Читаем без скачивания Мужской день - Борис Минаев

Спас меня Колупаев.

Он сел в траве и начал сильно хлопать себя по шее.

Мужчина, обнаружив наше соседство, тоже сел в траве и начал пристально на нас смотреть. Весь его взгляд ясно выражал одну простую мысль: а не пойти ли вам куда-нибудь еще?

Видимо, Колупаев понял эту мысль, потому что встал и сказал:

– Ну чего, пошли, что ли?

Сурен тоже неохотно встал, увидел девушку и вдруг сказал громко:

– Вах! Какая девушка! А, Лева?

– Ну что Лева? – ответил я. – Что Лева? Что ты пристал? Отстань вообще.

– Я пристал? – поразился Сурен. – Ну ты и наглый тип! Наглейший какой-то просто тип.

Я не смотрел на девушку. Мне почему-то казалось, что если на нее посмотрю, то уже не смогу никуда уйти. Ноги у меня отнимутся, и я рухну обратно в траву. Как в сказке. Или в этой, в мифологии.

Но я не рухнул.

Мы вышли на бульвар. Было очень душно, несмотря на близость травы и деревьев. Два мужика сидели на скамейке – один лысый, другой в очках.

Они пили пиво и иногда перебрасывались репликами.

– Может, ты и прав, – говорил один. – Я не знаю. Возможно, что все действительно нормально. Но я этого не чувствую!

– А ты почувствуй! – убеждал его другой. – Почувствуй! Оглянись вокруг! Посмотри на девушек, я не знаю, на машины, на этих вот ребят.

– Не надо на нас смотреть, – сказал мрачно Колупаев. – Мы боимся. Мы еще маленькие.

Оба мужика заржали и предложили нам пива. Но мы отказались.

– Смотри-ка, Лева! – сказал Сурен, когда мы перешли Трехгорный вал и оказались на нашей Большевистской улице. – Снег, что ли? У вас что, в Москве, летом тоже снег идет? Или это какой-то пух?

В сквере мы этого пуха не заметили почему-то.

Это был тополиный пух.

Я закинул голову вверх и почувствовал себя каким-то летучим голландцем.

Вокруг меня все летело.

Летел желтый дом с библиотекой. Летели все четыре его подъезда с лавочками. Летел весь Краснопресненский район столицы нашей Родины со штабом стратегических войск, неизвестным заводом, с церковью кого-то там на крови и с Гидрометеоцентром, с покосившимися деревянными домами и новыми крупноблочными башнями, с моей школой и с трамваями на улице Заморенова. Все улетало вверх!

На самом деле это пух летел навстречу нам со скоростью ветра. И скорость его постоянно усиливалась.

– Тьфу, зараза! – сказал Колупаев. – Хоть на улицу не выходи. Просто чума какая-то.

– Да ладно тебе! – сказал я.

Белые струи, столбы, завихрения и потоки волокли нас по

улице куда-то вниз, к центру города.

– Давай его жечь! – крикнул Колупаев мне в ухо, потому что мы уже плохо слышали из-за ветра и пуха.

– Давай! – сказал я.

Но у Колупаева была всего одна спичка. Мы долго сгребали на тротуар огромную кучу пуха, но он выскальзывал из рук, и мы совершенно изнемогли.

– Ну, вперед! – сказал Сурен.

Колупаев зажег спичку где-то за воротником рубашки, спрятал огонь в кулаке и поднес его к белой куче, которую мгновенно сожрал быстрый голубоватый огонь.

А пух продолжал лететь.

– Теперь так две недели будет! – уверенно сказал Колупаев. – У матери аллергия. Будет злая ходить, кашлять и чихать. И откуда он берется в таких количествах?

А я думал о другом.

Вот я, например. Ну что я? Закончил школу без троек, пятый класс. Получил новые учебники.

Но ведь в следующем году я – это буду не я, а какой-то другой человек. Зачем мне эти учебники? Может, я вообще умру?

Или вот Сурен. Куда он улетает? Я, например, не знаю. Пока он еще здесь, а приедет через три месяца и будет другой человек – худой, отважный и суровый, как абрек.

Но дело, конечно, не в этом.

Вот сегодня. Ну зачем я смотрел на эту девушку? Просто абсолютно непонятное поведение. Вообще.

Спичек у нас больше не было, и мы поплелись обратно. Пух мягко подталкивал нас в спину.

Мы вошли под арку и стали просто стоять. Здесь пуха почти не было. Вернее, был, но какой-то медленный и вялый.

Воздух под аркой был гораздо прохладнее, темнее, чем на улице, и очень гулкий.

– Давай всех пугать! – сказал Колупаев.

– Как? – не понял Сурен.

– А вот так! – заорал Колупаев. И его голос отозвался страшным и звонким эхом по всей арке. – Понял?

– Понял! – заорал Сурен.

– Вот это жизнь! – заорал я.

– Вот это жизнь! – заорали мои друзья.

– Лева!

– Что?

– Конь в пальто!

Опять стало тихо. Колупаев скомандовал:

– Сейчас из булочной кто-нибудь пойдет, все хором заорем и убежим! Понятно?

