Читаем без скачивания Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа - Кристофер Гортнер

Джованни, всхлипнув, отвернулся, отпер дверь и вышел.

– Идти можешь? – спросил у меня Хуан, а когда я не ответила, добавил: – Ну-ка, давай попробуем.

Он отпустил мои руки и скользнул одной ладонью на мою талию. Колени у меня подгибались. Ужас поглощал все мое существо, чернота такая полная, что в ней можно было найти убежище. Он крепче ухватил меня. Собрав последние оставшиеся силы, я заставила себя встать прямо.

– Так, теперь не двигайся, дай-ка я посмотрю. – Хуан встал передо мной, раздвинул путаную завесу моих волос, завел их мне за уши, чтобы открыть лицо. – Черт! Этот идиот разбил тебе губу. – Он прикоснулся ко мне кончиками пальцев. – Ты чувствуешь?

Все мое существо, все жилы и нервы содрогнулись. Я хотела развернуться и с криком броситься прочь по коридорам, поднять всех с кроватей, из-за игровых столов, оторвать от любовных интрижек, чтобы стражники, придворные, кардиналы и даже мой отец выбежали из своих дверей и узнали, что Хуан Борджиа, герцог Гандия и любимый сын папы Александра VI, изнасиловал собственную сестру.

Но заговорил инстинкт – нечто более сильное, чем бездумное желание бежать, и я стояла неподвижно, пока он ощупывал мою губу.

– Если ты не чувствуешь боли, то ничего страшного – одна видимость, – сказал он. – Но мы все равно должны тебя подлечить. Жди здесь. – Он пошел было прочь, но остановился, кинул на меня взгляд через плечо. – Жди, – повторил он, как мог бы сказать нетерпеливой гончей или лошади.

Увидев, что я не двигаюсь, он отправился в свою переднюю.

Я посмотрела туда, где в другой двери Джованни оставил ключи. Представила, что подбегаю к ней, распахиваю. Я уже слышала собственные крики, призывы о помощи, разносящиеся по тихому Ватикану. Папочка пока оставался здесь, он еще не уехал в Остию. У меня еще есть время, чтобы…

Хуан вернулся с тазиком и куском материи.

– Сядь.

Я села на край кровати, ощущая тупую боль между ног. Он опустился передо мной на колени, намочил материю и принялся обмывать мою губу. Когда он снова опустил тряпочку в воду, кровь расползлась по ней, пронзила ее розовыми нитями.

– А теперь ты должна делать то, что я тебе велю, – сказал он, промокая уголки моего рта. Он заглянул мне в глаза – я смотрела на него – и улыбнулся. – Я знаю, ты сейчас хочешь одного: пожаловаться отцу. Ты хочешь, чтобы мы с Джованни заплатили за это своей жизнью. Я тебя понимаю. Никто лучше меня не знает, как мы умеем жаждать мести, когда у нас забирают то, что нам дорого. – Его рука, протиравшая тряпочкой мое лицо, задрожала. – Но ты никому ничего не скажешь, пока мы не будем знать наверняка. Ты будешь ждать и терпеть, что бы ни случилось. Ты меня понимаешь?

От безжалостной пронзительности его взгляда меня затошнило. Я снова проглотила слюну. Наконец мой голос шепотом продрался наружу:

– Почему?

Он наклонил голову. Увидев его жест, я вздрогнула – он напомнил мне отца. Было что-то сверхъестественное, даже жуткое в его ошеломительном сходстве с папочкой, и за это я ненавидела его еще сильнее. Он не имел никакого права так походить на человека, который дал нам жизнь, который приказал бы разорвать его на части за то, что он сделал сегодня.

– Почему? – Смешок растянул рану на его лице. – Потому что ты можешь забеременеть. – Он не отвернулся, когда в моих глазах загорелся огонек внезапного страха. – Такое очень даже возможно. Это совершенно точно случилось с моей женой. У меня мощное семя: я сделал ей сына с одного захода. Если то же самое случится и с тобой, тебе придется объяснить, кто отец ребенка. Признать, что ты совокуплялась со мной или что Джованни Сфорца и вправду сделал то, что категорически отрицают отец и Чезаре. И тогда все полностью изменится – для тебя. Как только станет известно, что ты беременна, это разрушит все их планы на тебя.

– Планы?

Я слышала его голос сквозь неясный гул в моих ушах, словно он находился за тысячу миль от меня.

– Да. Новый брак. Или ты думала, что они освободят тебя от Джованни и оставят в покое? Ты слишком ценное средство для нового союза. Но чтобы они могли тобой воспользоваться, ты должна оставаться девственницей – la immacolata Лукрецией, снова выставленной на продажу. Кто даст больше? – Язвительная ухмылка сошла с его лица. – Но если ты не сделаешь того, что я говорю, если ты рассердишь меня каким-нибудь образом, то я им сам все расскажу. Только они узнают о том, что ты увидела меня и напросилась посмотреть образцы. Что ты без всяких провокаций с моей стороны стала хватать меня. А ведь я всего лишь мужчина, слабовольный в том, что касается плотских утех, к тому же растерянный после сражений и ранения, одинокий, вдали от радостей супружеской постели. А ты, такая красивая, такая нежная, предложила мне утешение. Заверила меня, что это не грех. Какой между нами может быть грех? Mea culpa[68].

