Читаем без скачивания Юные годы медбрата Паровозова - Алексей Моторов

Я знал с самого Роминого рождения, что для его будущего необходим финский комбинезон за шестьдесят рублей. Говорить о том, что комбинезон этот являлся страшным дефицитом, явно лишнее.

И вот как-то раз в середине зимы я возвращался после суточного дежурства в Тушино. Степень моей усталости всегда можно было замерить по тому пути, которым я добирался с работы. Если я был более или менее в сознании, то ехал на метро до “Тушинской” и от метро шел пешком. А если я чувствовал, что могу проспать пересадку, или понимал, что у меня нет на нее сил, чесал по прямой до “Сокола”, а там садился на автобус.

В тот раз я поехал до “Сокола”. И когда уже выходил на улицу, в вестибюле мимо меня прошла девушка с большим прозрачным пакетом в руках.

И хотя в тот момент я мало чего соображал, но все-таки понял: то, что она несет в этом пакете, и есть тот самый финский комбинезон. Мне удалось догнать ее в три прыжка и выяснить, что комбинезоны продаются здесь же, в стоящем неподалеку детском магазине “Смена”. Цена, как и говорила Лена, действительно шестьдесят рублей.

Я нашарил монетку, позвонил Лене, которая, на счастье, была в отгуле, и, сообщив ей потрясающее известие, пошел отложить сей культовый предмет. Было полдесятого утра.

Но в огромном двухэтажном магазине никаких признаков ни комбинезона, ни очереди не обнаружилось. Продавщица любезно объяснила, что комбинезонами торгуют на улице. А то, как она сказала, здесь смертоубийство начнется. Видимо, я еще не до конца проснулся, потому что меня эта ремарка не насторожила.

Я прошел в арку и сразу понял, что имелось в виду. Весь огромный двор был запружен народом. Трудно сказать, сколько там стояло тысяч, но точно, что много. Примерно такое войско было у Темучина, когда уже под именем Чингисхана он покорил Хорезм.

Торговали из открытой двери подсобки в углу дома. Толпа была разбита на сотни, списки каждой сотни были у старших. Все это еще более роднило желающих получить детский комбинезон с боевыми порядками татаро-монгольских завоевателей.

Я записался в семнадцатую сотню. Тут во дворе появилась Лена. Непонятно, как ей удалось меня разыскать в такой плотной толпе. Наверное, интуитивно. Лена протиснулась ко мне и поделилась радостью – только что в самом магазине начали торговать шубками из овчины по двадцать восемь рублей, а в другой секции – итальянскими дутыми сапожками по пятнадцать. И она уже успела записаться в обе эти очереди. За шубками – в седьмую сотню, а за сапожками – в четвертую. И сейчас немедленно едет домой за остальными деньгами.

Из всего этого следовало, что домой я попаду не скоро. Но самое главное, толпу охотников за комбинезонами мучил один вопрос: хватит ли всем желающим. Потому что, когда стало смеркаться, поползли слухи, вскоре подтвердившиеся, что остались не все размеры. А Роме был нужен синий, для трехлетнего мальчика. Еще через пару часов я понял, что хорошо бы купить любой, только не являться домой с пустыми руками. Лена к тому времени уже уехала домой с честно добытыми шубкой и сапожками. До закрытия магазина оставалось минут сорок.

Все это время я не пил, не ел, только курил. Мне и спать почему-то расхотелось, может, из-за двадцатиградусного мороза. И когда уже остался последний рывок и пятнадцать минут до закрытия, подошло время моей сотни. Наше гвардейское подразделение изрядно поредело из-за малодушно не явившихся на переклички, которые устраивались в начале каждого часа.

И тут пропал список. И не просто пропал, а вместе со старшей сотни, разбитной молодой бабой. Начался невероятный хипеж. Те, кто стояли за нами и уже смирились с тем, что им в лучшем случае отпустят утром, если что останется, начали орать, требуя нас вытолкать, кто-то полез без очереди, то тут, то там возникали драки. И когда нас уже было лишили законного права покупки, прибежала эта дура со списком. Пошла, оказывается, сок попить в гастроном. Ну, ей много чего сказали, и про нее, и про сок, и вообще.

За три минуты до закрытия я, сунув деньги, выхватил комбинезон красного девчачьего цвета, большого размера, на пять лет. В очереди я провел примерно десять часов.

Было около одиннадцати, я сидел и ужинал, не чувствуя вкуса еды, когда в коридоре вдруг зазвонил телефон. Звонил мой друг Ваня.

