Читаем без скачивания Боги войны - Конн Иггульден

— Семь дней! — бросил Юлий. — И что ж мне — задрать хвост и побежать выполнять распоряжения златолицего мальчишки? Если это вообще желание фараона, а не каприз советников. Да Александр бы в ужас пришел, увидев, как со мной обращаются в его городе… Знаешь, они считают Александра богом.

— Ты говорил, — кивнул Октавиан, но Юлий, казалось, не слышал. Консул молчал, уставившись в одну точку, словно охваченный новой мыслью.

— Его статуи стоят в храмах, ему воскуряют фимиам и приносят жертвы. Удивительно. Порфирис говорил, что и Птолемей тоже бог. Вот странный народ! А для чего оскоплять людей? Не станут же они сильнее или умнее? Какой в том прок? Там, у фараона, я видел несколько таких — то ли мужчины, то ли женщины. Может, это как раз и есть евнухи? Мне много чего странного довелось повидать — помнишь головы у некоторых свевов? Невероятно!

Октавиан внимательно наблюдал за своим командиром. Похоже, тот все высказал. Не стоит, пожалуй, оставлять консула одного в подобном настроении, но Октавиан уже зевал — ночь была на исходе. Скоро, наверное, рассветет.

Высокие бронзовые двери растворились, и вошел Домиций. Увидев встревоженное лицо товарища, Октавиан поднялся.

— Юлий, — сказал Домиций. — Ты должен это видеть.

— Что именно? — уточнил Юлий.

— Не знаю точно, — ухмыльнулся Домиций, — там у ворот человек… вроде нашего Цирона. Он принес ковер.

Юлий непонимающе смотрел на собеседника:

— Продает ковер?

— Нет, говорит, что это подарок от царицы Египта.

Юлий переглянулся с Октавианом.

— Хотят загладить свою грубость, — пожал плечами Октавиан.

— Пропустите, — распорядился Юлий.

Домиций тут же исчез и вернулся, сопровождаемый огромным египтянином. Юлий и Октавиан услышали тяжелые шаги задолго до того, как тот вошел в двери. Домиций не преувеличивал. Гость был высок и бородат; в мощных руках он держал объемистый золотой сверток.

— Честь и слава тебе, консул, — произнес великан на безупречной латыни. — Я принес тебе дар от Клеопатры — дочери Исиды, царицы Египта, благородной супруги Птолемея.

Говоря, он с величайшей осторожностью опустил свою ношу на пол. Внутри свертка что-то шевельнулось, и Октавиан выдернул из ножен меч.

Пришелец вздрогнул и поднял вверх руки.

— Прошу тебя, господин, тебе ничто не угрожает, — сказал он.

Октавиан шагнул к свертку, держа перед собой меч, а египтянин быстро опустился на колени и стал поспешно разматывать ковер.

Из свертка выкатилась молодая женщина и грациозно, как кошка, уперлась в пол руками и коленями — потрясенный Юлий открыл рот. Небольшой лоскут желтого шелка прикрывал ее грудь, еще один охватывал бедра, оставляя открытыми стройные ноги. Кожа у нее была темно-золотистая, волосы растрепались, пока ее несли в ковре. Густые кудри падали на лицо, которое разрумянилось от жары и пребывания в неудобной позе. Юлию показалось даже, что она тихонько выругалась.

Пока римляне стояли, застыв от изумления, женщина непринужденно сдунула со лба непослушную прядь. Взгляд ее остановился на Юлии; она постаралась принять более величавую позу и медленно поднялась.

— Я — Клеопатра, — сказала гостья. — Я желаю говорить с тобой, Цезарь, наедине.

Юлий был околдован. Тело танцовщицы, тяжелые веки, полные чувственные губы. В полутьме сверкали золотые серьги, шею обвивало гранатовое ожерелье — словно капли крови на смуглой коже. Молва не лгала — царица действительно красива.

— Оставьте нас, — приказал Юлий, не сводя с нее глаз.

Октавиан колебался, но, перехватив взгляд Юлия, последовал за Домицием и бородатым египтянином.

Юлий пересек комнату, подошел к столу и, выгадывая время, чтобы прийти в себя, налил в серебряный кубок красного вина. Царица тоже подошла и приняла кубок обеими руками.

— Что заставило тебя явиться ко мне таким образом? — спросил Юлий.

Прежде чем ответить, Клеопатра жадно отпила вина. Нелегко, должно быть, пробыть так долго в толстом свернутом ковре, подумал Юлий.

— Если бы я прибыла открыто, меня бы схватили приближенные фараона. В столице я отнюдь не желанный гость, во всяком случае теперь.

Она смотрела Юлию в глаза, и ему сделалось неловко от ее прямоты. Жестом он пригласил гостью сесть вместе с ним на скамью. Клеопатра не спеша села, поджав под себя ноги.

