Читаем без скачивания Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник) - Александр Филиппов

К тому же, демонстрируя служебное рвение, контролеры и сотрудники режимной части не преследовали личной корысти, «тащили службу», в то время как опера, «коловшие», добывая доказательства и признание вины, подследственных, поощрялись в случае успехов вышестоящим руководством. При этом «кумовья» руками своих агентов совершали порой вовсе не допустимые с точки зрения тюремной морали вещи: «опускали» заключенных, истязали, что в местах лишения свободы расценивалось как «беспредел».

Возня, затеянная оперативниками вокруг Кречетова, насторожила Самохина. Вполне вероятно, решил он, что насели на арестованного бизнесмена с благословения генерала. Майору вспомнилось заявление начальника УВД в отношении Кречетова: «Сидеть он обязательно будет!» Самохин, всю жизнь прослуживший в органах внутренних дел, отчетливо сознавал, что «колоть» подозреваемых будут всегда. На этом, по большому счету, и держалась раскрываемость основной массы преступлений, когда после нескольких затрещин задержанный, шмыгая окровавленным носом, давал полный расклад совершенного им преступления, называл сообщников, рассказывал о прежних делах.

Конечно, были и ошибки, но чаще всего подозреваемый был действительно виноват, и добытые таким путем показания ускоряли следствие, облегчая жизнь работавшим по этому делу сотрудникам милиции, операм и «следакам». Другое дело, что в последнее время уголовные дела, построенные на чистосердечном признании подозреваемых, все чаще рассыпались в судах, ибо ловкие адвокаты умело использовали недостаточную базу доказательств, полученных с помощью кулачных методов расследования. Тем не менее в некоторых милицейских службах, например в уголовном розыске, где задачей оперативников прежде всего является задержание преступников по горячим следам, выбитые таким манером сведения о том, где скрываются подельники, в каком месте спрятано краденое или труп убитого, по-прежнему остаются бесценными. Главное – схватить подозреваемого, заковать в наручники, «закрыть» в камеру, а там пусть ушлые следователи ломают голову, как «сшить» дело, оформить бумаги для успешного прохождения в суде.

Однако методы, которые Самохин считал в какой-то мере оправданными в отношении заурядных уголовников, теряют смысл в случае применения их при расследовании крупных финансовых преступлений, к которым относилось и дело Кречетова. А то, что бизнесмена закрыли в одной камере с буйнопомешанным, и вовсе смахивало на попытку устранения подозреваемого. Теперь еще и «пресс-хата»… Вполне вероятно, что местные оперативники ведут какую-то свою игру, не санкционированную генералом Дымовым. Спросить об этом у начальника УВД Самохин не решался, да и правды услышать не надеялся. К тому же доказательств того, что кто-то пытается убрать Кречетова, нет. Оставалось выяснить у самого бизнесмена, какие сведения интересуют тех, кто запер его в «пресс-хату».

Порядки в следственном изоляторе были таковы, что Самохин не мог, да и не имел права общаться по своему желанию с заключенными, тем более вести с ними откровенные, не предназначенные для чужих ушей беседы. В камеры он входил только при проведении прогулок, обысков. Отдельных зэков периодически выводили на допросы, на прием к врачу в санчасть, для чего оформлялось специальное требование, где указывалась фамилия арестованного, номер камеры, в которой он содержался, а также кем, куда и с какой целью доставляется подследственный в пределах СИЗО. Документ этот подписывался ДПНСИ, и «выводной» сотрудник, забиравший зэка из камеры, вручал требование дежурному контролеру, надзиравшему за продолом. Правило это соблюдалось не слишком строго, и, в принципе, любой сотрудник мог, сославшись на срочность, без всякого документа сводить заключенного в санчасть или к оперу, но демонстрировать таким образом повышенный интерес к персоне Кречетова майор не хотел.

Тем более на глазах у набитой кумовскими стукачами «пресс-хаты».

С утра, во время прогулки, Самохин решил поближе познакомиться с обитателями двухсотой камеры. Располагалась она во втором корпусе, где в основном содержались арестованные по подозрению в тяжких преступлениях, и внешне ничем не отличалась от прочих. Та же металлическая, со смотровым глазком и «форточкой» дверь, покрашенная, как и все на этом продоле, в болотно-зеленый цвет. И все-таки казалось, что веет от камеры чем-то зловещим, особой тюремной безысходностью, а в намалеванной белой краской цифре «200», номере камеры, нули выглядели как две пустые, смотрящие в никуда глазницы черепа…

Оглядев дверь, Самохин усмехнулся скептически собственному не в меру разыгравшемуся воображению. Дежурная контролерша-пигалица из тех, про которых говорят «метр с кепкой», правда, вместо кепки на голове строгой малышки ловко сидела форменная пилотка, с видимым усилием потянула на себя тяжелую дверь и, грозно хмурясь, скомандовала тонким голоском:

– Пр-р-риготовились на прогулку!

