Читаем без скачивания Самый темный вечер в году - Дин Кунц

В дни, последовавшие за той ночью, Эми задавалась вопросом: а почему она так отчаянно сопротивлялась? Смерть была бы куда легче жизни. Боли, которая едва не разорвала ее, она могла бы избежать, подставившись под нож.

Но даже в самые тяжелые моменты она никогда бы не покончила с собой. Убийство включало в себя и самоуничтожение.

Вера провела ее через все тяготы, но не только вера. Ей хорошо послужила способность видеть некоторую упорядоченность в хаосе, тогда как другие видели только хаос.

Упорядоченность говорила о значении. И пусть само значение оставалось для нее непостижимым, пусть она не понимала, что видит перед собой, ее поддерживала мысль о том, что значение существует. И в жизни она видела какие-то упорядоченные структуры, точно так же, как другие люди могли видеть прошлое, настоящее и будущее в чайной заварке, ладонях или хрустальных шарах. Но ее толкование не имело ничего общего с суевериями.

Только интуиция помогала ей определить, что означает эта упорядоченность, что она предлагает. Под интуицией Эми понимала восприятие всего того, что находилось на уровне, куда ниже подсознательного. Интуиция смотрела на жизнь глазами души.

Зазвонил мобильник Эми, который лежал на столе, подключенный к зарядному устройству. Ей не нравились разнообразные рингтоны, мультяшные голоса и малоприятные звуки, которые нынче использовались вместо звонков. Ее телефон лишь тихонько жужжал.

Удивленная, что кто-то может позвонить в такой час, она схватила мобильник, прежде чем он разбудил Брайана, включила, тихонько выдохнула:

— Алле?

Никто не ответил.

Хотя Брайан продолжал спать, Никки проснулась. Подняла голову и теперь смотрела на Эми.

— Алле? — повторила она.

— Ох. Это ты, дорогая! Да, разумеется, ты.

Спутать этот нежный, высокий голос не представлялось возможным. У Эми едва не вырвалось: «Сестра Мышь», — но она успела поправиться.

— Сестра Хасинта.

— В последнее время я постоянно думаю о тебе, Эми.

Эми задумалась. Вспомнила шлепанцы. Ощущения были такими же, как и в прошлую ночь, когда Никки настояла, чтобы она сунула шлепанцы под подушку.

— Сестра… Я тоже. Я тоже о вас думала.

— Ты, разумеется, всегда в моем сердце, — продолжила сестра Хасинта, — ты была одной из моих любимиц, но в последнее время я думаю о тебе все время, все время, вот и решила, что лучше поговорю с тобой.

От прилива теплых чувств голосовые связки Эми завязались узлом.

— Дорогая? Ты меня слышишь?.. Все-таки я звоню глубокой ночью, и все такое…

— Только этим вечером я рассказала Брайану… — отвечала Эми тихонько, чуть громче шепота, — … моему другу Брайану о том, что произошло тогда, о нашем талисмане Никки.

— Об этой прекрасной, прекрасной собаке.

— И о медальоне, который вы мне дали.

— Который ты все еще носишь.

— Да. — Указательным пальцем она обвела по периметру камею с собачьим силуэтом.

— Этот друг, дорогая, ты его любишь?

— Сестра, извините, но я… разбираюсь в своих чувствах.

— Любовь или есть, или ее нет. Ты должна знать.

— Да, — пробормотала в ответ Эми. — Я его люблю.

— Он знает?

— Да. Я говорила, что люблю его. Да.

— Я спрашивала, он знает все?

— Нет. Полагаю, вам это известно. Я еще не успела.

— Он должен знать.

— Это так трудно, сестра.

— Правда не унизит тебя в его глазах.

Эми едва могла говорить.

— Она унизит меня в моих.

— Я горжусь тем, что ты была одной из моих девочек. Я говорю: «Смотрите на нее, она — одна из девочек «Матери милосердия», видите, как эта девочка светится?»

Из глаз Эми покатились слезы.

— Если бы я только могла поверить, что это правда.

— Не забывай, с кем ты говоришь, дорогая. Разумеется, это правда.

— Извините.

— Не извиняйся. Просто скажи ему. Он должен знать все. Это приказ. А теперь поспи, дитя мое, поспи.

И Эми поняла, что связь разорвана, хотя на линии вроде бы ничего не переменилось.

— Сестра Хасинта?

Ответа не получила.

— Ох, сестра Мышь, милая сестра Мышь.

Эми положила мобильник на прикроватный столик. Повернулась на бок, к Никки. Обняла собаку. Никки смотрела ей в глаза.

Эми трясло. Не из-за самого звонка. Потому что звонок мог означать только одно: грядет что-то ужасное.

Сестра Хасинта, сестра Мышь, уже десять лет назад умерла.

Глава 49

Писатель, который всегда распалял презрение Билли к человечеству, читая которого он всегда гоготал над кретинами, верящими в исключительность человечества, на этот раз страшно его подвел: прочитав первые сорок страниц, Билли ни разу не улыбнулся.

Дважды смотрел на фотографию, напечатанную на четвертой стороне суперобложки, и видел знакомое лицо. Пронзительный взгляд призывал читателя прочесть шокирующую правду на тех страницах, что размещались между обложками. Легкая усмешка говорила: «Если ты не будешь смеяться над той убийственной сатирой, тогда ты — из тех дураков, которых никогда не приглашают на лучшие вечеринки».

Писатель поменял издательство, но этим никак по объяснялось столь резкое снижение уровня, потеря мастерства рассказчика. И этот издатель дал путевку в жизнь многим книгам, от чтения которых Билли получила безмерное удовольствие. Так что издательство заслуживало доверия.

Разумеется, ни одному издателю не удавалось им пускать только хиты, собственно, обычно хиты не составляли даже большинство выпускаемых книг, но этот логотип на корешке ранее всегда равнялся знаку качества.

Билли все смотрел на логотип, когда его макушки вдруг похолодела, а потом холод начал спускаться в низ, по шее, по позвоночнику, в самое нутро.

Логотипом издательства являлась бегущая собачонка. Нет, не золотистый ретривер. Но все равно собака.

Билли видел этот логотип тысячу раз, но он не вызывал у него никаких эмоций. А теперь вот лишил спокойствия.

Возникло даже желание включить газовый камин и сжечь роман. Вместо этого Билли выдвинул ящик прикроватного столика, положил в него книгу и задвинул ящик.

Воспоминания о слезах, пролитых им на кухне Маккарти, оставались живыми, придавливали и пугали. В силу специфики его работы слезы без причины или даже по очень веской причине однозначно говорили о том, что ты на скользком склоне и путь у тебя только один — вниз.

В гостиной Билли открыл бутылку «Дом Периньон» и налил шампанское не в изящный бокал, а в стакан для воды. Достал из бара маленькую бутылочку отличного коньяка и добавил его в шампанское.