Читаем без скачивания Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Владлен Семенович Измозик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В связи со сменой начальника Орловской почтовой конторы Ю. Ю. Валиниэк (Валиниекс) направил новому руководителю М. И. Конышеву 2 июня 1926 года письмо, вводя его в курс дела об отношениях почтовых работников с Политконтролем ОГПУ:
…контролеры числятся при п/т сотрудниками стола статистики личного [состава] при Завконторе (тов. Матулевич как завстолом, т. Селихова сотрудницей). Все удостоверения, справки и другие гласные [документы] оформления ведутся завконторой по делам службы, секретарем ячейки по партлинии и предпрофкомом по профлинии, но по согласованию с ГООГПУ и максимальными предосторожностями. Все так или иначе возникающие вопросы, касающиеся намеков на существование цензуры или подозрительности, [относительно] имеющейся при почте секретной комнаты должны рассеиваться умелым объяснением необходимости статистики по заданию округа, но не более. Факт существования цензуры, но ни в коем случае сущность работы, по техническим надобностям знают помконторы по почте, телеграфу, а также и зав. простым отделом, с коих взята строгая подписка. Остальные служащие, вне зависимости от суждений и догадок, обязываются по почтовым правилам подпиской о неразглашении своей ведомственной тайны.
В случае нарушений этого или способы лучшей законспирации нашей работы согласовываются через Уполномоченного ГО ОГПУ т. Беляева, который ведет Политконтроль-работу. В жизненном обиходе наших действий выражения «контроль», «цензура», «ГПУ» должны быть изъяты совершенно. Вопросы чисто технических взаимоотношений обусловлены приказами ОГПУ, согласованными с наркомпочтелем, и в каждом отдельном случае технических затруднений без шумихи должна достигаться договоренность [606].
Сотрудники почтово-телеграфной конторы давали подписку о неразглашении служебной тайны: «Я, нижеподписавшийся <…> даю настоящую подписку в том, что все известные мне тайны шифров, а также все секретные сведения обязуюсь хранить в самом строжайшем секрете, помня, что в противном случае подвергаюсь строжайшей ответственности по всей строгости законов республики. Одновременно сообщаю <…> (указать, имеете ли связь с иностранцами, как в СССР, так и заграницей, знакомство или родство, указать, где проживает и чем занимается). Дата. Подпись. Печать» [607].
Характерны в этом плане данные о смете Политконтроля. Если в 1923/1924 бюджетном году она равнялась 387 649 рублям, или 4 % всех расходов ОГПУ, то в 1924/1925 на эти нужды было выделено 563 499 рублей, или 6,9 %. Еще более высокой была доля этих затрат в Москве и Ленинграде. Она здесь составляла в 1923/1924 соответственно 8,3 и 13,7 %, а в 1924/1925 — 10,1 и 19,6 % сметы местных органов ОГПУ [608]. Всего же в Отделе политконтроля на декабрь 1924 года было 115 гласных сотрудников, в том числе в отделении почтово-телеграфном — 106, в осведомительном отделении — 9 сотрудников, пользовавшихся услугами 623 осведомителей. Члены партии среди работников отдела составляли 80,9 %. Высшее образование имели 1,7 % сотрудников, среднее — 31,3 %, начальное — 67 % [609].
При этом руководство Политконтроля, как и подобает любой бюрократической структуре, жаловалось руководству на недостаточную численность персонала, его крайне высокую нагрузку и одновременно подчеркивало достигнутые успехи в повышении производительности труда. Точкой отсчета, как и в других отраслях, брался 1913 год. Начальник ОПК (Отдела политического конроля) ОГПУ И. З. Сурта в докладной от 12 декабря 1924 года сообщал Ф. Э. Дзержинскому, что «сотрудники работают от 7 до 10 часов в сутки», «один сотрудник на телеграфе просматривает в сутки 2500 телеграмм», а «полная обработка писем доведена до 250 штук в день на одного человека».
Одновременно подчеркивалось, что «никаких праздников и выходных дней сотрудники не имеют», а тяжесть работы приводит к тому, что «за 23 г. 2‑м удалены глаза, одна работница на просвечивании на 4 месяца теряет зрение, 3 на излечении от туберкулеза в последней стадии, 4 нервнобольных — лечатся, остальные пока больны более легко». Поскольку «в 24 губотделах имеется по ПК [Политконтролю] только по 1 чел.», то этот сотрудник вынужден работать, «пока заболеет» (так в тексте. — В. И.). И. З. Сурта напоминал, что до революции «старший цензор получал 8000 руб., младший — 2400 руб. в год», т. е. от 200 до почти 700 рублей в месяц. В конце же 1924 года контролеры-цензоры получали 97 рублей 50 копеек в месяц, что было значительно выше средней зарплаты середины 1920‑х годов [610].
Вся перлюстрированная переписка в 1920‑х распределялась по трем основным разделам: международная, внутренняя и красноармейская жизнь. В свою очередь, каждый из них подразделялся на исходящую и входящую (из деревни за границу, из заграницы в город, из деревни в город, из города в город и т. д.) при обязательном разделении на городскую и сельскую переписку. По нашим подсчетам, от 70 до 90 % перлюстрации сопровождалось «меморандумом». В 1920‑х годах меморандумы направлялись цензорами в соответствующие отделы ОГПУ: КРО, ОПК, ОО, ЭКО, СОЧ (Секретно-оперативная часть), в Управления ОГПУ других городов. Каждый меморандум имел свой номер. Иногда меморандум отправлялся сразу по двум адресам: в Отдел ОГПУ и в Управление ОГПУ в другом городе. В ряде случаев конфисковывалось само письмо.
Например, в апреле 1924 года перлюстрированное письмо из Ярославля в Ленинград, в котором его автор, А. Л. Евгенов, писал о своих чувствах в связи «с этой вербовкой в члены РКП, которая прошла среди рабочих в связи со смертью Ленина», получило пометку цензора: «Письмо по адресу, меморандум в СОЧ» [611]. В том же месяце было задержано и направлено в ОО письмо крестьянина Екатеринославской губернии Иосифа Золотоноша своему брату Герасиму, курсанту Ленинградского военно-политического института. В скопированной части письма говорилось о тяжелых условиях жизни («Если не выполнил продналогу, то у него берут корову и продают последнюю и овцы продают, лошади продают за продналог») и недовольстве крестьян советской властью («Так говорят граждане, было б пропасть при старом режиме в ярме, чем жить при советской свободе в тюрьме словно») [612].
В Политконтроль обычно направлялись международные письма, в которых высказывались суждения о перлюстрации зарубежной переписки, приводились примеры получения писем с большим запозданием и в испорченном виде и т. п. [613] В губотдел ОГПУ Смоленска был направлен меморандум на письмо крестьянина Н. К. Тихонова, просившего родственников в Ленинграде помочь ему деньгами для уплаты
