Читаем без скачивания Франклин Рузвельт - Георгий Чернявский

Съезд шел рекордное время — две с половиной недели. Борьба происходила по множеству вопросов: между «мокрыми» и «сухими» — то есть сторонниками и противниками сохранения запрета на спиртные напитки; между северянами, отстаивавшими принятие суровых мер против расистской организации Ку-клукс-клан, и представителями Юга, полагавшими, что негров следует держать в узде, а Ку-клукс-клан надо сохранять как средство устрашения борцов за расовое равноправие, лишь слегка одергивая; между решительными «воспами» (от WASP — аббревиатуры «белые англосаксонские протестанты» — White Anglo-Saxon Protestants), символизировавшими собой традицию, устойчивость, консерватизм, и сторонниками национального и религиозного разнообразия.

В значительно более широком социальном смысле это было продолжение борьбы между прогрессивным индустриальным городским Севером и консервативным, в основном остававшимся сельскохозяйственным Югом.

Борьба развернулась в основном между кандидатом южан Уильямом Мак-Эду и губернатором штата Нью-Йорк, типичным представителем северных прогрессистов Элом Смитом. Смит воплощал всё то, что было неприемлемо для южан: выступал за отмену «сухого закона», требовал соблюдения прав афроамериканцев на Юге, проповедовал терпимость к различным религиям и культурам, к тому же сам он был католиком. Короче говоря, Смит представал типичным кандидатом космополитичного Нью-Йорка, раздражая южан даже своим очень характерным нью-йоркским акцентом.

Участие в этом съезде было первым выходом Франклина Рузвельта на национальную политическую арену со времени заболевания. Он был членом делегации штата Нью-Йорк и горячо поддерживал Смита. По поручению своей и других делегаций на третий день съезда он выступил с обоснованием его кандидатуры. Опираясь одной рукой на своего шестнадцатилетнего старшего сына Джеймса, а другой на толстую трость, он вроде бы спокойно прошел из задних рядов к ораторской трибуне. Только Джеймс видел капли пота на лбу отца, который вроде бы безмятежно улыбался и кивал головой знакомым.

Когда Франклин, создавая видимость, будто рука сына служит ему только страховочным инструментом, в первый раз поднимался на трибуну, ему устроили невиданную овацию, продолжавшуюся больше трех минут, причем со своих мест поднялись и бурно приветствовали его как северяне, так и южане, несмотря на то, что именно он выдвигал кандидатуру Э. Смита.

В своей хорошо продуманной речи оратор окрестил Смита «счастливым воином на политическом поле сражений»{192}. Он напомнил о достижениях Смита на посту губернатора — о введении восьмичасового рабочего дня для женщин, о превращении гидроэлектростанций в собственность штата, что позволило сократить плату за электричество, о мерах по охране здоровья бедного сельского населения и пр. При этом Рузвельт подчеркивал, что Смиту удалось провести реформы, несмотря на ожесточенное сопротивление республиканских боссов города и могущественного руководителя их местной организации Билла Барнеса.

Газеты сообщили, что говорил он 34 минуты, закончив выступление словами великого британского поэта XIX века Уильяма Вордсворта: «Это смелый боец; это тот, которому хотел бы подражать каждый человек, у которого есть оружие».

Видимо, в сообщениях прессы о том, что после речи Рузвельта присутствовавшие не просто поднялись со своих мест и устроили ему овацию, но к тому же в течение сорока минут пели торжественные марши и веселые песни, приветствуя его возвращение в политику, было большое преувеличение, но некоторая доля правды в этом была. Однопартийцы по достоинству оценили мужество и стойкость Рузвельта. Известный публицист Уолтер Липман писал ему, что его выступление было «трогательным, выдающимся и в высшей степени красноречивым». «Мы все гордимся Вами» — так завершалось это письмо{193}.

Особенно запомнилась родным модная в то время песня «Тротуары Нью-Йорка», которую представители штата, а за ней и другие делегаты спели, перекрикивая друг друга, несколько раз{194}. Случилось так, что к Рузвельту отнеслись теплее, чем к человеку, которого он выдвигал на президентский пост. Он понял, что его будущее не полностью зависит от состояния здоровья, что появление на трибуне съезда человека, который смог превозмочь тягчайшие муки, оказалось его политическим и моральным завоеванием. Участники съезда восхищались его мужеством и решимостью продолжать общественную деятельность, несмотря ни на что…

Между тем съезд оказался в тупике. Делегаты голосовали и переголосовывали, но никак не могли избрать своего кандидата. Был поставлен неутешительный рекорд — баллотировка проводилась 103 раза! В конце концов совершенно измученные делегаты пошли на компромисс, сделав кандидатом известного только среди представителей большого бизнеса адвоката Джона Дэвиса. При этом они прекрасно понимали, что Дэвис — кандидатура совершенно катастрофическая хотя бы потому, что наиболее известные имена финансистов-миллионеров в широких кругах встречали с раздражением, а Дэвис обслуживал банкира Джона Пирпонта Моргана и был накрепко связан с его кругом.

Если для Демократической партии в целом нью-йоркский съезд был явно провальным, то для Франклина Рузвельта он явился успешным в двух отношениях.

Во-первых, реакция однопартийцев на первое со времени заболевания появление Рузвельта на одной из главных политических сцен свидетельствовала о том, что к нему теперь благожелательно относились партийные активисты не только из северных, но и из многих южных штатов. Какую-то роль здесь сыграло просто сочувствие и уважение к человеку, преодолевавшему тяжелый недуг. Но сказались и усилия Рузвельта по примирению северных и южных демократов, его непростые отношения с Таммани-холлом, который южане обычно связывали именно с коррумпированными нью-йоркскими дельцами.

Во-вторых, то, что Рузвельту доверили обоснование кандидатуры Смита, стало свидетельством его растущей популярности в кругах однопартийцев индустриальных северных штатов.

Во время почти трехнедельных утомительных дебатов, жарких не только в переносном, но и в самом прямом смысле слова, Франклин выступал еще не раз и добился некоторого поворота части делегатов в сторону Смита. Но, как мы уже знаем, вывести съезд из патового положения ни он сам, ни кто-либо другой оказались не в состоянии.

При общем незавидном положении Демократической партии во время президентской кампании 1924 года Рузвельт был одним из очень немногих ее деятелей, чей авторитет в это время повысился.