Читаем без скачивания Стихотворения и поэмы (основное собрание) - Иосиф Бродский

с Пиладом негодующий Орест?

Бегущая за вепрем Аталанта?

Иль зависть заурядная? Протест

нормального -- явлению таланта?

Нормальный человек -- он восстает

противу сверхъестественного. Если

оно с ним даже курит или пьет,

поблизости разваливаясь в кресле.

Нормальный человек -- он ни за что

не спустит из... А что это такое

нормальный че... А это решето

в обычном состоянии покоя.

IV

Как жаль, что архитекторы в былом,

немножко помешавшись на фасадах

(идущих, к сожалению, на слом),

висячие сады на балюстрадах

лепившие из гипса, виноград

развесившие щедро на балконы,

насытившие, словом, Ленинград,

к пилястрам не лепили панталоны.

Так был бы мир избавлен от чумы

штанишек, доведенных инфернально

до стадии простейшей бахромы.

И Феликс развивался бы нормально.

1965

-----------------

Фламмарион

М. Б.

Одним огнем порождены

две длинных тени.

Две области поражены

тенями теми.

Одна -- она бежит отсель

сквозь бездорожье

за жизнь мою, за колыбель,

за царство Божье.

Другая -- поспешает вдаль,

летит за тучей

за жизнь твою, за календарь,

за мир грядущий.

Да, этот язычок огня,

он род причала:

конец дороги для меня,

твоей -- начало.

Да, станция. Но погляди

(мне лестно):

не будь ее, моей ладьи,

твоя б -- ни с места.

Тебя он за грядою туч

найдет, окликнет.

Чем дальше ты, тем дальше луч

и тень -- проникнет.

Тебя, пусть впереди темно,

пусть ты незрима,

пусть слабо он осветит, но

неповторимо.

Так, шествуя отсюда в темь,

но без тревоги,

ты свет мой превращаешь в тень

на полдороге.

В отместку потрясти дозволь

твой мир -- полярный -

лицом во тьме и тенью столь,

столь лучезарной.

Огонь, предпочитая сам

смерть -- запустенью,

все чаще шарит по лесам

моею тенью.

Все шарит он, и, что ни день,

доступней взгляду,

как мечется не мозг, а тень

от рая к аду.

1965

-----------------

Кулик

В те времена убивали мух,

ящериц, птиц.

Даже белый лебяжий пух

не нарушал границ.

Потом по периметру той страны,

вившемуся угрем,

воздвигли четыре глухих стены,

дверь нанесли углем.

Главный пришел и сказал, что снег

выпал и нужен кров.

И вскоре был совершен набег

в лес за охапкой дров.

Дом был построен. В печной трубе

пламя гудело, злясь.

Но тренье глаз о тела себе

подобных рождает грязь.

И вот пошла там гулять в пальто

без рукавов чума.

Последними те умирали, кто

сразу сошел с ума.

Так украшает бутылку блик,

вмятина портит щит,

На тонкой ножке стоит кулик

и, глядя вперед, молчит.

1965(?)

-----------------

Набережная р. Пряжки

Автомобиль напомнил о клопе,

и мне, гуляющему с лютней,

все показалось мельче и уютней

на берегу реки на букву "пэ",

петлявшей, точно пыльный уж.

Померкший взор опередил ботинки,

застывшие перед одной из луж,

в чьем зеркале бутылки

деревьев, переполненных своим

вином, меняли контуры, и город

был потому почти неотрезвим.

Я поднял ворот.

Холодный ветер развернул меня

лицом на Запад, и в окне больницы

внезапно, как из крепостной бойницы,

мелькнула вспышка желтого огня.

1965(?)

-----------------

Подражание сатирам, сочиненным Кантемиром

На объективность

Зла и добра, больно умен, грань почто топчешь?

Та ли пора? Милый Дамон, глянь, на что ропщешь.

Против вины чьей, не кричи, страсть обуяла?

Ты ли с жены тащишь в ночи часть одеяла?

Топчешь, крича: "Благо не печь. Благо не греет".

Но без луча, что ни перечь, семя не зреет.

Пусто речешь: "Плевел во ржи губит всю веру".

В хлебе, что ешь, много ль, скажи, видел плевелу?

"Зло входит в честь разных времен: в наши и в оны".

Видишь ли днесь, милый Дамон, злу Пантеоны?

"Зло и добро парою рук часто сдается.

Деве равно все, что вокруг талии вьется.

Чую, смущен, волю кружить птице двуглавой..."

Левой, Дамон, дел не свершить, сделанных правой.

"Так. Но в гробу, узком вельми, зреть себя нага,

бывши во лбу пядей семи, -- это ли благо?

Нынче стою. Завтра, пеняй, лягу колодой".

Душу свою, друг, не равняй с милой природой!

Жизнь не медаль, видная нам словом и бюстом.

