Читаем без скачивания Пантера: время делать ставки - Наталья Корнилова

— Я и не думала, что в самом центре Москвы существуют выходы к таким катакомбам, — сказала я.

Бородкин коротко хмыкнул.

— Это что! А «метро-два»? А приходилось ли видеть вам поезда-призраки? А сражаться с гигантскими крысами-людоедами? Вот и то-то. Спускаемся.

Преодолев еще одну лестницу высотой метров в тридцать, никак не меньше, мы оказались на дне вертикального тоннеля. Дед Бородкин оглаживал лучом своего фонаря тускло отсвечивающие бетонные бока и что-то сдавленно бормотал себе под нос. Тоннель казался глухим, без выхода. Откуда-то снизу тоскливо сочились звуки текущей воды. Бородкин скупо подмигивал.

— Я открываю это вам только потому, что вы мне пондравились, Полина, — выговорил он, в очередной раз перевирая мое имя. — Глянулись, как говорили в наше время. У нас тут сбор.

— У кого?

— У нас. У нас тут действует штаб. Сейчас я вам его покажу. Подныривайте вот сюда, в пролом. Я все-все обскажу.

И оперативный дед скрылся — в самом деле, в каком-то проломе, который я, с моим наметанным глазом, и не заметила даже! Мне ничего не оставалось, как отбросить прочь эмоции и версии о том, что Бородкин — маньяк (или: параноик, маразматик, старый шалун — кому что больше нравится), и последовать за Антон Антонычем.

Пахнуло парным теплом и канализацией. Темнота обступала и топталась, как стадо окруживших меня слонов экзотической черной масти. Донеслись голоса:

— Ээх, жись моя… ж-жестянка!

— А он и грит…

— Плюнула на плешь ему и послала к лешему!.. — выводил кто-то арию Бабы-яги из мультфильма «Летучий корабль».

Я увидела металлическую площадку, застеленную каким-то невероятным тряпьем. В центре площадки на металлическом листе горел костер. Поверх тряпья стояла лавка, напротив нее громоздилось старое кресло, невесть как туда попавшее. На лавке виднелись три фигуры, на тряпье примостились еще две, маленькие, очевидно — мальчишеские. В кресле же — никого нет. Точнее, не было до нашего прихода. Потому что мой эксцентричный провожатый, добравшись до пустого кресла, тотчас же бухнулся в него и откинулся на спинку, переводя дыхание. Где-то шумела вода.

— Здарррово, Антоныч! — вывел чей-то нетвердый голос.

— Что за фамильярности? — строго спросил дед Бородкин. — «Антоныч»! Ты, Калабаев, смутьян. Дисциплины ни хрена не знаешь. Опять пьян с утра?

— Да я, Анто… товарищ майор, по маленькой!

— Знаем мы твои маленькие. Залил шары, так и говори. Ну что, есть какие результаты? Появлялись те — ремонтники? Докладывайте по порядку.

— А ты что, не один? Кто это с тобой? — вскинулись два или три голоса, среди них один тонкий детский.

— Все в ажуре, говорю, — откликнулся дед Бородкин. — Я ее еще вчера приметил. Про Илью выспрашивала. Вот я и привел — выяснить, что к чему.

— Тут у тебя, дедушка, надеюсь, не филиал НКВД? — спросила я. — Выспрашивать как будешь, с пристрастием или без?

— Шутите, шутите, — проворчал тот, — НКВД… НКВД — это было серьезно, хотя и душегубы. А сейчас — проворовались все. Я тут и решил по старому образцу — секретную организацию. И место нашел — под землей. Так что мы сейчас, можно сказать, в штаб-квартире.

— Серьезно?

— Да нет, как будто шучу, — проворчал тот. — Серьезно, конечно. Я стараюсь за всей жизнью двора следить, чтобы все в порядке. А то на власти надежды нет, приходится самим, говорю. Спасение утопающих — дело рук самих энтих вот утопающих. Вот я и присматриваю, чтобы все было под контролем. А то ведь вы все шутите, — снова завел он, раскачиваясь туда-сюда, — шутите, говорю. Илюшка вот уже дошутился — пропал средь бела дня. Его, наверно, нашими коммуникациями протащили. Те — ремонтники… Не иначе как из серебровского офиса навели. Я этих гадов давно в нечистом заподозрил… только и норовят, как людям жизнь еще горше сделать. Понаехали, понаехали.

— Товарищ майор, — быстро сказала я, боясь, что дед снова скатится на причитания об экспансии иногородних, — вы о ком только что говорили? Вы кого-то подозреваете в причастности к исчезновению Ильи? Вы вот только что сказали: «давно заподозрил в нечистом»… кого?

— Это очень просто, говорю, — бубнил дед, оглядывая своих «соратников». — Ну-ка, Калабаев, доложи, что ты видел в тот день, когда был футбол. Двенадцатого.