Самохин осторожно отодвинул пигалицу плечом и шагнул внутрь камеры:

– Привет, ребята!

Шестеро обитателей «пресс-хаты» послушно выстроились вдоль стены, предупредительно заложив руки за спину, а один, здоровенный, на голову выше Самохина, шагнув навстречу, отбарабанил заученно:

– Гражданин майор! В камере шесть человек. Претензий к администрации, жалоб и заявлений не имеем. Готовы к проведению прогулки. Доложил дежурный по камере осужденный Быков!

– Молодец, – похвалил его Самохин, – четко рапортуешь! Ну-ка, дай-ка я гляну, как вы тут устроились… Та-а-к… Чистенько, постели заправлены… Обувь из-под шконок вытащите и вот здесь поставьте. А то шмонать будем – все переворошим. Вдруг подкоп ведете?

– Да чо мы, гражданин майор, совсем без ума? – осклабился дежурный по камере. – Чтоб из такой хаты ломиться? Да вы гляньте, сколько у нас жратвы тут, курева! На воле в магазине столько не найдешь…

– Правильно мыслишь, – согласился Самохин, цепко всматриваясь в лицо зэка, – небось, давно сидишь?

– Пятнашку добиваю…

– Ну и сиди дальше, – умиротворенно кивнул майор, – здесь-то оно действительно… спокойнее! А на воле – суета, голодуха… Баб только нет в тюрьме, а так – сам бы сел рядом с вами, отдыхал, да служить надо…

– Насчет баб тоже решить можно! – поддавшись на шутку простоватого майора, разоткровенничался один из обитателей камеры, по внешности – татарчонок. – У нас вот Симка есть! Красавец!

Он потрепал за шею стоящего в одном ряду с ним и все-таки чуть поодаль худого, симпатичного парнишку в очках. Тот затравленно глянул на майора и опустил глаза.

– Раз все у вас в ажуре – выбегай по одному на прогулку! -посторонившись, добродушно разрешил Самохин, и зэки цепочкой, шаркая тапочками, шустро засеменили по продолу в сторону прогулочных двориков.

Проводив их взглядом, Самохин обернулся к маленькой контролерше, которую окрестил про себя «Дюймовочкой», и поинтересовался как бы между прочим:

– А почему в одной камере осужденные содержатся вместе с подследственными? Ведь это строго запрещено!

Та пожала плечиками:

– ДПНСИ распорядился. А вообще-то здесь оперативники решают, кого и с кем посадить.

– А как в этой камере обстановка? Шума, драк не слыхать? – не отставал Самохин.

«Дюймовочка» посмотрела на майора с легким недоумением:

– Это ж пресс-хата, вы что, не знаете? Так-то вроде все тихо, а потом некоторых отсюда на носилках выносят…

– А разве вы, товарищ… – Самохин бросил взгляд на погоны контролерши, – сержант, не обязаны следить за порядком в камерах? – и добавил назидательно, так, что самому себе стал противен: – Ответственность за все, что случится за время дежурства, ложится персонально на вас!

– Только не за двухсотую камеру! – обиженно возразила «Дюймовочка». – Меня начальник оперчасти проинструктировал. И велел, в случае чего, ну, ЧП какого-нибудь, его или «кумовьев» вызывать и самой носа сюда не совать. А мне и не больно надо! – фыркнула контролерша. – По приказу я должна за десятью камерами во время дежурства надзирать, а у меня их на продоле сорок!

– Да ладно, дочка, не обижайся, – осторожно похлопал ее по плечу Самохин, – это я по привычке к тебе придираюсь. Знаешь, какими мы, тюремщики, вредными да скандальными к старости становимся? Иной раз сам себе не рад, а ничего не поделаешь – привычка. Профессиональная деформация! И ты тоже работенку себе выбрала… не подарок! Тебе б в артистки пойти, что ли. Вон ты какая… хорошенькая. В институте небось учишься? В юридическом?

– Сына кормлю! – сухо ответила «Дюймовочка» и, решительно захлопнув дверь опустевшей камеры, прошествовала танцующей походкой маленькой манекенщицы к следующей.

Самохин в который уже раз испытывал чувство стыда, будто его вина была в том, что эти девчонки вынуждены зарабатывать себе кусок хлеба тюремной службой, видеть и знать то, что и мужику иному не под силу…