелучших представителей своей нации, как мы выступали против Горбачёва, Яковлева, Ельцина? Совестливость единиц, как и настоящий патриотизм у русских, сегодня на картину в целом никак не влияет. Пока только писатель Эдуард Тополь, кинопродюсер Марк Рудинштейн предупредили своих дорвавшихся до власти соплеменников…»

А я добавлю от себя: ещё объявился и третий порядочный человек из евреев: Эдуард Ходос, председатель Харьковской еврейской общины — крупнейшей на Украине, а может, и во всём Советском Союзе. Он написал целую серию книг о так называемом еврейском фашизме, захватившем власть на Украине и в России. В аннотации к его книге «Еврейский удар» издательство «Пересвет» пишет: «Автор открыто заявляет, что сегодня самая враждебная сила всему человечеству — еврейский фашизм — хабад, адово порождение из Бруклина».