Мужик в телогрейке, с сизым пропитым лицом и красным носом, встрепенулся и проговорил:

— А что ж двенадцатого? Двор я мел с утра… как опохмелилсси. В одиннадцать закончил, стало быть… опохмеляться, в смысле, закончил. А потом да — двор начал мести. Дворник я. Местный. А что? Хорошая профессия, между проч-чим. Лучше оно — метлой махать, чем дым глотать на заводе, значится.

— Ты, Калабаев, по существу, — сказал Антон Антонович Бородкин, меся пальцами подбородок, — по существу давай. Нечего за свою профессию агитировать, говорю. Про Илюху давай докладывай, говорю.

— А ничего дурного про Илюху не скажу. Шебутной он сильно. Придумает вечно что-то. Листья все время поджигал. А мне что? Пусть. Листья я и сам жгу, правда, на заднем дворе. А в тот день тихо было во дворе-то. У нас вообще двор тихий. Машины сюда почти что не заезжают, их все больше на стоянку возле дома ставят, да и шлагбаум опять же есть. Я сам его и подымаю, если что.

— И кто же в тот день заезжал? — спросила я. — Когда ты двор мел.

— Да никто почти. Гнилин Алешка на своей «восьмерке» заезжал, он в автосервисе работает и во дворе машину ставит, чтоб ее на стоянку не надо… Только у него во дворе такая и есть — зеленая «восьмерка», грязная, как из задницы. Он еще со шлагбаумом долго возился. Ровно обессилел.

— Со шлагбаумом? — переспросила я.

— Ну да, со шлагбаумом. Это — железка такая перегораживающая, а не еврей, — вдался он во вдумчивые пояснения. — Шлагбаум-то.

— И он возился со шлагбаумом?

— Ну да. Но он точно ни при чем. Ни при чем, он детей не тронет. Почтительный он, — отрекомендовал дворник Калабаев и с чувством отпил из бутылки, которую тут же спрятал в рукав. — А больше, кажись, никто, вот только еще, значит, «Скорая» приезжала.

— «Скорая»?

— Ну да, «Скорая». Хотя насчет скорости — это одно название, конечно, по два часа едет. А ежели сердце прихватит или там печень — так ведь загнесси раньше, чем они, санитары эти, на помощь медицинскую пожалуют, — распространялся дворник Калабаев.

— А во сколько она приезжала?

— Да вот не припомню. Я уже к тому времени похмелился хорошо. В пять, а может, и в шесть.

— То есть к тому времени, как Илюша вышел из дома, «Скорая» еще могла стоять под окнами… у подъезда, где живут Серебровы? — спросила я, припоминая слова Ноябрины Михайловны: «Я думала, он под деревом спрятался… там под нашими окнами деревья растут, и поэтому не видно из окна, что у подъезда происходит…» — Что там было, у подъезда?

— А я не помню, — буркнул Калабаев. — Илюшку-то я видел. Днем. Он мне телефоном своим хвастался новым. Хороший такой телефон. Мне как раз позвонить нужно было. Я спросил.

— И что?

— И позвонил, — отозвался Калабаев, — а что? Илья — он парень хороший. Душевный. И Лешка Гнилин, который ехал на своей «восьмерке», — тоже душевный. Не мог он, значит…

Психологические характеристики, даваемые пьющим дворником Калабаевым своим соседям, не отличались разнообразием. Я кашлянула и задала наводящий вопрос:

— То есть вы не помните, стояла ли «Скорая» в тот момент, когда Илья выходил из подъезда вечером?

— А откуда ж мне знать, — пожал плечами тот, — Илья, он не докладает. Я его не видел, когда он вечером выходил.

— Ты ж говорил, что видел! — возмутился дед Бородкин. — Ты же мне сказал, что видел, как Илюшку в люк затаскивали, Калабаев!

— Вы сами, Антон Антоныч, говорили, что видели Илью практически в момент его похищения, — напомнила я.

— Так я со слов Калабаева говорил! — снова выплеснул возмущение отставной майор. — Он говорил, что видел!.. Я и просил его доложить повторно, чтоб ты, Марина, меня слышала. А он, знать, с пьяных глаз сбрехнул!!

Дед-разведчик меня еще разве что только Феклой и Марфой не титуловал, подумала я.

— А теперь он говорит, что не видел!.. — разорялся тем временем Бородкин. — Ты что же это, рядовой в запасе Тимур Калабаев, говоришь такое?..

— Мало ли что мне с пьяных глаз… — бормотал тот. — Я тогда увлекшись был, вот и сказал, что…

— Но «Скорая» была точно? — уточнила я.

Калабаев вяло трепыхнулся и вырвал бутылку из пальцев почти стащившего алкоголь пацана:

— Куд-ды, шкет! Положь эту гадость и никогда в ее сторону и не гляди! Вишь, какой я синий? Это вот от пиянства! Что ты сказала там, а? — наконец-то удосужился среагировать он на меня.

— «Скорая» была точно? — повторила я.

— А… точно!

— А к кому она могла приезжать?

— Ну… а хрен его знает. Хотя погоди… к этому, который над прокурором живет… к Гирину.