Читаем без скачивания Вождь окасов - Густав Эмар

Три раза солдаты Бустаменте бросались на неприятеля и три раза были отражаемы с огромным уроном. Сражение было ужасно, беспощадно; дрались холодным оружием, грудь против груди, до последнего дыхания, и падали только мертвые. Число их в этой страшной резне мало-помалу убавлялось; остальные отступали. Пространство, занимаемое ими, все уменьшалось, и недалека была минута, когда они должны были исчезнуть под притоком новых сил неприятеля, все подвигавшихся и угрожавших подавить их под своей неотразимой массой.

Бустаменте собрал человек пятьдесят, решившихся умереть или проложить себе дорогу, и сделал последнее усилие. Это была вылазка героев. Несколько минут две массы, устремившиеся одна на одну, оставались почти неподвижны, от самой силы натиска. Дон Панчо вертел своею шпагою вокруг себя и, приподнявшись на стременах, уничтожал все, что ему сопротивлялось.

Вдруг перед ним явился человек, совершенно неожиданно, как твердая скала, изверженная из глубины моря. При виде его Бустаменте невольно отступил, заглушив в себе крик удивления и бешенства. Этот человек был дон Тадео, его смертельный враг, тот, которого он уже осудил на смерть и который каким-то непонятным образом пережил свою казнь. Ныне Господь поставил этого врага перед ним для того, чтобы он был орудием своего мщения и причиной его гибели и стыда!

ГЛАВА XXXVI

Лев при последнем издыхании

– Боже мой, – сказал Бустаменте, – не призрак ли вижу я?

– А! А! – отвечал Король Мрака с иронической улыбкой. – Вы меня узнаете, генерал?

– Дон Тадео де Леон! – вскричал дон Панчо с ужасом. – Неужели мертвецы выходят из могилы? О! Я надеялся, что известие, переданное мне, было ложно... это вы!

– Да, – возразил дон Тадео мрачным голосом, – вы не ошибаетесь, дон Панчо, я действительно дон Тадео де Леон, тот, кого вы велели расстрелять на Большой Площади Сантьяго! Ваши шпионы сделали вам справедливое донесение.

– Человек или демон! – вскричал Бустаменте с яростью. – Я буду сражаться с тобою и заставлю тебя провалиться в ад, из которого ты выбрался!

Враг его улыбнулся с презрением.

– Час ваш настал, дон Панчо, – сказал он, – вы принадлежите правосудию Мрачных Сердец.

– Ты еще не захватил меня, негодяй! Если я не в состоянии победить, я сумею умереть с оружием в руках!

– Нет, ваш час пробил, говорю я вам; вы принадлежите нам, вы умрете, но не смертью воина, вы будете казнены нашим правосудием!

– Ну! – заревел Бустаменте, махая шпагой. – Возьмите же меня, когда так!

Дон Тадео не удостоил отвечать. Он сделал знак, и аркан, брошенный невидимой рукой, со свистом опустился на плечи Бустаменте. Прежде чем генерал, удивленный этим неожиданным нападением, мог решиться на невозможное сопротивление, он был уже вырван из седла, увлечен в толпу неприятелей.

Бустаменте был вне себя; обезумев от горя и стыда, он делал напрасные усилия: аркан давил ему горло, лицо его побагровело, глаза, налившиеся кровью, казалось, хотели выскочить из своих орбит, белая пена выступила на бесцветных губах. Дон Тадео смотрел на него с минуту с выражением сострадания и вместе с тем торжества.

– Снимите с генерала этот аркан, – сказал он, – и стерегите его, но с величайшим уважением.

Солдаты, испуганные этой ужасной развязкой, которой они вовсе не ожидали, оставались мрачны, унылы и в своем остолбенении даже не подумали продолжать битву.

Дон Тадео обратился к ним, говоря:

– Сдайтесь, сдайтесь; человек, сбивший вас с настоящего пути, в нашей власти; вам будет оставлена жизнь.

Солдаты совещались с минуту глазами, потом все бросили ружья, закричав с порывом:

– Да здравствует Чили!

– Хорошо, – ответил дон Тадео, – теперь выйдите из города, станьте за милю от него и ожидайте приказаний, которые скоро будут даны вам.

Побежденные, потупив головы, отправились по той же дороге, по которой пришли; они прошли безмолвные ряды Мрачных Сердец, которые расступались, чтобы пропустить их.

Не теряя времени, дон Тадео с толпою партизан направился к Большой Площади, где битва все еще продолжалась. Укрепившись на площади, солдаты сражались храбро, еще надеясь на помощь, которую должен был подать им Бустаменте. Участь генерала была им еще неизвестна. Хотя число их значительно уменьшалось, они все еще занимали грозную позицию, из которой их почти невозможно было выбить, не решившись на огромный урон. В том убеждении, что им стоило только выиграть время, солдаты сражались с энергией и отчаянием, защищая шаг за шагом баррикады, за которыми они укрывались.

Между тем день близился к концу, заряды солдат истощались, большая часть товарищей их лежала у их ног, и ничто еще не предвещало, чтобы помощь, так нетерпеливо ожидаемая, была близка. В пылу схватки, храбрецы не слыхали шума битвы дона Панчо у городских ворот, тем более, что ружейных выстрелов было немного, а потом дело продолжалось холодным оружием. Мало-помалу отчаяние начало овладевать самыми мужественными. Генерал, командовавший ими, сам чувствовал, что энергия его уменьшается, и бросал вокруг себя тревожные взоры.

Угрюмый сенатор, читавший декларацию, потупив глаза, дрожал всеми членами; он жалел, но слишком поздно, что необдуманно попал в этот капкан, и давал обеты многочисленным праведникам испанской церкви, если ему удастся выйти здравым и невредимым из той опасности, в которой он находился. Достойный человек вовсе не был воинственным, и мы можем смело уверить, без опасения быть опровергнутыми, что если бы он имел хоть малейшее подозрение, что дело повернется таким образом, он преспокойно остался бы себе на своей очаровательной ферме Cerro-Azul, в окрестностях Сантьяго, где жизнь его протекла так приятно, так счастливо и в особенности так безопасно.

К несчастью, как это часто случается на белом свете, где не все идет к лучшему, дон Рамон Сандиас – так назывался сенатор – не умел ценить прелестей приятной сельской жизни; честолюбие ужалило его в сердце, тогда как ему не оставалось ничего желать, и несчастный, как мы сказали, застрял в капкане, из которого теперь не знал как вырваться.

При каждом ружейном выстреле бедный сенатор вскакивал с места, таращил глаза и если иногда, несмотря на принятые им предосторожности, зловещий свист пули раздавался в его ушах, он бросался ничком на землю, бормоча все молитвы, какие только мог припомнить в своем положении.

В первые минуты, кривлянья и крики дона Рамона Сандиаса очень забавляли офицеров и солдат; они даже нарочно увеличивали его страх; но наконец, – что случается в подобных обстоятельствах гораздо чаще нежели думают, – шутки прекратились; мало-помалу страх дона Рамона сообщился насмешникам, которые с ужасом видели, что их положение становилось с каждой минутой безвыходнее.