Читаем без скачивания Поздно. Темно. Далеко - Гарри Гордон

— Ты знаешь, кто я? Я — Копец! — поцеловал пойманного взасос и отшвырнул.

Когда водку выпили, а кофе остыл, Алеша подозвал то ли официанта, то ли уборщика, попросил:

— Эдюня, сделай нам два по сто.

Эдюня кивнул и вскоре принес две кофейных чашечки с водкой, да еще и на блюдечках.

— Прямо как в чайхане в твоей Туркмении, — усмехнулся Карл, — там тоже дуют водку из чайников, чтоб стариков не оскорблять.

— Да он не имеет права, — объяснил Алеша.

Трезвый человек за их столиком торопливо допил свой кофе и ушел. Алеша помахал кому-то рукой. Подошел, хромая, Петя Кишеня со стаканом сока.

— О, Карл, — удивился он, — сколько лет, сколько зим!

— Сколько Лен, сколько Зин, — озираясь, ответил Карл. — Здоров, Петя.

Карл боялся беспомощных — детей и убогих — и, боясь, плохо к ним относился. Инстинктивное сострадание, не подпитанное необходимостью или возможностью помочь, перекисало в неприязнь.

Не только хромота, но все в Кишене взывало к милосердию — деревенское лицо с серой кожей, трудная и темная биография, даже белорусский акцент. Когда они познакомились, Петю захлестывало:

— Так вы тот самый Карл! Знаете, я спал на вашей раскладушке в доме Маши Парусенко, я читал ваши стихи!

— Где ты живешь сейчас, Петя? — снисходительно спросил Карл.

Петя изумленно вытаращил на него глаза.

— Ничего, ничего, — подоспел Алеша, — Карл у нас человек отмороженный.

И тут же, при Кишене, объяснил, что тот уже два года как женат на дочери Члена Политбюро, живет на Котельнической набережной и кушает бутерброды с красной икрой.

— А может, с черной, Петя?

— И с черной, — кивнул Кишеня.

— Кстати, Петюнь, — вспомнил Алеша, — ты же редактируешь украинскую поэзию, отчего бы тебе Карлику не подкинуть. Ему и подстрочники не нужны. Ведь он Антонича переводил — Витковский позавидовал, а Грушко, так тот и вовсе по плечу похлопал.

— Кончай, Алеша, — сказал Карл.

— Нет, серьезно, — продолжал Алеша, — неужто ничего нет?

— Как не быть — важно сказал Кишеня, — давно бы обратился. Есть у меня полкниги, строк девятьсот, только срочно.

— Срочно, Петя, еще лучше, — обрадовался Карл.

— Запиши мой служебный. Петр Авдеевич меня зовут.

— Ну и ладно, — сказал Алеша и обернулся к Карлу, — так что ты там говорил про какие-то бабки?

Карл глянул — у буфета никого не было. Он принес три по сто пятьдесят.

Алеша был нарасхват. Он мелькал то за одним столиком, то за другим, ему читали, его ласково за что-то отчитывали. Кишеня поплыл на глазах.

— Вот ты, Карл, неумный человек. Отчего бы тебе меня не разыскать самому. Я многое могу. А ты вместо этого, помнишь, в прошлом году, со мной даже не поздоровался. А я что, я человек великодушный, только приди — дам.

— Петя, — в восторге проникновенно сказал Карл, — а пошел бы ты в жопу!

Кишеня со скрежетом отодвинул стул. Вернулся Алеша.

— Ты что, скучаешь? А где Петя?

— Та я его послал.

— Ну и правильно. На мороз… О-о, кого я вижу! Ян Яныч!

С Яном Яновичем Карл был знаком давно, но виделся редко. Это был загадочный человек, чуть ли не круглый год жил он где-то в дебрях Карелии, писал стихи и ловил рыбу. Ян Яныч был с юной девушкой.

— Здравствуй, Алеша, — сказал он. — Добрый вечер, — кивнул он Карлу, видимо, не узнав. — Это дочь моя, Анюта. Мы поужинали по поводу выхода грузинской книжки.

У Анюты было веселое личико с любопытными глазами, длинная шея, она была похожа на молодого Пушкина, написанного Вермеером.

— Что ж ты не в Карелии? — спросил Алеша, — вроде бы давно уж сезон.

— Да все из-за этой книжки, — с досадой ответил Ян Яныч. — На днях и поедем.

— Стихи пишешь?

— Да где там… Никаких впечатлений… Что я вижу, кроме лягушки… И леща, — добавил он с удовольствием.

— Садитесь.

— Нет, нет. Мы пойдем. Вы уж за нас…

Он достал двадцать пять рублей и сунул Алеше в нагрудный карман.

— Пока.

Потемнело от шума и дыма. Перед Карлом качалось лицо с усами. Покачавшись, лицо сказало:

— Я вас знаю, вы Пуцыло!

— Сам ты пуцыло, — отмахнулся Карл. Пошарив, он достал карандаш и нацарапал на салфетке: «Не забыть написать про Пуцыло». Поискал глазами Алешу и нашел его рядом с собой. Алеша был бледен, чуб его упал на глаза.