— Почему царица не может приехать в собственный город? — поинтересовался Юлий.

— Потому что я веду войну, Цезарь. Мои войска стоят на границе Сирии и не могут войти в Египет. Явись я сюда открыто — и моя жизнь кончена.

— Не понимаю, — признался Юлий.

Она придвинулась ближе, и Юлий почувствовал густой аромат благовоний, поднимающийся от ее кожи. Он был взволнован присутствием молодой полураздетой женщины, но старался этого не показать.

— Моему брату Птолемею тринадцать лет, — сообщила царица, — и его слово ничего не значит. Все решает Панек.

— Твоему брату? — переспросил Цезарь.

Она кивнула:

— Он мне и брат, и муж. — Клеопатра заметила его удивление и засмеялась волнующим грудным смехом. — По нашим законам, консул, так полагается — чтобы не нарушить чистоту крови. Мы правили вместе с ним, как правил мой отец со своей сестрой — моей матерью. Когда Птолемей войдет в возраст, я рожу нам детей, и они будут править после нас.

Юлия это открытие озадачило. Воцарилось молчание, и консул лихорадочно думал, что сказать.

— Ты хорошо говоришь на моем языке, — нашелся он наконец.

Она опять засмеялась и окончательно покорила Юлия.

— Меня обучил мой отец; нужно сказать, в нашем роду я первая, кто знает язык Египта. Может, ты желаешь говорить по-гречески? Греческий — мой родной язык.

— Мне приятно это слышать, — серьезно ответил Юлий. — Всю жизнь я восхищаюсь Александром. И теперь счастлив беседовать с той, что принадлежит к роду его славного полководца.

— Египет зовет меня, Цезарь, и этот зов воспламеняет мою грудь, — произнесла Клеопатра.

Эту гладкую золотистую кожу, думал тем временем Юлий, каждый день умащают душистыми маслами. Прикоснуться к царице было бы великим наслаждением.

— Но трон ты не можешь занять, потому что боишься, — мягко проговорил он.

Клеопатра презрительно выдохнула:

— Только не моих подданных. Народ чтит богиню, которую я воплощаю на земле.

Услышав от юной царицы такое заявление, Юлий нахмурился:

— Я не верю в подобные вещи.

Клеопатра смотрела на римлянина с любопытством, и Юлий почувствовал, что у него учащается пульс.

— Плоть, которую ты видишь, — ничто, Цезарь. Мое божественное Ка внутри меня, оно со мной, пока я жива. Его нельзя увидеть.

— Твое Ка?

— Мой… дух. Душа. Это как пламя, горящее в лампе.

Юлий покачал головой. Он вдыхал аромат ее тела — так близко она вдруг оказалась. Царица не двигалась с места, и все же расстояние меж ними сократилось; Юлию стало жарко.

— Ты не рассказала, зачем пришла ко мне, — напомнил он.

— Разве ты не догадался? Я много слышала о тебе, Цезарь. Я молилась Исиде, чтобы моя ссылка кончилась, и богиня послала мне тебя. У тебя есть армия, и с ее помощью мы сможем восстановить равновесие сил. — Теперь царица смотрела с мольбой.

— А твои солдаты? — спросил Юлий.

— Их слишком мало, и в лагере так и кишат шпионы. Чтобы увидеть тебя, Цезарь, я рисковала жизнью. Я совсем одна. — Клеопатра придвинулась и прикоснулась прохладными пальцами к щеке Юлия. — Мне нужен надежный человек. Очень нужен. Ты можешь не верить, но сами боги привели тебя сюда, чтобы ты мне помог.

Юлий покачал головой:

— Я попал в Египет, преследуя Помпея, которого убили здесь, прямо в гавани.

Клеопатра заглянула ему в глаза:

— А почему он высадился именно здесь, в городе Александра? Ведь портовых городов много. Если не желаешь верить — просто помоги мне отомстить за позор! Приказ убить Помпея был отдан от имени царя. Панек пользуется государственной печатью как своей собственной. Ты поможешь мне, римлянин?

Юлий неловко поднялся со скамьи. Эта женщина его заворожила. И мысль поставить на колени заносчивых царедворцев показалась весьма привлекательной. Из Малой Азии плывут легионеры и экстраординарии. Успеют ли они добраться за семь дней?

— А сколько у них солдат? — спросил он.

Царица улыбнулась и медленно опустила ноги со скамьи на пол.

Домиций и Октавиан смотрели на своего командующего, а Юлий, оживленный, опять выхаживал взад-вперед. Он не спал и не побрился, хотя над Александрией уже взошло солнце и в окна дворца врывался шум проснувшегося города.

— Это не наша война, Юлий, — настаивал расстроенный и обеспокоенный Октавиан. Из-за Клеопатры возвращение в Рим отодвигалось на неопределенный срок, и он испытывал к царице неприязнь.