Читаем без скачивания Литературно-художественный альманах «Дружба», № 3 - В. Азаров

— Товарищи, спасайтесь! Сейчас будет лекция о пользе просвещения, — Гришин сделал испуганное лицо.

— Эх, Коля, Коля! — укоризненно покачал головой Кипятоша. — Зря ты науку не любишь! Науки юношей питают, отраду старцам подают, в счастливой жизни украшают… от биллиарда берегут.

— Юношей нужно беречь только от одного, — от твоего гнилого либерализма, — обозлился вдруг Гришин.

Кипятоша на мгновение даже опешил. Сдернув зачем-то с головы фуражку, он пригладил свои густые курчавые волосы и, снова надев ее, сказал громко и раздельно:

— Врач должен заниматься прежде всего медициной, а не политикой. Я лично после окончания университета поеду в деревню лечить больных крестьян. Это в высшей степени благородно и гуманно!.

— А почему в большинстве случаев в деревнях болеют? Ты об этом, господин гуманист, подумал? — язвительно ответил Гришин. — Болеют от недоедания, — с голодухи. Народу в первую очередь нужен хлеб, а не твоя аверина мазь и свинцовая примочка.

— Почему голодают? — запальчиво возразил Кипятоша. — Земли в Сибири много, — только сей.

— «Сей»! — передразнил Гришин. — Для обработки земли, господин сеятель, еще капитал нужен, тягловая сила нужна, а всего этого у ваших будущих пациентов и нет. Я имею в виду деревенскую бедноту. Или вы, господин гуманист, собираетесь одних мироедов лечить?!.

Гришин хотел добавить еще что-то более резкое, но Лобанов схватил его за плечи и начал трясти.

— Колька! Капитон! Да вы, хлопцы, совсем сдурели, — раскатисто басил на всю Университетскую Лобанов. — Нашли время и место для обсуждения аграрного вопроса!

— Пусти, — сказал угрюмо Гришин, снимая руку Лобанова со своего плеча. — Пошли на Томь.

— Пошли! — как ни в чем не бывало отозвался Кипятоша. — А всё-таки, знаешь, Николай, ты не совсем прав, — начал было он снова.

— Да ну вас к чорту, хватит! — сердито оборвал его Никонов.

— А вот и наш Технологический, — сказал Лобанов и, взяв Сергея под руку, перешел с ним через улицу; за ними последовали и остальные.

Сергей не мог наглядеться на здание Технологического института. Четыре каменных корпуса с зеркальными окнами и высокими подъездами тянулись почти на целый квартал.

«Какие, наверное, удобные, светлые чертежные, какие широкие коридоры, какие огромные лекционные залы в этом Технологическом!» — думал он. И вместе с тем его не оставляла мысль о только что происшедшем споре. Он считал, что всё-таки прав Гришин, но вместе с тем ему было по душе и желание Кипятоши ехать врачом в деревню.

— Ну, пойдемте на реку, — нетерпеливо сказал Гришин, которому надоело стоять у знакомого ему института.

На Томи они пробыли долго. Сначала гуляли, а потом уселись на высоком берегу. С реки тянуло холодком. Приятно было сидеть вот так, молча, и глядеть на темную Томь. Дрожа и сверкая, протянулась по ней от одного берега к другому лунная, серебряная дорога.

Шлепая плицами, медленно прошел вверх по Томи буксирный пароход, отразившись всеми своими сигнальными огнями в черной воде. На какое-то мгновенье протяжный пароходный гудок всколыхнул сонную речную тишину.

— Ду-уу! Ду-уу! — вторя гудку, неожиданно, по-мальчишески загудел Кипятоша и, засмеявшись, повалился на спину. — Эх, хорошо, братцы мои!

— Прохладно становится, — поежился Гришин и, обращаясь к Никонову, добавил: — А не пора ли нам по домам?

Было около двух часов ночи, когда Сергей с Никоновым вернулись к себе на Кондратьевскую. Не зажигая огня, они улеглись спать. Никонов уснул сразу, а Сергей долго еще лежал в темноте не смыкая глаз. Он видел перед собой белое здание института.

Неужели он никогда не откроет его тяжелые двери?!

Квартирная хозяйка Устинья Ивановна походила чем-то на просфору. Это была маленькая, пухлая женщина с широким, бесцветным, мучнистым лицом.

Устинья Ивановна занимала квартиру из четырех комнат. Две из них она сдавала жильцам, а в двух других жила сама с сыновьями и с племянницей Пашей — хромоногой старой девой.

Старший сын, коренастый рыжий здоровяк Онуфрий, служил лесным кондуктором и в доме бывал редко.

Второй — семнадцатилетний Петенька, длинный и рассеянный юноша — учился в восьмом классе Томской мужской гимназии.

Опасаясь, как бы жильцы не втянули ее сыновей в политику, Устинья Ивановна, прежде чем сдавать комнаты, постаралась разузнать всю подноготную о будущих квартирантах.