— Пойдем, Алеша, — поднялся Карл.

— Ты думаешь? — ехидно спросил Алеша. — Впрочем, пр-р-р, на мороз!

Бежевое пустое пятнышко на стене, исписанной цитатами, понравилось Карлу. Он подошел, уперся рукой в стену, нависая над сидящими, достал карандаш и написал: «Мир хищникам, война творцам. Ушат Помоев».

— Извините, — сказал он, оттолкнувшись от стены, — но «Ушат Помоев» — это не я придумал. Это Танечка!

Карла разбудил крик, протяжный, длиной в два-три квартала, то ли окликали, то ли звали на помощь. Голова болела, мерцали в комнате какие-то предметы. Ну да, книжные полки, справа стол, — так я у Алеши. Светало. Карл поднял циферблат к глазам — начало шестого, нужно еще поспать. Интересно, потерял ли я деньги или пропил? Потом, потом. Нет, так не уснуть. Карл приподнялся, увидел на полу одежду. Так, штаны. А вот пиджак. Пошарил во внутреннем кармане — бумажник на месте. Вынул, вгляделся — пачка денег, довольно толстая. Ну и ладно. Карл откинулся на твердую подушку. Теперь можно и поспать. Голова болела и не спалось. Слава Богу, никто не волнуется. Когда в Чупеево? Уже завтра.

Предметы обозначились резче. Как там у раннего Алеши:

«Но вот рассвет та-та та-та та-таЗабытой кем-то книги об искусстве,И проявились контуры предметов, —Стола и стула около стола»

Свет какой серый. Неужели будет пасмурно сегодня? Проступает серый свет… Проступает серый свет…

Кто-то загремел на кухне. Полилась с напором вода. Громко и высоко заныл набираемый чайник, потом успокоился, заворковал. Совсем рассвело, вошел мрачный Алеша.

— Живой?

— А как же мы добрались?

— Как-как, а пес его знает, на автопилоте. Ну, вставай кофе пить, мне на работу.

Кофе оказался очень крепким и очень сладким.

— Как ты с похмелки можешь пить такую гадость!

— Что делать, потерплю до буфета, а там пивка выпью.

— М-м-м, — сказал Карл, одевшись. — Пошли, что ли.

— Я на Библиотеку Ленина, — сказал Алеша, — а ты?

— Мне лучше на Смоленскую. — Хотелось расстаться скорее и молчать.

— Ну, тогда пока. Не пропадай. Танюшке привет.

В метро Карл не удержался, достал бумажник и пересчитал деньги. Потрачено было восемнадцать рублей. «Черт побери, как бы я ни зарывался, а ведет меня кто-то по струночке, на коротком поводке. Ну что за судьба — никакого полета. А какой тебе полет нужен? Валяться с подбитым глазом? Пиши — и будет тебе полет…»

Приехав домой, Карл увидел Магроли. Он стоял в кухне, босой, в розовой семейной майке, и варил, склонившись, яйцо.

Вздрогнув, Ефим Яковлевич повернул к Карлу лицо без очков с голыми, беззащитными глазами.

— Ты меня напугал. Где ты был?

— Ты почему здесь? — спросил Карл.

— Да вот, решил отлежаться. Позвонил на работу и лежал целый день. Тебя, идиёта, ждал. Беспокоился. А сейчас думаю — идти или не идти.

— Так ведь выгонят!

— Не, я еще позвоню. Они меня любят. Попрошу два дня за свой счет. У тебя есть чернослив? — напирал Магроли, — я могу сделать кисло-сладкое мясо.

— Делай, что хочешь, а я посплю.

— Тебе опохмелиться надо, так до одиннадцати еще два часа.

— Перебьюсь. Не опохмеляюсь и тебе не советую. Надо просто поспать. Часа три меня не трогай. Ладно?

Карл кинулся на постель — как все-таки дома хорошо. Минут через пятнадцать встал, открыл толстую свою тетрадь и записал:

Проступает серый свет,Подтекает под герани,В этой самой ранней раниНе прозренье, а навет.

Возрастает подозренъе,И ползет сквозь переплет,То ли холод озаренья,Толи ненависти лед.

Беспризорны, оробелы,Взявшись за руки, летятАнгел черный, ангел белый,Друг на друга не глядят.

Ну так хорошо, — подумал он с Изиной интонацией и лег. — Все-таки в похмелье что-то есть, — улыбнулся он, засыпая.

В первом часу Карл легко открыл глаза. Пелена спала, голова была ясная, тихо и ясно было на душе. В раскрытом окне осторожно поворачивались листья березы, будто кто-то бережно и задумчиво их рассматривал. Протрещал мотоцикл и затих.

«Что-то хорошее произошло, — вспоминал Карл. — А, ну да, стишок. Сейчас проверим». Он прикрыл глаза и легко прочитал без запинки все стихотворение. Значит, получилось.

Может, поехать послезавтра? Но это суббота, народу в электричке — не продохнешь, а стоять два часа стиснутым…