Читаем без скачивания Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века - Андрей Андреев

«Собрание воспитанников благородного пансиона» было основано в 1799 г., его первоначальный устав подписали такие известные питомцы пансиона, как Жуковский, Андрей и Александр Тургеневы, Андрей Кайсаров и др. Первым председателем собрания был избран Жуковский. Целью собрания провозглашалось «исправление сердца, очищение ума и вообще исправление вкуса» воспитанников[306]. Собрания проходили по средам, раз в две недели, в круглом зале пансиона, предназначенном для торжественных актов. На каждом заседании воспитанники читали свои сочинения и переводы, которые «разбирались критически, со всей строгостью и вежливостью», произносили речи или обсуждали вопросы из области нравственной философии и литературы. Старшим воспитанникам предлагалось сделать критический анализ только что вышедших книг и журналов. На собраниях всегда присутствовал Антонский, «но сидел в стороне и слушал, нисколько не мешая свободе мнений; только, когда случалось, при прениях о вопросе кому-нибудь сбиваться в сторону и выходить из вопроса, он напоминал его и наводил на сущность рассуждения»[307]. От участников требовалось выполнять два условия: «дружество между членами собрания и ненарушимую скромность», которая заключалась в хранении строгой тайны обо всем, что происходило на собрании, и о мнениях его членов. Это масонское правило придавало собраниям в глазах детей некоторое возвышенное значение. Его усиливали посещения собраний известными московскими литераторами Дмитриевым и Карамзиным; последний часто приезжал незваным гостем, возбуждая радость и волнение у воспитанников. Особенно торжественно, в присутствии гостей и профессоров, отмечался день заведения Собрания — 17 марта; так, например, С. Г. Саларев, председательствовавший в одном из таких собраний, часто вспоминал потом об этом как о счастливейшем дне в его жизни[308].

Почти каждый год, под редакцией А. А. Прокоповича-Антонского, Собрание выпускало литературный альманах, состоявший из сочинений воспитанников пансиона. (В 1803, 1805–1808 гг. это была «Утренняя заря» (кн. 2–6), в 1804 г. — «И отдых в пользу», в 1810–1811 гг. — «В удовольствие и пользу» (кн. 1–2).) Трудно говорить о самостоятельности и оригинальности большинства произведений в этих изданиях, хотя среди них помещались и стихи таких блестящих дарований, как Жуковский, Андрей Тургенев, Мерзляков, 3. А. Буринский, М. В. Милонов, скорее здесь отразились вкусы и тематика, определяемая педагогическими задачами Прокоповича-Антонского. Литературные пристрастия Алтонского были ориентированы на сочинения Карамзина, которые, как писал в своем известном доносе П. И. Голенищев-Кутузов, в пансионе сделались классическими («их читают, знают наизусть»). В сентиментальном «карамзинском» стиле учениками Алтонского воспевается дружба, добродетель, благонравие, прилежание и др., среди их переводов преобладают нравоучительные истории из различных эпох, некоторые статьи имеют познавательный характер. Размышления о религии, божестве, постижении истины, столь свойственные масонской периодике конца XVIII в., но не вполне подходящие к юному возрасту авторов, по выражению П. Н. Сакулина, рисовали образ «маленьких старичков»[309]. Читающая публика встречала альманахи без особого энтузиазма, критика была весьма сдержанна, но для многих воспитанников пансиона — будущих литераторов — эти издания послужили открытием их литературного поприща[310].

Занятия словесностью вообще занимали ведущее место в пансионе, так что, как заметил Сушков, «по всей справедливости пансион можно назвать литературным». Огромная заслуга в этом принадлежит преподававшему в пансионе российскую словесность и риторику А. Ф. Мерзлякову, к авторитету которого все воспитанники испытывали большое уважение и даже благоговение. «Живое слово Мерзлякова и его неподдельная любовь к литературе были столь действенны, что воспламеняли молодых людей к той же неподдельной и благородной любви ко всему изящному, особенно к изящной словесности! Его одна лекция приносила много и много плодов, которые дозревали и без его пособия; его разбор какой-нибудь оды Державина или Ломоносова открывал так много тайн поэзии, что руководствовал к другим дальнейшим открытиям законов искусства»[311].

Кульминационным моментом всей жизни воспитанников был Торжественный акт благородного пансиона, проводимый ежегодно в последнюю неделю перед Рождеством. Настроения детей перед актом передает дневниковая запись Н. Тургенева, который ровно через год после окончания пансиона вспоминает учебу и то, как «во все это время сегодняшняя ночь была проводима (по большей части) в размышлениях — в надежде. Еще прошлого года, во время сей ночи, я был в беспокойстве, еще прошлого года думал я об акте пансионском, теперь в таком беспокойстве мои товарищи, оставшиеся в пансионе <…> Завтра буду зрителем там, где за несколько месяцев был действующим лицом»[312].