Никонов был технолог и не внушал ей подозрений.

— Тихий молодой человек, скромный; сидит да знай себе разные котлы да машины рисует!.. Не то, что медик!

Медиков Устинья Ивановна считала главными бунтовщиками.

— Живых и мертвых режут! Ни бога, ни чорта не боятся! От них добра не жди.

И Устинья Ивановна даже своих приятельниц-соседок предостерегала сдавать комнаты медикам.

Второй же жилец — Василий Ананьевич, белобрысый, детина 23 лет, — служил писарем в Городской управе.

Хозяйка называла его запросто Васенькой и всегда ставила в пример сыновьям. Писарь был бережлив, рассудителен, не курил, к тому же не ел мясного и не пил вина.

— Хороший человек Васенька — вегарьянец! — хвасталась на всю Кондратьевскую Устинья Ивановна.

Приезд Сергея обеспокоил хозяйку.

Хотя она расспросила у Никонова всё, что могла, о Сергее, но этого ей показалось мало.

На второй день, когда Сергей вышел на кухню налить керосин в лампу, Устинья Ивановна завела с ним разговор.

Посреди кухни была разостлана холстина, на ней возвышалась куча перьев. Устинья Ивановна, повязанная ситцевым платком, сидела на полу и перебирала перья для подушек.

— Нельзя ли керосину налить? — сказал Сергей, ставя лампу на край табуретки.

— Подождите! Сейчас Паша из лавки придет; а я вся в перьях, — ответила Устинья Ивановна.

— А зачем мне Паша? Я сам налью.

— Ну, уж раз вы такой простой, — наливайте! Керосин в сенях стоит.

Сергей пошел в сени, принес оттуда четверть с керосином и стал наливать лампу.

— Это верно, что вы на клиросе пели? — спросила Устинья Ивановна и выжидающе поглядела на Сергея.

— Пел, — коротко ответил он, удивляясь и сердясь на Ивана, который неизвестно зачем рассказал о нем такие подробности хозяйке.

— Я рылигию превыше всего ценю, — продолжала Устинья Ивановна, — а церковное пенье так просто до ужаса обожаю. Особенно когда «Иже херувими» поют. Уж до чего же сладостно и умилительно! — и, склонив голову набок, Устинья Ивановна вдруг тихонько запела речитативом: «Иже херувими тайно образующе»; не допев, она, вздохнув, добавила: — А еще всякие притчи божественные люблю очень слушать. Вы притчу о блудном сыне знаете?

— Знаю. Как он из отчего дома ушел?

— Вот именно, — обрадованно подхватила хозяйка. — Сытый, здоровый, одетый был, а вернулся зимогор-зимогором, больной, оборванный, нищий. Нынче немало блудных сыновей развелось. От церкви христовой отрекаются, против царя бунтуют… А их, конечно, в тюрьму за это, — неожиданно закончила хозяйка.

«Вот оно что», — подумал Сергей и перевел разговор на другое.

— А ежик у вас есть, стекло почистить?

— Ежик? Есть! Вот у рукомойника в углу висит! Так как же, по-вашему, правильно блудный сын поступил, что раскаялся?

— На то он и «блудный», — усмехнулся Сергей и энергично принялся чистить стекло.

— А родителей вы своих уважаете? — спросила, помолчав, Устинья Ивановна.

— Я — сирота! — ответил Сергей.

Повесив на место ежик, он взял лампу и вышел из кухни.

«Парень скромный, а главное — закон божий знает», — подумала Устинья Ивановна.

После этого разговора прошло больше недели. Как-то раз под вечер в доме остались Сергей да хозяйка. Устинья Ивановна вздумала пить чай, но в ушате не оказалось воды.

— Не принесете ли мне водицы с колодца? — попросила она.

— Что же, можно.

Сергей взял два ведра и, что-то насвистывая, вышел во двор. Вскоре он вернулся и поставил полные ведра на скамейку.

— А это вам за услугу! Возьмите.

На краю кухонного стола лежал кусок пирога.

— Сироту накормить — бог сторицей воздаст, — по-монашески елейно, нараспев, сказала Устинья Ивановна.

Широкое мучнистое лицо ее со сложенными бантиком губами и скорбно поднятыми бровями выражало христианское смирение.

— Я сыт, — ответил Сергей и пошел к себе в комнату.

«Из простых, а с анбицией, — рассердилась Устинья Ивановна. — Знаю я твою сытость. На работу всё еще не устроился, а капиталов-то кот наплакал».

Устроиться на работу было нелегко.

Напрасно каждое утро ходил Сергей по городу из одного ведомства в другое. Везде ему равнодушно и кратко отвечали: «Не требуется», «Не нужен» или: «Вакансии нет».

Только в губернской канцелярии какой-то лысый старичок чиновник оказался более многословным и даже прочитал целое наставление: