Читаем без скачивания Собрание сочинений в пяти томах. Том второй. Дорога ветров - Иван Ефремов

Песчаные бури продолжали время от времени свои налеты. Тогда в лагере крутился шуршащий песок и палатки заносились пылью. Очень неуютно в палатке после песчаной бури — резкий запах пыли, все вещи становятся шершавыми на ощупь, все надо вытряхивать — на сердце тягостно и душно. Вечные звуки ветра менялись в зависимости от погоды. В знойный день или в жаркую ночь ветер глухо шумел, в холодную погоду переходил в резкий, пронзительный вой…

Совершенно изумительны в Нэмэгэту утренние часы. В дивной прозрачности воздуха склоны обрывов из палатки кажутся совсем близкими, а на самом деле — в полутораста метрах. Ясно, чисто и светло вокруг — такой контраст с пыльным миражистым днем, с потоками горячего воздуха, мутным небом и горизонтом. Утра — главное очарование весенней Гоби.

Любое зеленое растеньице встречалось нами с большой нежностью. Мы научались ценить каждый цветок. Даже невзрачные гобийские ромашки без белых лепестков, но с сильным запахом ставились в палатки как редкое украшение. Из разведочных поездок на Гильбэнту и в другие места котловины Новожилов привозил ярко-розовые, в виде длинных бокальчиков цветы инкарвиллий и розовые чашечки хиазосперма с сильным запахом незабудки и жасмина.

Однажды из горной экскурсии Новожилов привез целое дерево, которое было посажено Лукьяновой около юрты и заботливо поливалось, но, увы, не выдержало пересадки.

С наступлением жарких дней в изобилии появилась пустынная „нечисть“— скорпионы и фаланги. Особенно мерзко выглядели фаланги, или сольпуги, — быстроходные пауки на высоких ногах, с упорным, пристальным взглядом больших глаз и мохнатым, с мизинец величиной туловищем. Естественное отвращение, которое испытывает каждый человек к паукам, усиливалось еще тем, что скорпионы и фаланги лезли в палатки преимущественно ночью и бегали по постелям. Весь народ, включая и начальника экспедиции, был сильно деморализован гнусными паукообразными. Единственным неустрашимым человеком оказался тот же Эглон. Ему, вероятно, можно было насыпать за воротник горсть скорпионов, и он, неторопливо отряхнувшись, продолжал бы спокойную беседу. Каждый вечер из той или другой палатки раздавался вопль: „Я-а-а-ан Мартынович!“ Эглон брал длинный пинцет и банку, отправлялся на место происшествия и водворял очередного скорпиона или сольпугу в банку со спиртом. Эглон собирал коллекцию ядовитых тварей для академика Е. Н. Павловского. Люди, напуганные скорпионами, фалангами и змеями, пока не привыкли, опасались всякого шороха или укола. Часто случалось, что вечером во время мирной беседы кто-нибудь, незаметно уколотый соседом, с воплем вскакивал, вообразив, что подвергся нападению ядовитой змеи или скорпиона. Настоящий фурор произвела прыгающая заводная лягушка, оказавшаяся случайно у Шкилева. Шкилев привез ее в Гоби и однажды завел и пустил в круг сидевших за работой людей. Лягушка запрыгала, зловеще жужжа. Первой реакцией было повальное бегство. Несколько минут спустя пристыженные сотрудники клялись, что они сделали это нарочно.

Мы часто посещали западную часть Нэмэгэтинской впадины. Эглон. Рождественский, Новожилов, а впоследствии и я несколько раз ездили к подножию крайнего западного массива Нэмэгэтинского хребта — горе́ Алтан-ула. На самом дне впадины Нэмэгэту пролегало широкое сухое русло Эхини-Цзулуганайгол („Истоки луговой речки“). В этом месте Нэмэгэтинская впадина сильно суживалась, сдавленная широкими бэлями противолежащих хребтов. В этих бэлях вскрывались обширные размывы отложений верхнемеловой эпохи. Среди них мы открыли еще другие костеносные русла. Особенно богатыми оказались средняя часть бэля Алтанулы и находившаяся почти против нее, с южной стороны Нэмэгэтинской впадины. Цаган-ула („Белая гора“), иначе Цаган-хушу („Белая морда“). В Цаган-уле встретилось множество костей хищных динозавров и, кроме того, необычайное скопление черепах рода баена. Эглон, который обследовал Цаган-улу вместе с Рождественским, с восхищением рассказывал о целом слое, состоявшем сплошь из черепашьих панцирей и скелетов, местами плотно спрессованных друг с другом, точно финики. Здесь произошло захоронение тысяч черепах, остатки которых были снесены сюда с суши после массовой гибели животных. Причины этой массовой гибели остались пока неясными, и мы надеялись раскрыть эту загадку после раскопок и дальнейшего изучения Цаган-улы. Но все наши силы были заняты в Центральном лагере Нэмэгэту, и мы могли только предварительно разведывать новые места.