– Понятно! – недовольно сказал Сурен. Он бегал медленно. И вообще не любил всего неожиданного.

Мы стояли и долго ждали. На солнечной стороне улицы было видно, как идет пух – глубокий и белый как снег. По этой стороне улицы шли люди, заслоняясь от пуха руками, газетами, плащами, даже зонтами.

А у нас тут было сыровато и прохладно.

И тут случилось что-то непонятное. В проеме арки появился силуэт женщины.

Она прошла мимо нас на высоких каблуках, с авоськой и батоном хлеба. В легком голубом платье. И мы промолчали.

– Что такое? – спросил Колупаев. – Почему не выполняете приказ?

– Не хотим! – сказал Сурен.

– Вдруг она заикаться начнет? – сказал я.

– Так! – сурово сказал Колупаев. – Слушать мою команду! Никто не начнет заикаться! Кричать вежливо, тихо, интеллигентно! Но страшно!

Мы опять стали ждать.

Пух просто валом валил по нашей улице. Прошел какой-то ребенок, закрыв лицо ладонями. А следом за ним мамаша с коляской, спрятав голову в целлофановый пакет.

В арке пробежала маленькая девочка лет шести-семи.

– Стой! Свои! – вежливо крикнул Колупаев.

Но девочка сделала вид, что ничего не заметила.

– В чем дело? – спросил Колупаев. – Вам что, каждому отдельное приглашение нужно? Кричим, братцы!

– Не хочу кричать! – закричал я. – Не хочу!

– Не хочу орать! – орал Сурен. – Не буду орать!

– Вот! Совсем другое дело! – одобрил нас Колупаев. – Продолжаем в том же духе.

– Вы что тут делаете, ребята? – спросила нас девушка, которая стояла в проеме арки и не решалась войти. Мы даже вздрогнули от испуга!

Она стояла, и из темноты мы видели только ее силуэт. На фоне силуэта – солнечная сторона улицы и тополиный снег.

Улица была пуста.

Мне показалось, что девушка – та самая. Я зажмурился от стыда. Почему она здесь? Что это значит?

– Проходите, пожалуйста! – вежливо сказал Сурен. – Мы репетируем!

– У нас спевка! – сказал Колупаев. – Мы поем в ансамбле народного танца.

– Поете или танцуете? – уточнила девушка. И пошла сквозь арку. С каждым шагом я все больше сощуривал глаза от стыда и еще какого-то странного чувства. Но потом увидел, что девушка не та. Вздохнул и открыл глаза.

– А ты чего вздыхаешь? – спросила она сочувственно.

– У меня голоса нет! – сказал я.

– Не расстраивайся, – сказала она и пошла дальше.

Ее шаги растаяли под аркой. Колупаев и Сурен умирали от смеха. Они сползали по стенке и давились хохотом.

А я, ни слова ни говоря, вышел на улицу и запрокинул голову, чтобы снова стать летучим голландцем.

Они вышли и сделали тоже самое.

– Странная у вас в Москве погода! – сказал Сурен.

И я был вынужден с ним согласиться.

БЕРЕЗОВЫЙ СОК

Вскоре у моего брата Мишки появилась нянька.

Звали ее Анна Сергеевна.

Мишка ползал по всей квартире, а Анна Сергеевна сидела, как правило, на кухне и церемонно пила чай с вареньем. Из чашки.

Я же любил в то время пить чай из блюдца. И только из него.

Напиток этот, как известно, слишком горячий для детских организмов, а простой кипяченой воды, чтобы сделать чай похолоднее, у нас в доме вечно не хватало – вся она уходила на Мишку. Мама, бывало, даже прятала от меня холодную кипяченую воду. «Ты тут чай дуешь просто так, безо всякого смысла, – говорила она, – а мне для ребенка не хватает». Поэтому чай мне приходилось пить из блюдца, прихлебывая и причмокивая, чтобы не обжечься.

Однажды я решил попить чай вместе с Анной Сергеевной и ее крыжовенным вареньем.

Анна Сергеевна долго разглядывала, как я наливаю чай из чашки в блюдце, потом дую на него, потом подношу ко рту. И когда я уже стал пить, вдруг сказала:

– Так пили чай до революции только лавочники.

Я чуть не поперхнулся чаем.

– Кто? – сказал я. – Кто так пил?

– Необразованные люди! Простые! – сказала Анна Сергеевна. – Лавочники, купцы, крестьяне.

И вдруг я понял страшную вещь: что не хочу быть простым человеком!

Это открытие было таким ошеломительным, что я немедля бросил пить чай и стал во все глаза смотреть на Анну Сергеевну.

– Ну что ты так смотришь? – сказала она сухо. – Что тут непонятного? Были образованные люди – врачи, инженеры, путейцы, военные. Они даже чай пили по-другому. То, что вы все сейчас делаете, считалось неприлично: макать в чай сухари, хлебать из блюдца, размешивать сахар со звоном.

– А как же его еще размешивать? – оскорбленно спросил я. – Без звона, что ли?