Читаем без скачивания Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века - Андрей Андреев

Необходимо подчеркнуть, насколько насыщенной была такая учебная программа по сравнению со средним уровнем домашнего образования дворян в начале александровского царствования. М. А. Дмитриев вспоминает, как и чему его учили дома: «Во-первых, по-французски; потом (предмет необходимый) мифологии; наконец, un peu d’histoire et de géographie — все на французском же языке. Под историей разумелась только древняя, а о средней и новейшей и помину не было. — Русской грамматике и Закону Божию совсем не учили <…> Можно себе представить, как трудно было привыкать к основательному учению и к множеству предметов, о которых и не слыхивал!»[300] Но при этом обилие предметов неизбежно приводило к тому, что их изучение было во многом поверхностным, поэтому те из воспитанников пансиона, которые всерьез интересовались наукой, стремились посещать университетские лекции. Сказывались и ограничения, сознательно вводимые А. А. Антонским на преподавание в пансионе философии и наук общественно-политического характера. Многие молодые дворяне декабристского поколения с несравненно большим, чем у их предшественников, кругозором, почерпнутым из прочитанных книг, могли заметить то же, что и Николай Тургенев, который, приступив к изучению философии, писал в дневнике: «Будучи в Пансионе, думал я, что надобно знать только одни языки, и что тот ученый человек, кто знает к тому Историю и Географию; но теперь думаю, что учение пансионское не заключает в себе всего нужного»[301].

В общих чертах, к началу XIX в. в пансионе сложилась следующая схема обучения. В конце каждого года или летом во время каникул родители могли подавать заявки на обучение их детей в пансионе. Форма заявки, подробное расписание занятий, наставления воспитанникам, списки изданной в пансионе учебной литературы и другие необходимые сведения публиковались ежегодно в «Объявлениях о благородном пансионе при Московском университете», выпускаемых университетской типографией. Плата за обучение вносилась всегда вперед, сразу за полгода или год, и не возвращалась, даже если ученик выбывал из пансиона. Все воспитанники делились на пансионеров и полупансионеров; первые жили и питались в пансионе, вторые только приходили на занятия и обедали там. В начале 1800-х гг. пансионеры платили 275 руб. в год, а полупансионеры — 175 руб.; к 1812 г. эти суммы несколько увеличились. Кроме того, для пансионеров предусматривался ряд единовременных дополнительных выплат: за заведение новой кровати для воспитанника, за прислугу, выделяемую от пансиона тем, кто не имел собственной, за обучение игре на фортепиано (уроки скрипки и флейты давались без дополнительной платы), а также за возможность для желающих заниматься верховой ездой в соседнем манеже (со временем пансион предполагал завести собственный). Все родители вносили определенную сумму на покупку пансионом книг и учебных пособий или сами дарили их ему. Однако каждая из этих выплат не превышала 50 руб., так что в целом плата за обучение была вполне приемлемой для средней дворянской семьи и позволяла бережливому Антонскому вести и расширять пансионское хозяйство. Единственным «богатством» пансиона, по выражению Н. В. Сушкова, было столовое серебро, поскольку каждый воспитанник должен был оставить пансиону одну серебряную ложку[302].

В пансион принимались дети не моложе 9 и не старше 14 лет. Здесь они разделялись на три возраста: меньший — от 9 до 12 лет, средний — от 13 до 15, и больший — 16–20 лет. Согласно возрастам воспитанники размещались в комнатах и учились, причем, как и в академической гимназии, каждый предмет был разделен на 6 классов и ученики переходили из класса в класс по каждому предмету независимо. Полный срок обучения в пансионе был, таким образом, 6 лет, но многие ученики проходили программу и быстрее, а некоторые, наоборот, по несколько лет сидели в тех же классах. Распорядок занятий также напоминал гимназический: пансионеров будили в 5 часов утра, в 6 начиналось повторение уроков, в 7 — утренняя молитва и завтрак, с 8 до 12 часов — классы, затем обед, небольшой отдых или летом игры во дворе. Вечерние занятия начинались в 2 часа пополудни и продолжались до 6 часов вечера, когда наступало время полдника, с 7 до 8 ученики повторяли уроки в своих комнатах, затем был ужин, вечерняя молитва и чтение Священного Писания и в 9 вечера пансионеры отправлялись ко сну. За соблюдением распорядка следили надзиратели, которые должны были неотлучно находиться вместе с пансионерами в их комнатах и дежурить в них по ночам. «Надзиратели не всегда отличались примерностью своего поведения; впрочем трудно было требовать совершенства от людей, которые решились принимать на себя такие хлопотливые и мало выгодные в денежном отношении должности. <…> Антонский имел высшую инспекцию. Он не часто показывался воспитанникам и очень хорошо делал: его за то больше боялись и уважали. Он никогда не суетился, всегда шел тихо, редко кричал, при появлении его можно было расслышать жужжание мухи»[303].

