Читаем без скачивания Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам - Эдуард Филатьев

В «Мистерии-буфф» вокруг Вельзевула тоже были существа на букву «ч» – Черти, и Чистилище находилось где-то рядышком. Но там это ассоциировалось с чекистами. Стало быть, и в «150 000 000» слово «Чикаго» взято потому, что оно созвучно с «чека».

Мало этого, в поэме «150 000 000» есть эпизод, в котором происходит нечто, очень похожее на то, что описано в «Мистерии-буфф». Там, как мы помним, голодные «нечистые» сокрушали и рай, в котором «церемониймейстером» являлся Мафусаил, и в нём нетрудно было узнать пролетарского писателя Горького. А в «150 000 000» последними, кого Вильсон бросил против Ивана, были литераторы:

«Тогда / поэты взлетели на небо,чтоб сверху стрелять, как с аэроплана бы.Их / на приманку академического пайказаманивали, / ждали, не спустятся пока…

В «Полное собрание сочинений», / как в норки,классики забились. / Но жалости нет!Напрасно /их / наседкой / Горькийприкрыл, /распустив изношенный авторитет».

Как видим, Горький тоже оказался в союзниках Вильсона. И Ивану ни за что не удалось бы победить американского президента, если бы на помощь не подоспели футуристы:

«Фермами ног отмахивая мили,кранами рук расчищая пути,футуристы / прошлое разгромили,пустив по ветру культуришки конфети…Загрохотав в международной Цусиме,эскадра старья пошла ко дну…Будущее наступило! / Будущее победитель!Эй, века, / на поклон идите!»

На этом сюжет поэмы завершается – дальше идёт глава, в которой празднуется победа. Вот только вопрос: чья это победа, кого и над кем?

Кто он такой – этот собирательный Иван, который возглавил поход на Вильсона?

Был ли у него реальный прототип?

Был. Это Нестор Иванович Махно, которого вожди большевиков называли бандитом, но который создал для гуляй-польцев нормальную, сносную жизнь, и гуляйпольцы поддерживали своего батьку-анархиста.

Маяковский, исповедовавший анархистские взгляды, изобразил в своей поэме поход российского народа (всех ста пятьдесяти его миллионов) против большевиков, против советской власти, против Ленина. Описал восстание, поднятое против тех, кто довёл страну до жесточайшего голода. И какую страну – ту, что ещё совсем недавно кормила всех вокруг себя. Кровавый бунт, описанный поэтом-футуристом, уничтожал «ВИЛьсона», то есть Владимира Ильича Ленина, и сметал установленный им большевистский режим.

Вполне возможно, что мудрый Борис Пастернак всё это понял, и поэтому ему «впервые было нечего сказать»

Маяковскому. Но на что-то он, может быть, всё-таки ему намекнул. И Владимир Владимирович испугался.

Вот тогда-то ему и посоветовали (Осип Брик?) не называть себя автором поэмы, а издать её анонимно. И написать несколько пьесок-агиток в поддержку советской власти. Маяковский так и поступил, быстренько сочинив скетчи для Театра сатиры. Но когда увидел, что практически никто никакого антибольшевизма в его поэме не замечает, с радостью пошёл на попятную и согласился печатать «150 000 000» под своей фамилией.

Но вновь возникает всё тот же непростой вопрос, который появлялся, когда мы вникали в смысл «Мистерии-буфф»: мог ли написать такую антисоветчину молодой человек, якобы гордившийся своим революционным большевистским прошлым? Но раз он всё-таки написал, то возникает другой вопрос: а было ли вообще оно – это революционное прошлое у поэта Маяковского?

Судьбы других

Весной 1920 года Александр Краснощёков был уже уполномоченным Сибревкома по организации на Дальнем Востоке «буферной республики», членом Дальневосточного бюро РКП(б) (Дальбюро) и его фактическим руководителем. В марте несколько членов Дальбюро во главе с Краснощёковым были направлены в Верхнеудинск (сейчас – Улан-Уде), чтобы там и создать новое государство.

Петроград того времени описал Виктор Шкловский:

«Питер живёт и мрёт просто и не драматично… Кто узнает, как голодали мы, сколько жертв стоила революция, сколько усилий брал у нас каждый шаг.

Я пишу в марте, в начале весны. 1920 год…

Петербург грязен, потому что очень устал… Он грязен и в то же время убран, как слабый, слабый больной, который лежит и делает под себя.

Зимой замёрзли почти все уборные. Это было что-то похуже голода. Да, сперва замёрзла вода, нечем было мыться…

Александр Краснощёков с детьми

Мы не мылись. Замёрзли клозеты… Мы все, весь почти Питер, носили воду наверх и нечистоты вниз, вниз и вверх носили мы вёдра каждый день. Как трудно жить без уборной… Город занавозился, по дворам, по подворотням, чуть ли не по крышам».

О той же ситуации через три года написал и Сергей Есенин в поэме «Страна негодяев». Один из её героев по фамилии Чекистов (он же Лейбман) произносит:

«Я ругаюсь и буду упорноПроклинать вас хоть тысячу лет,Потому что… / Потому что хочу в уборную,А уборных в России нет».

Маяковский об этих «деталях» советского быта той поры упомянул только через семь лет – в тринадцатой главе поэмы «Хорошо!»:

«Двенадцать / квадратных аршин жилья.Четверо / в помещении —Лиля, / Ося, / яи собака Щеник.

Шапчонку / взял / оборваннуюи вытащил салазки.– Куда идёшь? – / В уборнуюиду. / На Ярославский».

И вновь Виктор Шкловский о тогдашнем Петрограде:

«Потом на город напала вошь… Чем мы топили? Я сжёг свою мебель, книжные полки и книги, книги без числа и меры. Это был праздник всесожжения. Разбирали и жгли деревянные дома. Большие дома пожирали мелкие. Как выбитые зубы торчали отдельные здания».

Яков Блюмкин в это время жил в Москве и ходил на занятия в Академию Генерального штаба Красной армии (на факультет Востока), где изучал восточные языки, приобретал познания в военных науках, в экономике и политике. Занятия проходили с девяти часов утра до десяти вечера.

Тем временем народный суд, в который чекисты, наконец, передали «Дело кафе «Домино» № 10055», назначил заседание на 31 марта. Но Есенин на него не явился, а вместе с Анатолием Мариенгофом, актёром Камерного театра Борисом Глубоковским и заведующим отделом полиграфии ВСНХ Александром Сахаровым отправился (в вагоне Григория Колобова) в Харьков. Там состоялись поэтические вечера имажинистов.