Его слова впивались в меня, как когти.

– Кому, ты думаешь, они поверят? – спросил он. – Его милости герцогу Гандия и гонфалоньеру, назначенному самим его святейшеством руководить армией? Или беспутной дочери, чей муж бежал от нее и чистоту которой они должны сохранить? Возможно, не имеет значения, кто виноват. Инцест все равно остается инцестом. Они запрут тебя в монастырь и не выпустят до самой смерти. А когда скандал замнут и я, как положено, покаюсь, то по-прежнему останусь сыном папочки.

Во рту у меня стоял привкус праха. Собрав всю слюну, какую смогла, я плюнула ему в лицо. Прямо на его рану, и влага потекла по его поврежденной щеке.

– Когда Чезаре узнает, он тебя убьет, – прошептала я.

– Думаю, что попытается, если узнает.

Не поднимаясь с колен, Хуан откинулся назад, уронил тряпку в таз. На его лице появилось жесткое выражение, и всякое сходство с папочкой исчезло. Мнимая беззаботность, которую он являл миру, сменилась чем-то иным. Теперь я видела то лицо, которое было забрызгано кровью перед палаццо Адрианы.

Он схватил меня за запястье:

– Но позволь мне предупредить тебя, сестра. Если он узнает, то тебе некого будет винить, кроме самой себя. Угрызения совести не будут меня мучить, если я убью Чезаре. На сей раз ему от меня не будет пощады. Ни малейшей. Так же, как Чезаре не пощадил Джема, как не щадил меня в детстве – он всегда шептался у меня за спиной, всегда высмеивал меня.

Хотя я понимала, что это опасно, даже смертельно опасно, хотя все мое тело провоняло им, а его семя все еще увлажняло меня, я не сдержала улыбки.

– Так ты сделал это, чтобы досадить Чезаре?

В душе моей родилось холодное и непримиримое чувство, словно клинок.

– Вот, значит, как ты ему мстишь – насилуя собственную сестру?

– Подходящий способ, правда? Чезаре думает, что он такой хитрый, говорит отцу, что я идиот, бесполезный распутник, который не может даже отбить замок у этой свиньи Орсини. Он строит козни, чтобы лишить меня моего звания и герцогства – всего, что он всегда хотел, а отец дал мне. Но теперь я отплатил за все оскорбления, за все те случаи, когда он давал мне понять, что я не заслуживаю имени Борджиа. Теперь я взял ту единственную вещь, которую он желал больше всего, но не мог получить: тебя.

И тут я увидела его подлинную ненависть, жестокую, длиной в жизнь ревность, от которой он никак не мог избавиться. Я вспомнила вечер – кажется, из другой жизни, – когда Чезаре незаметно вернулся в Рим, а Хуан выследил нас и, желая унизить меня, потребовал поцелуя.

Хуан поднял меня на ноги, вывернул мне назад руки, подтолкнул к двери:

– Но знать об этом будем только мы с тобой. У нас будет наш маленький секрет, Лукреция. Каждый день, когда наш брат будет смотреть на тебя, считая тебя невинной, окруженной заботами и защищенной, только мы с тобой будем знать, насколько ты замарана. – Он прижался губами к моему уху. – И не думай попытаться избавиться от плода или сказать что-нибудь своим дамам. Все эти мутные старухи с травами и амулетами – чаще всего они губят мать. К тому же такая смерть по любым меркам считается дурной. Я слышал, что шлюхи блюют ядом или тонут в собственной крови, после того как крюк застревает у них в чреве. – Он отпустил меня. – Открой дверь! – Когда я сделала это, он вытащил плащ из груды на ближайшем кресле и накинул на меня. – Иди!

Он стоял за мной; я чувствовала спиной острие кинжала через плащ. Он провел меня вниз по лестнице в пустые коридоры, мои шаги звучали как злая насмешка над моей беспечностью. Я с готовностью пошла с ним. С детства я знала, что представляет собой Хуан, и все же позволила сочувствию взять верх над осторожностью. Сама прыгнула в приготовленную ловушку. И вот теперь должна жить с последствиями.

А ведь он прав, думала я, пока он вел меня, все еще оглушенную случившимся, к Сикстинской капелле и двери, за которой находился тайный ход к моему палаццо. В конечном счете не имеет значения, кому они поверят.

Когда речь шла о моей семье, истина не значила ничего.

Глава 23

Я оставалась в своей спальне, и за мной ухаживала только Пантализея. Я не позволяла другим женщинам приближаться ко мне, даже Мурилле, которая жалобно стучала в дверь и не хотела верить объяснениям Пантализеи, что у меня лихорадка и я не хочу подвергать опасности других.