В центре огромной Нэмэгэтинской котловины проходила гряда ярких пурпурных глин, кое-где с толстыми прослоями белых песков. По этой гряде, местами размытой на отдельные группы невысоких холмов и останцев, проходила старая караванная тропа, называвшаяся тропой Одиннадцати колодцев и пересекающая всю Нэмэгэтинскую котловину с запада на восток. Действительно, все колодцы либо сосредоточивались вдоль этой тропы, либо находились высоко в горах, там, где трещиноватые кристаллические породы служили аккумулятором атмосферной влаги. Красная гряда явно отличалась по характеру пород от меловых песчаников и глин. Еще в 1946 году профессор В. И. Громов высказал предположение о третичном возрасте этих пород, найдя обломок кости, похожий на кость млекопитающего. Новожилов и Рождественский также находили обломки костей, однако недостаточные для точного определения, в поэтому таинственная красная гряда продолжала оставаться для нас загадкой.

Когда я собрался провести более подробные исследования, произошло потрясающее открытие. Рождественский отправился вместе с Прониным на „Козле“ на очередное обследование Алтан-улы. Они поднялись на машине очень высоко по бэлю и пробрались к самой середине размывов и ущелий Алтан-улы, совсем близко от стены осевой части хребта, сложенной твердыми древними породами. Рождественский обследовал близлежащие обрывы, а Пронин углубился в ущелье и пропадал там так долго, что Рождественский, давно уже собравшийся в обратный путь, решил его искать. Оказалось, что наш лучший шофер побил все рекорды искателей костей.

Пронин забрел в центр обширного поля размывов меловых пород и подобрался к широкой площадке — уступу из плит песчаника. Над площадкой поднимались крутые склоны серовато-желтых глин, как бы запиравшие ход дальше. Снизу площадку опоясывало узкое сухое русло, прорезанное в ослепительно ярких оранжевых песках. Напротив над сухим руслом, по которому шел Пронин, возвышался утес песчаника. На уступе его оказалось логово барса, вернее ирбиса, с костями янгеров, или горных козлов, съеденных хищной кошкой. Пронин почувствовал, что забрел далеко, и хотел возвращаться, но прежде решил осмотреть уступ песчаниковых плит. Изумлению шофера не было границ, когда он увидел множество гигантских костей, торчавших во все стороны из плит песчаника. Слева, на самом обрыве уступа, прилепился наполовину разрушенный нелепый череп с утиной мордой и костяным возвышением на темени. Хвосты, ребра, позвонки, кости исполинских лап торчали везде, где только массивные плиты песчаника, лопнувшие и осевшие в подмытую снизу глину, показывали свое содержимое.

У Пронина голова пошла кругом. Усевшись на громадную кость, шофер дрожащими пальцами скрутил махорочную цигарку. Первой его мыслью было, как он потом откровенно признался, утаить свою находку. Ему, как водителю и бригадиру шоферов, в тот миг отчетливо представилось, каких неимоверных усилий потребует попытка пробиться сюда с машинами. Но в следующую же минуту сознание ценности находки для науки пересилило все остальные соображения, и Пронин поспешно зашагал к месту, где его ожидали Рождественский с Александровым. В тот же день слава открытия Пронина прогремела на весь лагерь. Неугомонный Эглон сейчас же стал проситься в маршрут к месту находки, которая потом получила название „Могила Дракона“ Конечно, надо было срочно исследовать находку — она могла изменить весь план дальнейших работ экспедиции.

Уже много дней по вечерам я ломал голову над тем, как образовалось местонахождение Нэмэгэту. Сидя в юрте, под шорох летящего с ветром песка я чертил разные схемы, совещался с Новожиловым и Рождественским, стараясь восстановить картину образования местонахождения. Это было необходимо для решения не только ряда научных вопросов, но и жизненно важно для ориентировки дальнейших раскопок. Песчаники и глины меловых костеносных отложений Нэмэгэту, такие рыхлые, легко берущиеся лопатой на поверхности, в глубине оказались твердыми. Они едва поддавались кайлу, и каждый кубический метр породы стоил большого труда. Приходилось признать, что наши силы недостаточны для развертывания больших раскопок. Мы могли извлекать только те скелеты и находки, которые лежали у самых краев обрывов.

Распределение скелетов и костей в отложениях оставалось неясным. Я обладал уже порядочным опытом по раскопкам в более древних — пермских и триасовых — отложениях. Находившиеся там животные все были гораздо меньше исполинских ящеров, и раскопочная площадка, вскрывшая костеносную породу на двести квадратных метров, уже давала ясное представление о расположении костей в местонахождении. Можно было говорить и о процессах образования местонахождений и закладывать новые раскопки с большей уверенностью. Здесь, в Нэмэгэту, каждый скелет динозавра занимал десятки квадратных метров площади костеносной породы. Промежутки пустой породы между скелетами измерялись здесь сотнями квадратных метров. Таким образом, все было переведено в другой, гораздо более крупный масштаб, и для осмысливания накопленных данных нужны были иные методы. Поэтому я решил произвести теодолитную съемку всех находок для составления общего плана местонахождения Центрального лагеря. Так как находки и раскопки располагались в километровых расстояниях одна от другой, съемку надо было произвести с наиболее возвышенных точек по специальным сигналам, установленным на месте каждой находки. Как только мы с Новожиловым стали подготовлять материал к съемке, по законам гобийских неприятностей, разразилась сильнейшая песчаная буря. Она ярилась, то утихая, то снова усиливаясь, три дня подряд, повалила все поставленные сигналы и принудила нас пока отказаться от производства съемки. Однако флаг Советского Союза, поднятый на утесе над лагерем, остался невредимым, хотя и отчаянно бился на ветру.