Предполагалось, что каждый надзиратель свободно владеет одним из иностранных языков, преподаваемых в пансионе, и в свое дежурство будет требовать от детей, чтобы они разговаривали только на этом языке. Однако эта мера не вполне обеспечивала должный уровень знания иностранных языков. Один из воспитанников вспоминает, что особенно «немецкого языка никто терпеть не мог; считалось даже унизительным русскому дворянину говорить на нем: все колбасники и сапожники говорят по-немецки»[304].

Одним из ключевых педагогических методов Антонского была тщательно разработанная им система наград и поощрений для воспитанников. Она проявлялась и на уроках, и в повседневной жизни учеников, и, конечно, на торжественных пансионских мероприятиях. На уроках отличники занимали первые парты, они могли вести опрос учеников и повторение занятий в классе в ожидании учителя, в комнатах должны были следить за поведением младших учеников и заменять отсутствующих надзирателей. Для особенно прилежных воспитанников были выделены особые комнаты — отличная и полуотличная (к этому числу относили не более 15 человек). Право жить в этих комнатах и обедать за отдельным круглым столом в середине обеденного зала, где подавалось одно лишнее блюдо, было предметом гордости и соревнования воспитанников, чего и добивался инспектор. Впрочем, «некоторые тяготились этими преимуществами; другие напротив, ими величались»[305].

Поэтому и видами наказаний служили перевод ученика на последние парты в классе, лишение сладкого пирожного за обедом и ужином и т. д. Все замечания и проступки ученикам отмечались штрихами в классном журнале; «оштрихованные» несколько раз пансионеры могли получить выговор от Антонского, запрещение в воскресные дни уходить из пансиона к родным или попасть за «ослиный стол» — наиболее позорное наказание в пансионе, заключавшееся в том, что провинившийся должен был стоять в углу у печки перед входом в столовую, на виду у всех воспитанников, которых вели на обед.

Интересно отметить, что, обращаясь с наставлениями к молодым дворянам, Антонский апеллировал к их чувству чести и долга, внушал им необходимость «благородства духа», характерного для их сословия, которое заключалось, в частности, в благонравном поведении и прилежной учебе. В пансионе никогда не применялись телесные наказания, столь распространенные, например, в академической гимназии. С ранних лет пансионеры получали представление о дворянском кодексе чести, о нормах светского поведения. Сознательной подготовкой к светской жизни служили частые торжественные вечера в пансионе, театральные спектакли, маскарады и прочие праздники, куда приезжало множество гостей, среди которых у воспитанников было большое число знакомых.

Иногда пансионское начальство отпускало воспитанников и на московские балы, куда их приглашали некоторые семьи.

Вместе с тем, не меньшую роль в пансионе играло и религиозное воспитание, пронизывавшее все стороны его жизни. Наставления воспитанникам, висевшие в каждой комнате, призывали их задуматься, как «добродетельное дитя должно любить Бога», в пансионе строго соблюдались постные дни, каждое воскресенье пансионеры посещали церковь, чтение вслух Священного Писания после вечерней молитвы воспитанников было привилегией самых лучших учеников. Обе эти стороны педагогики Антонского — светское и нравоучительное направления — ярко проявлялись в деятельности Собрания воспитанников благородного пансиона, литературного кружка, который, с одной стороны, развивая творческие способности детей, привлекал их к литературному процессу того времени, с другой же стороны, согласно общей тематике ученических работ, задаваемой Алтонским, служил их нравственному воспитанию.