В жизни есть даль, близкая снам, чуждая чувствам

злым и благим, где ни ногой Бог и свобода.

Что до богинь, в деве нагой зрим антипода.

Кабы не так, были сейчас волками в стае.

Герб на пятак был бы у нас, решка -- в Китае.

Сплющили б лоб. В бездну сошло б солнце Давида.

Был бы потоп. Брали бы в гроб аз алфавита.

Полно, Дамон. Всюду свой рубь, свой иероглиф.

Царь Соломон зрением вглубь так ли уродлив?

Страсти не рать: сих областей в ночь не воруют.

Полно стирать грани страстей. Так не воюют.

Жизнь не медаль. Мир -- не чекан двух оборотов.

В жизни есть даль, тянуща ан птиц желторотых.

Видно, бежит грубых рамен маетность птичья.

Мудрый, как жид, милый Дамон, вот тебе притча:

Скраден сосуд. Ловит, глядишь, страж голодранца.

Вора спасут ноги, ты мнишь? Только пространство!

Тот же простор прячет благих Кесаря копий,

строит шатер, греет нагих, в ссадину корпий

кладет, как хлеб кладет в уста, потчуя сирот.

В овчий вертеп прячет Христа -- хер тебе, Ирод.

Аз воздает: застит рабам перлы в короне.

Волю дает, дав по рогам, белой корове.

В землях и днях твердый рубеж царствию кладет.

В жадных песках, смерти промеж, делает кладезь.

Кесаря мощь ко'пья о плащ нощи иступит,

воинству рощ, воинству чащ цифрой уступит.

Коль не пришит к месту, то жать стало ли уши?

Суша страшит -- морем бежать можешь от суши.

Что есть длиной близко сравнить с пахотой Млечной?

К деве одной сердце стремить -- что бесконечней?

Что не расчесть: матери ждать плод из утробы

дольше, чем здесь грани стирать блага и злобы.

В грешной душе коль наторел в скорбну годину,

мнишь, что уже мир обозрел? Драхму едину.

Право, Дамон, зря ты сравнил. Вышло печально.

Друг, убежден: ты возомнил сходство случайно.

Есть в рубеже смертном надрыв, страшно до дури.

Слабой душе смерть есть призыв к бегству к Натуре.

Так ли ты, мнил, будешь в гробу? Мнил: постоянство.

Ан получил злую судьбу: вечное странство.

Ищешь, гляжу, путь к рубежу с черного хода.

Друг, не сужу. Больше скажу: Бог -- не природа.

Друг, не боись. Я не грожу. С миром рассорюсь.

Глядючи ввысь, больше скажу: Бог и не совесть.

Он -- их творец. Ноне проверь, милый приятель,

кто нам: дворец -- жизни пример -- или создатель?

Выше ль глава день ото дня с перечня комнат?

Эти слова пусть от меня Кушнер запомнит.

Пусть (не вини: это не суд) помнят поющи:

в жизни есть дни, где не спасут честность и кущи.

Загнанный зверь статуй певца с цоколя сбросит,

ибо, поверь, нищи сердца с мертвого спросят.

Зла и добра, милый Дамон, грань почто топчешь?

Та ли пора? Больно умен. Глянь, на что ропщешь.

То, что вчера дух веселя, ноне уж плохо?

Та ли пора? Та ли земля? Та ли эпоха?

Друг, не сочти этих словес "с пушки по мухам".

Дело прочти -- сказано есть: "нищие духом

пьют благодать" -- узрят, внемли, царство небесно.

Что ж отдавать им на земли царство любезно?

То ли не стыд? Ан отдаем. Благо, не пищей.

Так и плодит -- кабы вдвоем! -- нищего нищий.

Пусто твердишь: "Светоч и тьма -- вроде два брата".

Сам и плодишь. Резвость ума хуже разврата.

В том-то и суть: крепок орех -- порчены зубы.

Не обессудь: это и грех. Грех не прелюбы.

Спать не любя суть чепуха. Много мотиву.

Грех на себя. Нету греха ближних противу.

Скорбно ли есть душу терзать? Скорбно ли аще

грешную десть на душу взять? Сахару слаще.

Каяться мнишь, схиму принять, лбом да о паперть.

После глядишь, спереди гладь, белая скатерть.

Бога узрел! Сзади одна мелкая сошка.

В этом, пострел, благость видна. Так и спасешься.

Тож кораблю в бурю канал нужен для бегства.

Сильно скорблю: Каин не знал этого средства.

Как ни греши, можно ухват счистить от сажи.

Выкуп души благом чреват. Драхма все та же!

Полно, Дамон, что за тоска правда двуличья.

Я утомлен. Альфа людска -- духа величье.

Дух -- благодать тверди иной к горсточке праха,

дабы не знать в глине земной смертного страха.