Читаем без скачивания Федор Годунов. Стылый ветер - Иван Алексин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А мне большего и не надо!
Василия Шуйского здесь не любят. И власть выкликнутого боярами нового царя приняли лишь по необходимости из-за отсутствия альтернативы. Кому ещё повиноваться, если даже Дмитрий, в спасение которого здесь большинство не верило, на Руси ещё не объявился? А тут я, собственной персоной. Тоже, может не самый любимый в народе правитель, зато более законный. И что характерно, здесь даже измены присяге нет. Ведь мне то они крест задолго до воцарения Шуйского целовали.
— А что, неплохо Мосальский устроился, — весело заметил я, попав через сени в повалушу (башенка для приёма гостей и пиров). — Стены дорогим сукном обиты, персидский ковёр под ногами. И это здесь. Даже боюсь представить какое в княжеских покоях благолепие!
— Так на то и царский воевода! Ему в пустой домине пировать не по чину.
— Видал я хоромы и побогаче, — не согласился с Семёном Порохня.
— И я видал, — хмыкнул я, вызвав своим ответом дружное ржание десятка воинов, толпившихся за стеной. — Да только Мосальские род хоть и древних, но небогатый.
— Знал бы ты, государь, сколько этот кровопивец с меня и отца Иакова гостинцев взял, — зло процедил запорожец, — так бы не дивился.
— Ну, и ладно, — отмахнувшись, я прошёл к длинному дубовому столу, сел в стоящее в его торце кресло, кивнул остальным на широкие, накрытые шёлковыми полавочниками лавки. — Садитесь. Здесь, чем всё кончится, ждать будем. Семён, выйди на крыльцо, скажи чтобы гонцов сюда посылали. И пусть нам пожрать что-нибудь принесут и остальных покормят.
Проводил взглядом своего ординарца, вздохнул с тоской.
Эх, кончилась моя вольница. Стоило себя царём объявить, как сразу целой толпой охранников оброс. Ходят теперь всё время за мной как привязанные, в спину сопят. И ноют хуже гнилого зуба, дружно умоляя своей царственной тушкой понапрасну не рисковать. Вон и в город вместе с Подопригорой не пустили, и сейчас готовы костьми на пути к стрелецкой слободе лечь. Опять же Порохня с полутора сотнями воинов охранять захваченный детинец остался. Детинец, как же! Меня он здесь охраняет! А ещё две сотни копейщиков из отряда Кривоноса и стрелецкая сотня Тимофея Кердыбы уже должны сюда же подойти.
И что больше всего бесит, правы мои ближники! На мне всё завязано. Любая шальная пуля или стрела, и всё. Вошедшая в город царская армия в обычную ватажку превратится! Тут уже им никакие заложники не помогут. Сомнут.
— Сейчас чего-нибудь поснедать принесут, государь, — заявил, вернувшись, Семён. — Вся челядь попряталась, — пояснил он мне. — С трудом ключника сыскал.
— Отец Иаков ещё не приехал?
— Нет. Во все глаза его возок высматриваем. Но вскоре должен подъехать. Подопригора, когда в монастырь заезжал, всё архимандриту обсказал. А вот копейщики со стрелками подошли. И ещё Мизинец со своими пушкарями тоже здесь. Пушки на башнях осматривает.
— То дело. В городе, что слышно?
— Тихо пока.
— Я с десяток воинов во все концы города разослал, государь, — забарабанил по столу Порохня. — Кричат, что в город законный царь вернулся, а Васька Шуйский лжец и вор. И не стоит за него свою кровь проливать.
Посидели, напряжённо вслушиваясь в воцарившуюся над столом тишину. Бывшие служивые людишки, похоже, только теперь осознавшие, что сидят за одним столом с самим царём, примолкли, не зная, как себя вести. Я же, не получая вестей, всё больше начинал нервничать, смакуя заманчивую мысль; плюнуть на нытьё Порохни и Семёна и всё же рвануть в город. Нет ничего хуже, чем вот так ждать, гадая справились ли Подопригора с Глебом со своей задачей, сумели ли разоружить остатки костромского гарнизона, обошлось ли у них без кровавых стычек? И где отец Иаков запропал? Что тут ехать-то от монастыря до детинца? Напрямую через реку даже пешим ходом за полчаса дойти можно.
В скрипнувшую дверь заглянул седовласый старик в добротном, длиннополом кафтане, замялся, не решаясь войти в помещение, нашёл глазами Семёна.
— Что встал? Пусть на стол подают, раз готово. Не видишь, государь ждёт.
Старик закивал, затряс жиденькой бородкой, сунулся было обратно, но дверь закрыть не успел, пропустив тяжело дышащего воина.
— Что?
Я даже странное облегчение почувствовал, поднимаясь навстречу ратнику. Уж лучше плохие новости, чем эта нескончаемая мука неопределённости. Теперь я хоть размеры постигшей нас катастрофы оценить смогу, действовать начну, что-то делать.
— Меня Подопригора послал, государь.
— Да понятно, что не по своей воле прискакал, — съязвил я, чувствуя как поднимается внутри меня раздражение. — Дело говори!
— Дык не смогли мы в стрелецкую слободу пробиться. На въезде дозор стоял. Увидели нас, рогатками дорогу перекрыли и давай в било бить.
— И сколько в том дозоре людишек было? — мрачно поинтересовался Порохня.
— С десяток стрельцов.
— И вы их не перебили?
— Дык Яким Остапович не велел! Только с десятником ихним здорово полаялся.
Я лишь хмыкнул, мысленно соглашаясь с решением Подопригоры. Перебить стрелецкий дозор ему труда не составило бы; каждый в полусотне, что с ним была, луком владеет. Даже если у стрельцов пищали заранее заряжены, на то, чтобы порох в затравку засыпать и фитили зажечь, время нужно. Их к тому моменту стрелами в ёжиков превратить успели бы.
Вот только ни к чему хорошему этакая победа не привела. Врасплох слободских уже было не застать. И пусть, на тот момент, большинства служивых в самой слободе и не было, навстречу врагам (а после убийства их братьев и отцов, в эту категорию сразу всё моё войско переходило) все от мала до велика бы поднялись. И что в этом случае прикажите