– Алексей, привет! Извини, что так поздно! Тут такое дело, Олечке в магазин комбинезоны финские привезли. Любой размер. Цвет – или синий, или красный. Только там переплата червонец. Если будешь брать, я завтра на дежурство могу захватить!

– Вань, повтори, будь любезен, – попросил я, чувствуя подступающий истерический смех, – какая переплата?

Ваня любезно повторил. Было слышно, как на заднем фоне его жена Оля, продавщица из детского магазина “Тимур”, громко проворчала:

– Не хочет – и не надо! Другие с руками и ногами оторвут!

Я с ней был полностью согласен. Назавтра у нашего Ромы имелось уже два финских комбинезона, овчинная шубка и дутые итальянские сапоги. И плевать, что семейный бюджет накрылся медным тазом.

А к чему я все это? А к тому, что я знаю, каково стоять в очередях.

Переезд на новую квартиру состоялся двенадцатого апреля. В углу едва показывал старый черно-белый телевизор, мы накрыли нехитрый стол, а через час начался салют. Многие наверняка решили, что эта пальба в честь Дня космонавтики, ну а нам с Леной была понятна истинная причина фейерверка.

Так страна решила отметить наше новоселье.

Телевизор у нас был допотопный. Старенький, черно-белый. Он стоял на двух сдвинутых табуретках и еле работал. Спасибо, что хоть такой. Нам его родственники на бедность отдали. Он показывал первые полчаса, а потом сдыхал. Тогда его нужно было выключить, пошевелить лампу на задней панели, и это давало ему жизни еще на один мизерный срок.

Меня нервировали частые перебои, время наступило такое, что телевизор стало очень интересно смотреть. Я сначала не мог себе внятно объяснить причину, а потом вдруг понял. По ящику заговорили человеческим языком, а не на оруэлловском “новоязе”.

Даже одиозная программа “Время” и та нет-нет да и запустит сюжет о нормальном житье-бытье, а то раньше дикторы несли такое и таким доведенным до полнейшего абсурда казенным языком, что иногда уже непонятно становилось: а что сказать-то хотели?

Все плуги, сеялки, культиваторы, картофелесажалки и другие почвообрабатывающие и посевные агрегаты поставлены на линейку готовности в колхозе имени Ленина Клинцовского района. Аттестационная комиссия приняла их с высокой оценкой. Для хранения машин здесь возведены гаражи, бетонированные площадки с навесами. Ускоренными темпами ведут восстановление техники и другие хозяйства Брянской области, механизаторы которой – одни из инициаторов всесоюзного соревнования за высококачественную подготовку техники к весне. Они стремятся весь ремонт почвообрабатывающих и посевных агрегатов завершить к концу года, а тракторов и комбайнов – не позднее марта. Повсеместно ремонтные бригады укреплены квалифицированными кадрами, среди которых немало слесарей-наладчиков, присланных шефами…

И в таком духе полчаса. Ну действительно, роботы для роботов говорят. Я уж молчу о таком сакральном действе, как трансляция партийных съездов.

Несколько дней с утра до вечера – бесконечная монотонная бубниловка штампованных лозунгов по бумажке. Мне вообще кажется, что вреда коммунистам это зрелище принесло гораздо больше, чем пользы. Смотреть на высшее руководство страны с эстетической – да, впрочем, как и с любой другой – точки зрения было тяжело. Старики, выходящие к трибуне, кряхтели, шамкали, булькали, отхаркивались.

Все они мало того что обладали отвратительной дикцией, так еще и неимоверно коверкали русский язык. Так всегда говорило простонародье, чернь. Они даже любимые свои слова “коммунизм” и “социализм” не могли произнести правильно, а почему-то вставляли туда мягкий знак, видимо бессознательно смягчая то непоправимое, что несли эти понятия человечеству. Вдобавок у большинства наличествовало мягкое фрикативное “г”, южные распевы, оканье и диалекты на любой вкус.

Внешне они выглядели весьма впечатляюще. Особенно когда стояли и слушали свой партийный гимн. Именно слушали, потому как петь в таком возрасте из них никто был не в состоянии. Только вот на голодных и рабов, которых призывало встать это музыкально-поэтическое произведение, они не походили при всей фантазии. Щеки у большинства сползали по плечам, откормленные бока с трудом влезали в протокольные костюмы. А вот в то, что все они скопом заклеймены проклятьем, верилось охотно.

Они стояли, многие с явным трудом, слушали свой “Интернационал” с мелко трясущимися головами, смотрели перед собой слезящимися глазками, в которых едва теплилась мысль. Старость, даже дряхлость в стадии распада. А ведь они, эти старички, управляли половиной мира и постоянно угрожали уничтожением другой половине.