Акту предшествовали публичные экзамены воспитанников, на основании которых выносились окончательные решения о наградах, переводах в высшие классы и производствах в студенты, поскольку по установившейся традиции пансионеры получали это звание по решению инспектора без дополнительных экзаменов, и не на летнем университетском акте, а зимой, в пансионе, и хотя посещали лекции в университете, продолжали там жить и подчинялись пансионскому начальству.

Перед открытием акта в пансион съезжались почетные гости, профессора и ректор университета, иногда присутствовал и попечитель. Акт открывался речью на русском языке, посвященной какой-нибудь нравоучительной теме, которую произносил один из отличных воспитанников, другой читал французские или русские стихи «образцовых сочинителей», затем несколько воспитанников разыгрывали французский разговор (например, «о важности изучения наук в юности»), а также «судебное дело» из класса Российского практического законоискусства, которым руководил университетский лектор Горюшкин. Затем начинался концерт, в котором исполнялось две-три пьесы или ансамбля на скрипке, фортепиано и флейте, который продолжали показательные фехтовальные бои и танцы. Концерт завершался чтением одним из первых учеников пансиона своих стихов, демонстрацией лучших рисунков и чертежей воспитанников, которые те дарили посетителям. Программа иногда варьировалась, в нее включались немецкие речи воспитанников или несколько «разговоров», кроме того воспитанники торжественно подносили присутствующим начальникам (попечителю или ректору) вновь вышедшие выпуски пансионских альманахов, но в целом она повторялась из года в год без изменения, что вызывало усмешку у некоторых бывалых учеников[313].

Самый волнующий для воспитанников момент наступал в конце акта, когда им объявляли присужденные за этот год награды и призы, распределение которых Антонский хранил в тайне до самого дня вручения. По разработанному инспектором порядку ученики младшего и среднего возраста получали призы — один или несколько, в зависимости от успехов, а старшего возраста — призы, похвальные листы и медали. Призами (как и в академической гимназии) преимущественно служили книги, а также ноты, рапиры с перчатками, эстампы, глобусы и прочие учебные инструменты. Всего во всех возрастах призы получали до 100 воспитанников, откуда видно, что эта награда не означала особых успехов в науке, а служила поощрением, которое Антонский считал первым залогом успешной учебы. Впрочем, в младших возрастах выделялись воспитанники, получавшие три приза, что действительно означало их особое прилежание.

Медали для старших учеников подразделялись на серебряные, серебряные с именем, серебряные с именем и листом и золотые с именем и листом — высшая награда, которая присуждалась двум лучшим воспитанникам года. Они определялись инспектором, но одновременно должны были быть избраны на голосовании отличных воспитанников пансиона. Звание первого воспитанника ученик носил в течение всего года после акта. Кроме того, те из первых воспитанников, которые уже получили звание студента и заканчивали университет, вместе со своими университетскими дипломами получали подарки, одобрительные листы, подписанные попечителем Московского учебного округа, и их имена золотыми буквами запечатлялись на доске, висевшей в зале пансиона, рядом с портретами кураторов университета[314]. Награжденный воспитанник завершал акт благодарственной речью, после чего оркестр играл симфонию и звучал заключительный хор, прославляющий науки и их покровителей в лице кураторов и государя.

Возвращаясь к личности инспектора пансиона Алтонского, мы должны отметить и его отрицательные качества, ускользнувшие от авторов апологетических мемуаров — Н. В. Сушкова и С. П. Шевырева, но не оставшиеся незамеченными другими его воспитанниками. Вот как характеризует некоторые качества характера Алтонского В. А. Сафонович: «С родителями был он до крайности вежлив и внимателен: они были ему признательны и не жалели подарков. При всем недостатке глубокой учености, он далеко превосходил своих товарищей профессоров в знании общества и людей. Ум его был гибкий и изворотливый. Его очень боялись в пансионе. Он умел держать все в должном порядке. Бывали минуты, когда он позволял себе весьма жесткое обхождение с подчиненными и воспитанниками и мало в этом случае церемонился; иногда вырывались у него такие выражения, которые не обличали в нем светского человека, но осуждать его вполне нельзя»[315]. Сушков добавляет, что Антонский поддерживал порядок в пансионе тем, что зимой, уставая посещать классы, посылал в сени свою шинель, которая висела на видном месте, создавая для учителей и воспитанников видимость того, что инспектор ходит где-то рядом. С насмешкой вспоминает выговоры «добродушного хитреца» и С. П. Жихарев: тот готов был простить нерадение Жихарева к учебе и увлечение театром за знание наизусть повестей Карамзина и стихов Жуковского.