Читаем без скачивания На пути к победе - Мартиросян Арсен Беникович

1 апреля И. Сталин направил Д. Эйзенхауэру следующий ответ:

«Вашу телеграмму от 28 марта 1945 года получил.

1. Ваш план рассечения немецких сил путем соединения Ваших и советских войск вполне совпадает с планом Советского Главнокомандования.

2. Согласен с Вами также и в том, что местом соединения Ваших и советских войск должен быть район Эрфурт, Лейпциг, Дрезден. Советское Главнокомандование думает, что главный удар советских войск должен быть нанесен в этом направлении.

3. Берлин потерял свое прежнее стратегическое значение. Поэтому Советское Главнокомандование думает выделить в сторону Берлина второстепенные силы.

4. План образования второго дополнительного кольца путём соединения советских и Ваших войск где-либо в районе Вена, Линц, Регенсбург также одобряется Советским Главнокомандованием.

5. Начало главного удара советских войск, приблизительно — вторая половина мая. Что касается дополнительного удара в районе Вена, Линц, то он уже осуществляется советскими войсками. Впрочем, этот план может подвергнуться изменениям в зависимости от изменения обстановки, например, в случае поспешного отхода немецких войск сроки могут быть сокращены. Многое зависит также от погоды.

6. Вопрос об усовершенствовании связи между нашими войсками изучается Генеральным Штабом, и соответствующее решение будет сообщено дополнительно.

7. Что касается неприятельских войск на восточном фронте, то установлено, что их количество постепенно увеличивается. Кроме 6 танковой армии СС на восточный фронт переброшено: три дивизии из Северной Италии и две дивизии из Норвегии»[147].

Отметим, что ответ не содержал точных сведений о направлении главного удара и времени начала наступления советских войск.

Эйзенхауэр отклонил настойчивую просьбу Монтгомери о выделении ему 10 дивизий для наступления на Берлин и передал из состава 21-й группы армий, которой командовал Монтгомери, 9-ю американскую армию в состав 12-й группы армий генерала О. Брэдли, действовавшей на центральном участке фронта. О. Брэдли, в свою очередь, считал, что взятие Берлина будет стоить около 100 тысяч солдатских жизней. «Это слишком большая цена престижного объекта, особенно учитывая, что мы его должны будем передать другим»[148] (Берлин входил в зону оккупации Красной Армии). Комитет начальников штабов, а затем и президент Ф. Рузвельт поддержали решение Эйзенхауэра.

По поводу этого конфликта написана обширная литература с пространным освещением различных политических, экономических и военных аргументов за и против решения Эйзенхауэра. Сам же он 27 марта 1945 года в ходе пресс-конференции на вопрос американского корреспондента «Кто первый войдёт в Берлин, русские или мы?» — ответил: «Уже одно только расстояние говорит о том, что они сделают это. Они в тридцати пяти милях от Берлина, мы в двухстах пятидесяти. Я не хочу ничего предсказывать. У них более короткая дистанция, но перед ними основные силы немцев»[149].

К этому времени в Москве разработка плана Берлинской операции в основных чертах уже была завершена. Она готовилась с февраля 1945 года Генеральным штабом с участием командования и штабов 1-го Белорусского, 1-го Украинского и 2-го Белорусского фронтов.

В нашу задачу не входит подробное освещение этого плана. Отметим только, что овладение Берлином возлагалось на 1-й Белорусский фронт при содействии 2-го Белорусского фронта, который по плану наступал севернее Берлина, и 1-го Украинского фронта, наступавшего южнее Берлина. Им предстояло замкнуть кольцо окружения западнее города[150].

Особенность плана операции заключалась в том, что 1-му Украинскому фронту ставилась задача частью сил (первоначально одним танковым корпусом 3-й гвардейской танковой армии) нанести удар по Берлину с юга. При этом разграничительная линия между 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами была доведена только до Люббена (60 км юго-восточнее Берлина). Далее в проекте директивы на операцию эта линия была проведена южнее Берлина. О том, что произошло при утверждении директивы, И. Конев пишет следующее: «Ведя эту линию карандашом, Сталин вдруг оборвал ее на городе Люббен. Оборвал и дальше не повёл. Он ничего не сказал при этом. Но я думаю, и Маршал Жуков тоже увидел в этом определенный смысл. Разграничительная линия была оборвана примерно там, куда мы должны были выйти к третьему дню операции. Далее (очевидно, смотря по обстановке) молчаливо предполагалась возможность проявления инициативы со стороны командования фронтов. Был ли в этом обрыве разграничительной линии на Люббене негласный призыв к соревнованию? Допускаю такую возможность».[151]

Небольшой комментарий А. Б. Мартиросяна. Нет ни малейшего сомнения в том, что Конев описал ситуацию точно. Серьезное сомнение вызывают следующие слова маршала: «Был ли в этом обрыве разграничительной линии на Люббене негласный призыв к соревнованию? Допускаю такую возможность…» И вот почему. Едва ли Сталин молчаливо и негласно призывал командующих фронтами к такому соревнованию. Хотя бы, например, потому, что за годы войны насмотрелся на эти «соревнования» командующих фронтами и потому прекрасно знал, что эти их «гонки» заканчиваются горами трупов простых советских солдат и офицеров, к чему он относился крайне отрицательно. А с конца 1944 г. Сталин особо требовал как можно тщательней беречь людей для мира, для мирной жизни, для мирного труда! Или, например, потому, что, по признанию самого Жукова от 1970 г. (опубликовано в журнале «Юность» № 5 за 1970 г.), Сталин вообще был против гонки за взятие Берлина и рейхстага. Дело в том, что вечером 30 апреля 1945 г. Жуков позвонил Сталину и заявил: «Мы подготовили подарок нашему народу, хотим порадовать его к пролетарскому празднику». «Какой подарок?» — перебил его Сталин. «Наши войска ворвались в рейхстаг», — ответил Жуков (забегая вперед, необходимо отметить, что маршал тут поторопился, в чем его вины не было — его попросту подставили ложным докладом нижестоящие командиры. — А.М.). «Не подгоняйте штурм к празднику, — ответил Сталин. — День и час для нас не играет роли… вопрос решён» (кстати говоря, попутно это еще одно доказательство, к тому же из уст Жукова, что Сталин не устраивал гонки за взятие городов по случаю каких-либо политических праздников). Почему Конев выдал на-гора такое предположение — догадаться не составляет труда. Дело в том, что в ходе Берлинской операции действительно имела место маловразумительная с военной точки зрения ожесточенная, скорее даже завистливая (это хорошо видно по приводимым в очерке документам) конкуренция между командующими 1-м Украинским фронтом в лице Конева и 1-м Белорусским фронтом в лице Жукова за взятие Берлина. Эта конкурентная гонка привела к большим жертвам среди простых солдат и офицеров. Однако по заведенной после убийства Сталина, мягко выражаясь, не очень порядочной манере всю ответственность за все, что происходило во время войны, сваливали на Сталина. В том числе и путем глубокомысленных намеков в форме «допущений возможности» того или иного. И Конев не избежал тотального влияния этой «традиции» всю ответственность сваливать на Сталина. Хотя имел возможность не делать этого. Хотя бы, например, потому, что самое простое и самое вразумительное объяснение обрыва разграничительной линии на Люббене напрашивается само собой. То есть в зависимости от складывающейся обстановки ее всегда можно уточнить соответствующей директивой Ставки. Ведь к исходу третьего дня операции ситуация на фронтах действительно изменилась бы, а загадывать разграничительную линию за 60 км от Берлина смысла не было никакого. К исходу третьего дня операции в любом случае пришлось бы вносить соответствующие коррективы. Что, кстати говоря, впоследствии и сделали Сталин и Ставка.